!!Экзамен зачет 2023 год / Эрлих - Основоположение социологии права

6&)$5))&, 3. $(/89(+# & *. ."/&0#

Если принимать тезисы Эрлиха дословно и8 согласиться с8 выдвинутым им в8 самом начале Çединственно научнымÈ определением права как Çправила человеческого поведенияÈ и8как Çпоряд-

Эрлиху, социологически значимая регулярность поддерживается преимущественно судами! Но применяемые судами с помощью имеющегося у них аппарата принуждения правила, по мнению Эрлиха, не представляют собой живой действительности!

Для пояснения фундаментального противопоставления между ÇживымÈ юридическим правилом и8ÇпростойÈ нормой решения Эрлих приводит такой пример: ÇЕсли в8 определенной местности принято, что муж неограниченно располагает имуществом жены, то распоряжение мужа относительно имущества жены является обязательным правилом как для них независимо от того, принято ли данное правило в8этой конкретной семьеÈ (живое юридическое правило!) (с.8300). Остается непонятным, как в отдельно взятой семье, в противоположность господствующему в данной местности правовому регламенту, может существовать ÇправоÈ. И необъяснимо, как норма решения (которая согласно посылке Эрлиха является действующим в широком кругу лиц правилом или согласно другому определению Çправилом, которое в8данной местности является обычнымÈ и, следовательно, уже не просто Çсудебным правиломÈ!) оказывается противопоставленной живым правилам, фактически созданным обществом. Также непонятно и8утверждение о том, что ÇпростыеÈ нормы решения, которые характеризуются через противопоставление живым юридическим правилам, Çпри разрешении любой тяжбыÈ берутся судьей из Çвнутреннего порядка

союзовÈ, из Çюридических фактовÈ, т.8е. из правопорядка в смысле живых норм поведения, на которых в первую очередь покоится любая норма решения (с.898). Но ведь это полная противоположность только что сказанному8Ñ словам Эрлиха о том, что нормы решения представляют собой Çнечто большее и8иное, чем внутренний порядокÈ (с.899), и8поэтому спорное отношение, к которому относится норма решения, не является мирным. Это означает полное переосмысление той противоположности, о8которой Эрлих говорил применительно к тезису, что Çнорма решения предопределяет не живой порядокÈ, а безжизненный правовой конфликт (с. 102). И отсюда он называет нарушенное правило поведения (вследствие единичного правонарушения, которое Эрлих потом характеризует как случайное исключение) мертвым порядком. Хотя первоначально Эрлих называл порядок норм решения живым правилом! И он характеризует (впрочем, совершенно безосновательно) норму решения через ее противоположность собственно юридическому правилу (поскольку это последнее ÇсозидательноÈ, т.8е. способно возникнуть через свободный поиск единичного лица), но в другом месте Эрлих поясняет, что юридическое правило образуется не произвольно, а выводится из общего основного положения (с.898). Так, у Эрлиха то норма решения оказывается нормой, по которой определяется способ и8 мера воздаяния за противоправное поведение или способ возмещения вреда, то на основе нормы решения решается вопрос о том, имеет ли место конкретный факт, подпадающий под содержащееся в правовом предложении понятие (например, является ли кто-то очевидцем). Отсюда следует, что любое понятийное определение является нормой решения. Здесь Эрлих говорит о ÇконкретнойÈ норме решения, противопоставляемой ÇабстрактнойÈ. И в качестве важнейшего социологического довода он выставляет утверждение о том, что большинство Çправовых предложенийÈ появилось из Çнорм решенияÈ и8 что, следовательно, конкретные нормы решения предшествуют абстрактным правовым предложениям. Этих примеров должно быть достаточно для того, чтобы доказать мое утверждение о том, что совершенно невозможно получить какое-то четкое представление об эрлиховском понятии нормы решения (которое в8ÇОсновоположенииÈ Эрлиха играет важную роль).

611

!"&/*1(+&(

каÈ, то право (т.8е. правопорядок) должно быть набором правил. На с.868 можно встретить следующее утверждение: ÇПраво состоит не из правовых предложений, а8из юридических институтовÈ. Поэтому с8определенной точки зрения право состоит из правовых предложений (т.8 е. из юридических правил в8 смысле правил сущего и8должного) и8из правовых учреждений или институтов (по господствующей терминологии). Следовательно, право понимается как сумма направленных на одну и8ту же цель правовых предложений. В качестве правовых учреждений Эрлих приводит государство, церковь, общину, семью, собственность, наследование. Остается без ответа, действительно ли все эти понятия могут быть объединены в8 одну категорию правового института. Собственность, семья, договор, наследование несомненно являются правовыми институтами. Но как Эрлих представляет себе эти институты? Есть ли они физические или психические факты, либо события во внешнем мире (с точки зрения наблюдателя), либо это некие значения, которые с8помощью заранее заданных норм позволяют наблюдателю фиксировать такие факты или события?

Определенно имея в8 виду нормативное определение права, Эрлих неожиданно заявляет: ÇПраво и8правовые отношения8Ñ это абстрактные вещи, которые живут не в8ощутимой, чувственно воспринимаемой действительности, а8в8головах людейÈ (с.868). Действительность на самом деле является не только телесной (т.8 е. воспринимаемой через внешние органы чувств), но и8психической (т.8 е. воспринимаемой через внутренние ощущения). Очевидно, что право и8 правоотношение не являются такими психическими реальностями, существующими во внешнем мире (с точки зрения наблюдателя). Иначе юриспруденция была бы отраслью психологии. Утверждения Çданный факт является противоправнымÈ или ÇА обязан сделать то и8 тоÈ не являются ни телесными, ни душевными фактами внешнего мира и8 ничего не говорят о8 том, что некий душевный акт имеет место во внешнем мире. Если А обязан что-то сделать, то он не думает об этом и8 тем более не ощущает и8 не хочет этого. В этом случае речь идет не о8 сущем (телесном или душевном), но о8 должном. Иными словами, некое духовное или физическое фактическое состояние является содержанием должного и8утверждается в8качестве действительной заранее заданной нормы. Именно это имеет в8виду тезис о8том, что право не воспринимается чувственно, но представляет собой мысленную вещь. И когда Эрлих продолжает: ÇНе было бы никакого права, если бы не было людей, которые несут в8сознании представление

612

6&)$5))&, 3. $(/89(+# & *. ."/&0#

о8правеÈ,8Ñ то это правильно в8том смысле, что не было бы никаких мыслей, если бы не было мыслящих людей,8Ñ психологический факт, который, впрочем, для понимания сущности права не имеет значения. Но далее мы сталкиваемся с8загадкой, поскольку Эрлих в8 следующем предложении говорит нечто совершенно противоположное тому, что он только что утверждал, а8 именно что право является представлением, которое в8качестве своего содержания имеет чувственно воспринимаемое: ÇНо, как и8всюду, здесь наши представления также сформированы из материала, который мы получаем из чувственно воспринимаемой действительностиÈ.

Что же этим можно сказать? Дальше мы читаем: ÇВ основе всегда лежат факты, которые мы наблюдали. Такие факты должны были появиться прежде, чем в8человеческом мозгу вообще начала зарождаться мысль о8праве и8правовых отношенияхÈ. Что значит Çв основе наших представлений лежат фактыÈ? Существуют представления о8фактах, и8существуют представления, которые не имеют своим содержанием факты. Представления о8добре и8зле вовсе не являются фактами; действие является фактом, связанным с8представлениями о8добре и8зле. Если бы право было фактом или понятие права было абстракцией факта, то право не считалось бы просто мысленной вещью. Оно было бы чувственно воспринимаемым, наблюдаемым. ÇТакже и8 в8 современности определенные факты должны иметься прежде, чем мы могли бы говорить о8праве и8правовых отношенияхÈ.

Это могло быть верным в8той степени, в8которой право и8правоотношение говорят о8 некоем факте, т.8 е. об отношении факта к8 правовой норме. Правовая норма сама по себе и8 безотносительно к8конкретным фактам является правом. И никогда факт не будет правом или правоотношением: данный в8 качестве сущего факт сам по себе является ценностно индифферентным, лишенным значения, поскольку он опирается не на норму (объективную ценность), иными словами, некое фактическое состояние пред-

ставляется не в8форме сущего, а8в8форме должного. Следовательно, полностью непонятная фраза не только в8 корне неправильна, но и8прямо противоречит сказанному Эрлихом несколькими строками ранее. ÇВ8данном аспекте (а именно в8фактах) нужно искать те мастерские, в8которых создается правоÈ. В качестве вывода из этой полностью запутанной аргументации Эрлих формулирует Çпервейший вопрос правоведенияÈ: ÇКакие фактические институты в8течение исторического развития способствовали развитию правовых отношений и8с8помощью каких общественных процессов отношения стали правовыми?È.

613

!"&/*1(+&(

На вопрос в8 данной форме нельзя найти ответ, поскольку вопрос лишен смысла и8 поскольку направленное на фактичность размышление наводит только на факты, на действительность, но не на ценности. Никакая работа мысли не может вывести ценности из действительности, поскольку, даже если ценность задана для того или иного правового института, она как таковая направлена на действительность. Такое оценивающее знание должно дать не правоведение, занимающееся вопросами права и8 неправа, долга и8правомочия, а8объясняющая социальная психология, которая изучает чувственно воспринимаемые данности, факты. И только эта научная дисциплина может заниматься разрешением проблемы того, как возникают определенные представления о8должном, нормы в8качестве реальных психических фактов; и8только она может ответить на вопрос (возможно, представляющий собой основной предмет этой науки), по каким причинам происходит так, что фактически члены определенной группы в8 определенный период времени оценивают одинаково, дают специфические правовые оценки. Такая социология должна заниматься не ценностями, а8оценками, которые дают люди,8Ñ быть объясняющей, а8не оценивающей наукой. Для такой науки право представляет интерес именно не как действующая заранее установленная норма, не как объективная ценность, но как фактическое (само по себе индифферентное) действие, как определенное духовное и8телесное поведение людей, которое должно быть понято в8 своей регулярности. Более точно, ее предметом должно быть не право, а8 мысли, чувства и8волеизъявления по поводу права8Ñ то, что люди думают о8 праве и8 как, исходя из этих мыслей, ведут себя. Такое направление мысли не может привести к8суждению о8том, что есть право и8 неправо, что д—лжно и8 чего не д—лжно делать. Здесь возможно только суждение о8том, что было замышлено и8было сделано8Ñ что есть и8что было. Такое социологическое видение вещей свободно от ценностей, как биология. Разница между социологией и8правоведением (в нормативном смысле) та же самая, что и8между естественной историей нравственных представлений людей и8 догматичной этикой или между историей религии и8теологией. Пагубная ошибка Эрлиха заключается в8 том, что он не разделяет эти два подхода, в8том, что он связывает объясняющий подход с8социологическим изучением бытия, хотя при этом остается верен нормативному пониманию права, на которое опираются научные критерии оценки.

614

6&)$5))&, 3. $(/89(+# & *. ."/&0#

3

Важным достижением своего социолого-правового исследования Эрлих считает открытие того, что он называет Çюридическими фактамиÈ. Что же под ними понимается? Это любой факт, Çс которым человеческий дух связывает правилаÈ и8через который проявляется организация человеческих групп в8союзы; каждое правило, Çкоторое указывает отдельному индивиду его место и8его задачиÈ (с.868Ð69). Нелегко догадаться, что можно понимать под правилом, Çкоторое связано с8фактомÈ. Кажется, что речь идет не о8чем ином, как о8том, что правило оказывается привязанным к8факту как к8предмету своего регулирования. Возможно, юридические факты предполагаются предметами правового регулирования. К таким фактам Эрлих причисляет Çобычай, господство, владение, волеизъявлениеÈ (с.869).

Для Эрлиха ÇобычайÈ является чем-то иным, нежели обычным правом. Обычай здесь значит: ÇТо, что соблюдалось до сих пор, в8будущем должно стать нормойÈ. Но обычное право как раз и8является таким ÇобычаемÈ! ÇОбычаем определяется положение руководителей, органов, а8также членов союза (внешний и8внутренний порядок), равно как и8 обязанности индивидаÈ. Поэтому сам обычай должен быть единичным юридическим фактом, ведь несколькими строками ранее Эрлих в8качестве юридического факта называет любой факт, который Çуказывает отдельному индивиду его положение и8 его задачиÈ (с.868). Но все же ÇобычайÈ не может быть Çюридическим фактомÈ в8 смысле предмета регулирования, как владение, договор или отношение властвования. Ведь ÇобычайÈ сам по себе является правилом, потому что, несмотря на различие в8словах, здесь речь идет о8регулярно повторяющихся фактах. Владение, договоры, отношения властвования связаны с8 обычаем, ÇиспользуютсяÈ в8 том смысле, что они регулярно повторяются и8 по своему содержанию являются правилом, но не обычаем. Когда отношение властвования или владения либо волеизъявление из чисто фактического состояния становятся юридическим фактом, то очевидно, что это происходит через обычай. Эрлих в8 своем стиле говорит об этом так: ÇТо, что соблюдалось до сих пор, в8 будущем должно стать нормойÈ. Точнее говоря: то, что регулярно осуществлялось, оказывается содержанием представления о8 должном8Ñ нормы, которая чего-то требует. И при условии наличия такой нормы определенные факты становятся юридически значимыми в8контексте этой нормы8Ñ юридическими

615

!"&/*1(+&(

фактами. Обычай8Ñ это путь, на котором факты становятся юридическими фактами. Но сам по себе обычай не является юридическим фактом!

Кажется, что под ÇобычаемÈ Эрлих понимает осуществление определенного властного отношения: подчинение и8властвование в8 союзе, положение органа управления в8 союзе. Но тогда здесь, очевидно, идет речь об отношениях господства и8о8волеизъявлениях8Ñ о8двух других юридических фактах в8понимании Эрлиха, которые через обычай становятся содержанием нормы. Эрлих предпринимает губительную попытку выбраться из этого понятийного хаоса и8 утверждает: ÇОт присутствующих в8 каждом организованном союзе иерархий властвования и8подчинения, в8которых выражается именно внутренний порядок союза, необходимо отличать властные отношенияÈ.

В создании новых понятий и8 различий Эрлих оказывается злейшим врагом для самого себя! Разве организация союза с8порядком властвования и8подчинения не является властной организацией? Не представляют ли властные союзы отношений властвования? И чем ÇвластвованиеÈ отличается от порядка властвования и8 подчинения? ÇПриказ, отданный в8 порядке организованного внешнего порядка подчинения, является абсолютно иным, чем приказ в8силу господства. Первую разновидность приказа начальствующий отдает от имени союза, вторую8Ñ от своего собственного имениÈ (с.871). Действительно, это так. Но разве для социологического подхода эти две разновидности приказа не являются отношениями властвования?

Эрлих разделяет два вида отношений властвования: Çте, которые происходят из семейного союза,8Ñ подчинение детей родителям, жены своему мужу8Ñ и8отношения власти-подчинения чисто общественного происхождения8Ñ рабство и8зависимостьÈ (с.871). Но разве семья не обладает социальным характером и8разве возникающие из семьи отношения властвования не имеют Çчисто социального происхожденияÈ? Различие заключается в8 том факте, что определенные отношения властвования и8использования других (поскольку они осуществляются между двумя членами семьи) опосредуются родственными отношениями. Этот факт8Ñ противоположность экономических и8родственных тенденций8Ñ и8должен был быть предметом социологического исследования, но не предметом исследования социолого-правового. Известные фактические отношения властвования через обычное использование постепенно превращаются в8 сознании людей в8 долженствование

616

6&)$5))&, 3. $(/89(+# & *. ."/&0#

и8 тем самым становятся содержанием норм. Это очевидно само собой. Но Эрлих неправ в8том, что он пытается облечь господствующие представления в8 совершенно несвойственную им форму: якобы правовые предложения существовали до того, как из них образовались определенные отношения властвования, и8 якобы, с8этой точки зрения, правовые предложения являются первичными. ÇВ действительности, правовым предложением можно считать все, что подчинило бы жену мужу, детей родителям, подопечных опекунам, рабов и8крепостных их господину. Но факт властвования и8подчинения возник раньше, чем правовое предложение в8смысле составной части регламентирующего социальную жизнь правопорядкаÈ (с.871). Опять примитивное смешение логического предшествования и8 временной первичности события! Для того чтобы рассматривать отношения между отцом и8 ребенком, господином и8рабом в8качестве правоотношений, выносящий такое суждение должен предположить существование некоей нормы (при этом неважно, как она возникла). Именно это и8 означает фраза Çотношения властвования и8 подчинения... приводят к8 правовым предписаниямÈ. Это положение Çгосподствующего ученияÈ вполне совместимо с8 самоочевидным и8 никем еще не оспарива ющимся фактом того, что сначала должны существовать отношения властвования и8 только после этого в8 сознании людей зарождаются нормы по поводу этих отношений!

Те социологические выводы, которые Эрлих делает применительно к8 владению, рассматриваемому в8 качестве юридического факта, по сути, являются никем не оспариваемыми самоочевидностями. Ни один историк права и8экономики не спорит с8тем, что собственность как правовой институт (т.8 е. как соответствующие правовые нормы) возникает в8сознании людей позднее, чем факт властвования над вещью, иными словами, что первичным является владение, а8не собственность (с.876). Тем более очевидно, что та правовая норма, из которой выводится древнеримское правовое понятие собственности, не существовала в8 готовом виде со времен сотворения мира и8с8первых дней правового развития, что она не возникла из ничего. И Эрлих неправильно утверждает, что Çсегодня теория Òполного властвования над вещьюÓ преподается преимущественно таким образом, как если бы все содержание собственности было им исчерпано, как если бы не имелось никакого лесного права и8никакого водного права, никакого горного права и8никакого земельного права, никаких строительных правил и8никаких законов предпринимательстваÈ (с.881).

617

!"&/*1(+&(

Вопрос о8 том, имеет ли римское понятие собственности значение даже с8учетом современных административно-правовых положений, является обоснованным. Но это вопрос не социологии, а8нормативного образования понятий. И из концепции Эрлиха следует приводимый им совершенно безосновательный тезис о8том, что Çвезде владение превращалось в8 правовое отношение через интеграцию в8 экономический порядокÈ. Если бы это было так, то экономический порядок одновременно являлся бы и8 порядком правовым. Ни для кого не секрет, что именно экономические факты ведут к8 образованию правовых норм, касающихся владения. Но только при условии существования таких правовых норм владение становится правоотношением. Конечно, было бы интересно проследить на примере исторического материала возникновение таких правовых норм в8конкретном обществе. Но в8работе Эрлиха нет и8следа подобного исследования.

Касательно волеизъявления и8 особенно договора Эрлих приводит характерную эволюционную схему, которая представляет собой конструкцию, никоим образом не опирающуюся на индуктивный материал. Там, где правопорядок приходит к8формированию норм о8 договоре, имела место такая эволюция: ÇВ8 развитии договора от соглашения к8 юридическому факту нужно различать следующие этапы: простой договор, обязательственный договор, договор ответственности и8кредитное соглашениеÈ (с.887). Подобное развитие возможно. Но Эрлих не представляет никакого материала для размышления о8том, происходило ли такое развитие всегда само по себе. Он обращается к8Çданным сравнительного правоведения и8правовой историиÈ (с.889). Ученый так говорит об отношении долга и8 обязанности к8 договору (мы не можем здесь детально критиковать это не очень удачное толкование правовых терминов германского права): ÇДолг8Ñ это долженствование должника; это то, что в8жизни имеет значение содержания обязательства; обязанность8Ñ это право обращения взыскания кредитора, которое полагается ему против воли должника; соглашение

из простого факта становится юридическим фактом и8вместе с8тем договором; тогда как из совпадения воль следует только долг и8не возникает никакая ответственностьÈ (с.884).

Эрлих подчеркивает, Çчто экономическая жизнь не зависит от обязательства, от ответственности, что в8 большинстве случаев почти безразлично, подлежит ли судебной защите договор, если стороны рассчитывают на его исполнение только в8 силу правила поведения, которое действует в8 жизниÈ. Он заключает: ÇПоэтому

618

6&)$5))&, 3. $(/89(+# & *. ."/&0#

необходимо не только в8истории, но и8в8действующем праве констатировать то, что наряду с8соглашениями, которые совсем не относятся к8праву, имеются договоры, которые создают обязательства, но не влекут ответственности, которые значат только правило поведения в8жизни, но не правило, по которому действуют органы власти, и8что такие договоры для экономической жизни так же важны, как имеющие судебную защиту договорыÈ (с.880).5

Против этого утверждения можно задать вопрос, чем же отличается от права тот договор, Çкоторый полностью находится за пределами праваÈ и8который поэтому вряд ли обозначает обязанность. Такой договор в8 принципе не может обозначать ответственность в8 том смысле, что его нарушение не влечет никакой

специ фической реакции правового сообщества (или реакции иного сообщества). Любое обязательство, даже ничтожное, означает обязанность постольку, поскольку оно предполагается обязывающим, и, следовательно, стороны договора обязуются вести себя сообразно условиям договора. Это должное может принадлежать сфере морали или нравственности, и, исходя из него, можно предустанавливать норму морали или приличия. Но когда же договор, должное, обязанность являются правовыми? Каков же здесь критерий для различения, кроме возможности специфической реакции со стороны организованного правового сообщества? В8терминологии Эрлиха, который отождествляет ответственность

5 Несомненно, приводимое Эрлихом положение о том, что в развитии немецкого права договоры первоначально служили основанием для обязанности, а не для ответственности, является полностью ошибочным. Амира в своей рецензии на работу Гирке Ç Schuld und HaftungÈ (Zeitschrift fŸr Rechtsgeschichte. Bd. 39. S.8486)

убедительно показал: при разделении обязанности и8 ответственности речь идет просто о Çлогическом разграниченииÈ, и8 утверждение о том, что обязанность и8 ответственность исторически развивались вместе, ошибочно. Шверин говорит

(Deutsche Rechtsgeschichte. S. 57. Anm. 6): ÇНельзя согласиться с тем, что истори-

чески существовала ситуация, когда должник не обязан был бы действовать согласно некоему правилуÈ. Если ÇобязанностьÈ означает юридически должное, то с трудом можно называть обязанностью возможную реакцию правовой общности на нарушение обязательства, когда такая реакция осуществляется, несмотря на волю должника. Полностью ошибочно отождествление Эрлихом основанных на ответственности обязательств с имеющими судебную защиту обязательствами и8 утверждение о существовании правовых обязательств, которые не влекут ответственности. Любое правовое обязательство по немецкому праву всегда было и8 сейчас является облеченным судебной защитой и8 поэтому в качестве своего конечного основания имеет санкцию лишения свободы или лишения имущества,

т.8е. требования, применительно к которым не возникает некоего особого объекта исполнения и8 где должник несет ответственность своей личностью и8 всем своим имуществом!

619

!"&/*1(+&(

и8возможность судебной защиты, это, собственно, и8означает ÇответственностьÈ. Кто же сомневается в8 том, что и8 лишенный судебной защиты и8 не устанавливающий ответственности договор может иметь большое значение для экономики? Но разве право и8экономика тождественны? Не должны ли становиться правовыми также и8 определенные моральные обязанности, которые для общества и8для отдельного индивида имеют огромное значение?

Эрлих не считает своим долгом отвечать на вопрос о8 том, что же составляет существо правил или норм, объяснение которых есть особый предмет его социологии права, выделяющей себя в8качестве особой научной дисциплины из общей науки об обществе. Эрлих признает необходимость отграничить предмет своей новой науки от социологии морали, нравственности, искусства или религии. Но как провести эту границу? Важность этого вопроса и8особенность ответа, который Эрлих дает на него, демонстрирует следующая длинная цитата: ÇТрудно провести научную границу между правовой нормой и8 другими видами норм, но на практике эта трудность возникает редко... Вопрос о8 противоположности правовой нормы и8внеправовых норм является вопросом не науки об обществе, а8 социальной психологииÈ. Здесь сразу же напрашивается возражение о8 том, что эта Çсоциальная психологияÈ не является социальной наукой и8что вопрос об отграничении объекта познания социологии права на самом деле и8не входит в8компетенцию науки об обществе. В конечном счете, данное возражение отклоняется за счет того удивительного довода, которым предлагается следующее решение проблемы: ÇРазличные виды норм вызывают различные оттенки чувств, и8 мы отвечаем на нарушение различных норм своеобразно и8 с8 различными эмоциями. Можно сравнить чувство возмущения, которое следует за восприятием правонарушения, с8негодованием по поводу нарушения обычаев, с8 гневом, вызываемым нарушением правил приличия, с8 неодобрением бестактности, с8осмеянием нарушения правил хорошего тона и, наконец, с8критикой, которая обрушивается на законодателей моды за малейший промахÈ (с.8132).

Из многочисленных попыток определить сущность права эта попытка, очевидно, представляет собой самую курьезную! И8остается только сожалеть, что Çгосподствующее учениеÈ не смогло адаптировать для себя эту теорию: было бы верхом наслаждения полюбоваться на издевательскую критику Эрлиха! Эрлих умолчал о8том, как провести различие между чувством ÇнегодованияÈ и8чувством ÇвозмущенияÈ, между Çтоном чувства порицанияÈ и8Çкритическим

620