Иван Дмитриевич Беляев (1810-1873)

Иван Дмитриевич Беляев родился 15 июля 1810 года в Москве в семье священника. Первоначальное образование он получил дома, получая уроки у отца, человека "по своему времени хорошо образованного"*(654). В начале сентября 1821 года Иван Беляев был определен отцом в духовное училище подмосковного города Дмитрова. По окончании училища он поступил в 1824 году в Московскую духовную семинарию. Во время пребывания здесь Иван Беляев выделялся в среде семинаристов своей страстью к чтению. Особенно большой интерес вызывали у него труды древнеримских и русских историков.

В 1829 году Иван Беляев успешно сдал экзамены в Московский университет и стал студентом нравственного и политического отделения, обучение на котором предполагало, помимо изучения юридических наук, широкую программу занятий науками историческими.

Деканом отделения был в то время ординарный профессор "прав гражданского и уголовного судопроизводства в Российской Империи" Николай Николаевич Сандунов (1766-1832)*(655). 6 мая 1830 года его сменил на этой должности ординарный профессор "прав знатнейших древних и новых народов" Лев Алексеевич Цветаев (1776-1835). Кроме них юридические науки преподавали в Московском университете в период обучения там Ивана Беляева экстраординарный профессор по кафедре Н.Н. Сандунова Семен Алексеевич Смирнов (1777 или 1779-1847), ординарный профессор "прав естественного, политического и народного" Дмитрий Ефимович Василевский (1788-1844), экстраординарный профессор Михаил Яковлевич Малов (1790-1849) и др.

С.П. Шевырев характеризовал систему преподавания, существовавшую во второй половине 20-х - первой половине 30-х годов на нравственно-политическом отделении Московского университета, следующим образом: "Цветаев читал римское право, в главных предметах сравнительно с законодательством других народов, древних и новых... Сандунов продолжал российское практическое законоискусство и занимал студентов чтением древних рукописей... Василевский читал право политическое или народное и дипломатию по Ахенвалю, Клуберу и Мартенсу, до 1834/1835 академического года... Малов читал уголовное право с применением к русским законам, историю римского законодательства, частное гражданское право, все по руководствам своего профессора Цветаева, до 1832/33 года. Смирнов - историю российского законодательства, порядок дел уголовных и гражданских по своей книге, частные права губерний и областей, на особенных постановлениях состоящих"*(656).

Университетскому уровню преподавания юридических наук соответствовали для того времени только лекции Сандунова*(657) и Цветаева*(658), но они в рассматриваемое время часто болели и редко появлялись в университете.

Я.И. Костенецкий, учившийся на нравственно-политическом отделении Московского университета в 1828-1831 годах, писал спустя сорок лет в своих воспоминаниях: "В обществе Сандунов был известен как отличный юрист, вел много частных процессов и между студентами слыл за очень умного человека. Но был он большой шут и насмешник. Мы всегда радовались, когда он являлся на лекции, потому что он всегда смешил нас; хотя не было ни одного из нас, кого бы он не осмеял самыми едкими словами, но мы не обижались и все извиняли старику"*(659).

Федор Лукич Морошкин (1804-1857), окончивший нравственно-политическое отделение в 1831 году и ставший впоследствии здесь профессором, любил вспоминать о своем учителе. "Сандунов! - с воодушевлением рассказывал он своим студентам, - это был человек-практик! Это была голова. Все видел и знал! От него никуда не спрячешься. Бывало, вызовет да спросит, так у всякого поджилки трясутся. Попробуй не знать у него или отвечать не дело, так он тебя в бараний рог свернет, с грязью смешает! Вот какой был человек! Голосище здоровенный, говорит - так окна дрожат... ну просто Юпитер-громовержец... Сандунов - это просто было урожденное превосходительство!"*(660)

По свидетельству Я.И. Костенецкого, профессор Цветаев читал лекции "очень кратко, без всякого философского разбора прав человека, без всякого критического исследования римских законов". Любви к предмету такая манера преподавания у студентов не вызывала, и они "занимались им просто механически, т.е. учили наизусть". Но при этом уважали этого спокойного и всегда важного преподавателя, и "никогда никакой шум не прерывал его монотонных и усыпительных лекций".

Лекции профессора Д.Е. Василевского не отличались своей содержательностью, но были интересными по форме. А.А. Краевский*(661), учившийся в Московском университете в одно время с Иваном Беляевым, но на отделении словесных наук, рассказывал впоследствии*(662), что Василевский "выступал из ряда тогдашних бездарных профессоров университета и был любимцем студентов. В свои восторженные суждения, сопровождавшиеся сильной мимикой, Дмитрий Ефимович вводил и политическую экономию, и заграничный быт, и историю, и законодательство, и всевозможные анекдоты, так что лекция его обращалась в дружеские и иногда увлекательные беседы, на которые стекалось много слушателей-студентов. Притом Василевский был своего рода либерал и, между прочим, за студентов стоял горой, на экзамены почти не обращал внимания и, выслушав одно-два слова, начинал сам говорить, после чего заканчивал ответ удовлетворительной отметкой, - впрочем, способного студента отличал скоро и не оставлял его своим руководством"*(663).

Я.И. Костенецкий слушал во время обучения на нравственно-политическом отделении Московского университета лекции Д.Е. Василевского по народному праву и дипломатии. По его воспоминаниям, "это был очень оригинальный профессор: небольшого роста, в очках, но как будто ни на кого не смотрящий и всех вообще презирающий. Он был для нас непостижим. Кроме университета он нигде более не давал уроков, не был женат, следовательно, не имел и семейных забот*(664). Казалось бы, он должен был весь принадлежать университету, а между тем он нередко пропускал свои лекции, да и лекции читал неохотно, как бы только поневоле, не развивал вполне своего предмета, даже старался как можно скорее по тетрадке прочитать лекцию. Но зато он был неподражаем в приведении примеров из истории, особенно из римской истории. Тут он воодушевлялся, был в высшей степени красноречив и увлекал нас до самозабвения. Когда он рассказывал нам смерть Сенеки или историю Регула, то у нас волосы становились дыбом и мы настроивались до самопожертвования. При этом и голос его, и жесты были почти трагические, и часто, в порыве восторга, он вскакивал с кресла, стучал о стол и пр. Чуть ли Гоголь не его имел в виду, описывая в "Ревизоре" учителя истории, о котором городничий говорит: "Положим, Александр Македонский был великий полководец, но зачем же ломать стулья?" Василевский был очень добр и благороден, но держал себя так, как бы он был не от мира сего. Он лично никого не знал из студентов, считал нас детьми и очень щедро ставил баллы. Также несообщителен был он и с профессорами, да и вообще со всеми людьми"*(665).

Профессор С.А. Смирнов, читавший историю российского законодательства и порядок дел уголовных и гражданских, был добродушным человеком и крайне скучным лектором. Он хорошо понимал значение исторической науки для юриспруденции и обладал достаточными познаниями в тех учебных дисциплинах, которые преподавал*(666), но не умел их подать своим слушателям в увлекательной и систематической форме. Поэтому имел репутацию плохого преподавателя.

Хуже Смирнова был, во мнениях студентов, только профессор М.Я. Малов, читавший уголовное право, историю римского законодательства и гражданское право. Его лекции представляли собой хаотичное изложение отрывков из произведений различных иностранных правоведов и политических мыслителей (Чезаре Беккариа, Иеремия Бентама, Никколо Макиавелли) и отдельных сведений из российского законоведения.

Действовавшее в России законодательство было глубоко укоренено в прошлое, поэтому история русского права так или иначе затрагивалась в лекциях почти всех профессоров, преподававших юридические науки. Н.Н. Мурзакевич учился на нравственно-политическом отделении Московского университета во второй половине 20-х годов XIX века. "Сандунов, - вспоминал он впоследствии, - умными, бойкими, хоть частенько грубыми, поговорками и дельными замечаниями умел заставить полюбить его предмет и его самого. Ему же я обязан тем, что научился верно и быстро разбирать древние русские деловые акты и документы"*(667). Но наибольшее значение для исторического образования студентов нравственно-политического отделения во времена, когда здесь учился Иван Беляев, имели лекции по русской истории, которые читал молодой адъюнкт М.П. Погодин (1800-1875). "Он первый дал нам понятие о критической стороне истории, о существовании летописей и других исторических источников, и разбирал их и объяснял с поразительной для нас ясностью", - писал в своих воспоминаниях о студенческих годах Я.И. Костенецкий.

Под влиянием лекций Погодина студент Иван Беляев всерьез увлекся историей России. Под его руководством он сделал свои первые шаги на поприще историко-правовой науки, в изучении архивных документов по русской истории. В 1871 году на торжестве, посвященном пятидесятилетию государственной службы и ученой деятельности Погодина, Беляев, в то время уже знаменитый ученый-историк, скажет, обращаясь к юбиляру: "Я - Ваш ученик, принадлежащий к первым курсам Вашей профессорской деятельности, и желаю, хотя в немногих чертах, напомнить это давнее время, когда Вам не было и тридцати лет от роду. Не знаю, помните ли Вы большую юридическую аудиторию в старом здании университета, а мы, Ваши старые ученики, хорошо помним, как эта аудитория на Ваших лекциях постоянно наполнялась слушателями не только обязательными по табели, но и охотниками со всех факультетов... Что же влекло к Вам массу слушателей? Да то, что Вы в Вашу лекцию всегда умели вложить жизнь, что в Ваших лекциях всегда выступали Ваша любовь к делу и Ваша душа. Вы самому, по-видимому, сухому исследованию умели дать занимательность даже для слушателей, не могших ходить к Вам постоянно. Я не говорю уже о Ваших обязательных слушателях по табели, для них Ваши лекции имели особый интерес, Вы своими лекциями заставляли их работать, исследовать по Вашим указаниям те или другие вопросы истории. Вы обыкновенно приходили на лекцию с кипою книг, и высказав нам то или другое положение, то или другое выработанное Вами решение, и, высказав его кратко и прямо, раскрывали книги и читали из них те места, на основании которых Вы дошли до такого-то результата в Вашем исследовании, и затем живо и занимательно объясняли приемы, которые были Вами употреблены при Вашей работе. Таким образом, мы за один раз узнавали от Вас и новое исследование, и способ как дойти до результата, найденного Вами. Но Вы не останавливались на одном указании пути, а задавали и нам работы для домашних занятий, и наши работы всегда были прочитываемы Вами со вниманием и сдавались нам с замечаниями, а по иным работам Вы вызывали подавших к себе на дом, и подолгу беседовали с ними и давали им или указывали книги, которые нужно прочесть. Кроме того, для каждого студента Ваш кабинет и Ваша библиотека были открыты по праздникам; здесь иные сами справлялись по книгам, иные спрашивали Ваших указаний, и сидели по несколько часов, а иные просили книги себе на дом. Я сам засиживался подолгу в Вашей библиотеке, нередко бывая свидетелем как иной товарищ возвращает книгу, изодранную и испачканную, и просит новых книг, и Михаил Петрович задает молодцу нагоняй, что надо-де беречь чужие книги, а то и давать не станут, а между тем сам все-таки дает, приговаривая: возьмите, да будьте осторожней, поберегите, ведь книга и другим понадобится. Одним словом Вы были такой профессор, каких дай Бог побольше"*(668).

30 июня 1833 года И.Д. Беляев окончил курс обучения на нравственно-политическом отделении Московского университета. В феврале 1834 года он поступил на службу в московскую контору Святейшего синода. Его служба в этом ведомстве продолжалась шесть лет. В 1840-1844 годах он по каким-то причинам пребывал в отставке*(669).

27 июля 1844 года И.Д. Беляев был назначен на должность письмоводителя в канцелярию инспектора московских государственных архивов*(670). 29 декабря того же года он был "причислен к департаменту Министерства юстиции с оставлением в дополнительном архивном штате"*(671).

30 августа 1845 года Беляев был определен в Московский сенатский архив, в Архив старых дел и в Вотчинный департамент с конкретным поручением изыскать указы и другие узаконения, не вошедшие в состав первого "Полного собрания законов Российской империи". Он успешно справился с этим поручением, открыв множество "юридических и исторических материалов, неизвестных дотоле никому"*(672).

В 1846 году Беляев был "переименован из письмоводителя в правителя дел" канцелярии инспектора московских государственных архивов. Ему было поручено инспектором обучать поступивших в штат архивного управления чиновников основам архивного дела, знакомить их "с древними почерками, вышедшими уже ныне совершенно из употребления", навыками "приискания древних документов в архивах"*(673).

10 марта 1848 года министр юстиции поручил Беляеву разобрать и привести в порядок собрание из 1700 древних грамот Коллегии экономии. Летом того же года освободилась должность советника в Государственном архиве старых дел при московских департаментах Сената. Иван Дмитриевич постарался выхлопотать ее для себя, прибегнув к помощи М.П. Погодина и другого известного в ту пору историка, члена-корреспондента Императорской Академии наук А.Н. Попова. В письме к последнему от 2 августа 1848 года Беляев писал: "Должность эта по многим причинам мне по сердцу и особенно потому, что я здесь мог бы действовать свободно в пользу науки; а документов в Архиве тьма, так что разработка их и приведение в известность могут занять всю деятельность моей жизни"*(674). Итогом этих ходатайств стало назначение И.Д. Беляева 4 ноября 1848 года на должность советника Государственного Московского архива старых дел. В дополнение ко всему 1 мая 1849 года он был сделан членом Комиссии для печатания официальных и частных разрядных книг*(675).

Молодого человека, склонного к занятиям наукой, пойти на государственную службу во многом заставила материальная нужда, которую Иван Беляев испытывал все годы своей учебы в университете. Но как оказалось, служба в архивах стала для Беляева самой лучшей подготовкой к научным исследованиям. Она дала ему широкий доступ к документам по русской истории. "Служба совершенно совпала с его занятиями, - вспоминал впоследствии ученик И.Д. Беляева С.А. Петровский, - и он служил не просто по форме, как чиновник, а вкладывал [в них] душу..."

На склоне лет Иван Дмитриевич вспоминал о работе в архивах как о самом приятном роде деятельности в своей жизни. Он рассказывал, что просто зачитывался архивными документами, приходя на службу раньше, чем полагалось, и уходя позже всех. По его словам, он прочитал за время службы более 20 000 различных документов (старинных русских книг, грамот, юридических актов и т.п.), писанных в разные времена "всевозможными руками старых подьячих". При этом чиновник-ученый десять с лишним лет изучал рукописи в Древлехранилище профессора М.П. Погодина.

3 июня 1846 года И.Д. Беляев был избран действительным членом Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете. С января 1848 и до конца 1857 года он исполнял обязанности секретаря данного Общества, трижды избираясь на эту должность его членами. По предложению Беляева Общество стало издавать с 1849 года вместо "Чтений в Императорском Обществе истории и древностей российских" так называемый "Временник" названного Общества. Иван Дмитриевич был редактором всех его 25 книг, вышедших с 1849 по 1857 год. Помимо собственных исторических и историко-юридических исследований и произведений других членов Общества, он публиковал здесь важнейшие для русской истории архивные материалы, среди которых официальные Разрядные книги, Писцовые новгородские книги, Торговая книга начала XVII века, Статуты Великого княжества Литовского 1566 и 1588 годов, семейные письма XVII века, Сыскные дела разных времен и многое другое.

В 1852 году юридическому факультету потребовался преподаватель истории русского законодательства. Занимавший эту кафедру экстраординарный профессор Н.В. Калачов из-за своей загруженности делами Археографической комиссии не смог читать все назначенные ему лекционные курсы. 2 октября того же года И.Д. Беляев обратился к ректору Императорского Московского университета действительному статскому советнику Аркадию Алексеевичу Альфонскому с "Покорнейшим прошением", в котором просил о принятии его в преподаватели юридического факультета. "По службе моей в Московском архиве министерства юстиции, постоянно занимаясь изучением многочисленных памятников русского законодательства, и как член и секретарь Общества истории и древностей российских при М[осковском] У[ниверситете], уже напечатал некоторые из своих статей по сему предмету, - писал Беляев. - Но как воспитанник и кандидат М[осковского] У[ниверситета], я желал бы свои труды по изучению истории русского законодательства посвятить М[осковскому] У[ниверситету]. А посему покорнейше прошу Ваше Превосходительство сие мое прошение принять, и куда следует представить, и ходатайствовать об определении меня к исправлению должности адъюнкта при М[осковском] У[ниверситете], по кафедре истории русского законодательства"*(676).

29 декабря 1852 года советник Государственного Московского архива старых дел надворный советник Беляев был высочайшим приказом по гражданскому ведомству переведен в Московский университет исправлять должность адъюнкта*(677). После прихода на юридический факультет нового преподавателя истории русского законодательства Н.В. Калачов оставался исправляющим должность экстраординарного профессора по этой кафедре до 12 октября 1855 года, но его учебная нагрузка была ограничена лекциями по теме "Критическое обозрение и обзор памятников истории русского законодательства", которые он должен был читать не более 2-3 часов в неделю студентам 4-го курса.

Став преподавателем Московского университета, И.Д. Беляев не оставил своей должности в Государственном Московском архиве*(678) и не прекратил архивных изысканий. "Архивные факты как источник истории права необходимы для преподавателя истории русского законодательства"*(679), - писал он А.Н. Попову 21 октября 1852 года.

А.П. Чебышев-Дмитриев*(680) поступил на юридический факультет Московского университета в тот самый год, когда Беляев начинал свою преподавательскую деятельность. Впоследствии он вспоминал о нем: "И.Д. Беляев хоть и вступил впервые на университетскую кафедру уже в мое время, но по всему своему складу принадлежал к порядкам доброго старого времени. За это он всегда был особенно дорог моему сердцу. Старый холостяк, простодушный, как младенец, чуждый всяких светских условных приличий, недоступный голосу тщеславия и честолюбия, не знавший никаких развлечений, незнакомый с комфортом жизни, вечно зарытый в своих рукописях и книгах, бескорыстно и беззаветно преданный изучению русской истории, И.Д. Беляев принадлежал к числу тех аскетов науки, которые переводятся теперь даже в Москве; это был (как выразился про него один его приятель) "евангельский человек". Кто его знал, тот не мог не любить его и не уважать. Как теперь вижу я его невидную, некрасивую, вечно наклоненную вперед фигуру с вихристой головой и кривой ногой. Как живо рисуется он передо мною, когда он, бывало, ковылял на лекцию в университет в картузе и камлотовой шинели, или когда, бывало, на вечерних сходках в домах своих собратьев по службе или литературе, "прифрантившись" в поношенный сюртук, в какой-нибудь клетчатый жилет, с серебряной луковицей в кармане и в миткалевой манишке без воротничков. Замечательно, что, несмотря на всю его чудаковатую внешность, в нем не было ничего смешного, ничего режущего глаз, - может быть, потому, что в нем не было ничего напускного, деланного. Он был прост в обращении и одинаков всегда - сидел ли он в своем убогом кабинете, среди своих учеников-студентов, или находился в каком-нибудь великолепном салоне московского мецената"*(681).

В марте 1858 года И.Д. Беляев был допущен к испытанию на степень магистра гражданского права*(682). После сдачи магистерских экзаменов он 5 июня 1858 года успешно защитил магистерскую диссертацию на тему "О наследстве без завещания по древним русским законам до Уложения царя Алексея Михайловича"*(683). В том же году она вышла в свет отдельной книгой.

В 1860 году Беляев был назначен исправляющим должность экстраординарного профессора. В указанном году вышла в свет его книга "Крестьяне на Руси: Исследование о постепенном изменении значения крестьян в русском обществе"*(684), текст которой он спустя пять лет представит юридическому факультету в качестве докторской диссертации.

26 марта 1865 года в публичном заседании юридического факультета, проходившем в присутствии попечителя Московского учебного округа В.С. Левитина, проректора Московского университета С.М. Соловьева и депутатов от Совета университета профессоров А.И. Менщикова и Ф.А. Бредихина, Беляевым была защищена докторская диссертация "Исследование о постепенном изменении значения крестьян в русском обществе"*(685). Его официальными оппонентами на диспуте были: декан юридического факультета заслуженный профессор В.Н. Пешков и экстраординарный профессор Ф.М. Дмитриев. Признав "публичное защищение" удовлетворительным, юридический факультет удостоил Беляева степени доктора гражданского права. На следующий день - 27 марта - Совет Московского университета утвердил его в данной степени*(686). В том же году Иван Дмитриевич был назначен на штатную должность ординарного профессора.

Иван Иванович Янжул, слушавший в середине 60-х годов лекции Беляева, писал впоследствии в своих мемуарах: "Собственно из юристов-профессоров на первом курсе*(687)... важнейшее место по числу часов занятий и, пожалуй, своему влиянию занимал добрейший и милейший старец Иван Дмитриевич Беляев, преподававший "Историю русского права". Обладая крайне невзрачной наружностью и как бы изломанным телом, он не ходил, а ковылял из стороны в сторону, размахивая руками ("побывал под двумя жерновами", острили студенты). Иван Дмитриевич обладал такой теплой душой и искренней любовью к своей науке, что невольно, несмотря ни на что, привлекал симпатии почти всех слушателей и сообщал им даже интерес и расположение к самой истории русского законодательства, преимущественно в ранний период нашей истории. Главный труд Беляева "Крестьяне на Руси" клал сильный отпечаток на его курс, где крестьяне, по крайней мере в его изложении, играли всегда большую роль, им давалось много места"*(688).

Изучение эволюции правового положения крестьян в русском обществе на протяжении его истории было, безусловно, главной темой научных исследований И.Д. Беляева, но далеко не единственной.

В 1864 году великая княгиня Елена Павловна сообщила Ю.Ф. Самарину о том, что было бы желательно, чтобы кто-то из ученых написал научное исследование о зарождении на Руси представительных учреждений. Юрий Федорович составил программу этого труда и посоветовал поручить его написание профессору И.Д. Беляеву. В соответствии с программой ученый должен был "показать, какое участие в различные эпохи нашей истории принимал русский народ в действиях правившей им власти; кто именно этим участием пользовался (весь ли народ или некоторые сословия); при каких обстоятельствах это участие возникало, расширялось или стеснялось; в чем оно обнаруживалось и какие имело последствия"*(689). Так, в круг научных исследований И.Д. Беляева вошла тема истории земских учреждений. 12 января 1867 года он выступил в торжественном собрании Императорского Московского университета с речью "Земские соборы на Руси"*(690), в которой показал, что созвание Земского собора молодым царем Иваном Васильевичем было вызвано не временной случайной потребностью, но имело гораздо более сильные причины, лежавшие в самой русской истории и "почти шестисотлетней жизни Русской земли, причины сии скоплялись 584 года, от самого призвания Рюрика, первого Варяго-Русского князя"*(691).

Что же касается поручения великой княгини Елены Павловны, то Иван Дмитриевич исполнил его - написал к началу 1866 года произведение на тему "Судьбы земщины и выборного начала на Руси", подготовил рукопись к печати и передал ее Ю.Ф. Самарину. По каким-то причинам это произведение не было тогда опубликовано и осталось в бумагах Юрия Федоровича. В 1905 году его брат Д.Ф. Самарин передал рукопись труда И.Д. Беляева в собственность Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, которое в том же году и выпустило его в свет*(692).

Опубликовав в 1860 году книгу "Крестьяне на Руси", Беляев взялся за обширный труд, который сделался смыслом всей его дальнейшей жизни. Он задумал создать произведение, в котором русская история представала бы во всей ее полноте как в общественном, так и в государственном и правовом ее содержании. В течение одиннадцати лет ему удалось издать четыре книжки данного труда под названием "Рассказы из русской истории" (М., 1861, 1864, 1867, 1872), но на большее не хватило времени. 19 ноября 1873 года Иван Дмитриевич скончался.

Незавершенным и неизданным во всем своем содержании остался и другой глобальный труд И.Д. Беляева - более 20 лет писавшееся исследование о финансах в древней Руси, объемом около 100 авторских листов. По мнению людей, знавших ученого, в последнем случае Ивана Дмитриевича подвела, как это ни парадоксально, сверхвысокая научная добросовестность, выделявшая его среди коллег-современников.

В течение многих лет И.Д. Беляев собирал книги и рукописные документы по русской истории. Оставшаяся после него личная библиотека насчитывала 2425 экземпляров ценнейших источников. Это собрание было приобретено Московским Румянцевским музеем (ныне Российская государственная библиотека).

* * *

По воспоминаниям тех, кто хорошо знал Ивана Дмитриевича Беляева, он был необыкновенно религиозен. Ежедневно посещал церковную службу. Среди своих коллег Иван Дмитриевич отличался добротой и душевной отзывчивостью. Он постоянно кому-то помогал: советами, денежными средствами - всем, чем мог помочь. Талантливые и трудолюбивые студенты пользовались его особым покровительством. Для них не жалел он ни физических, ни умственных сил, ни денег, если те испытывали материальную нужду. Впрочем, как вспоминал бывший студент С.А. Петровский, "не только одни эти, так сказать, привилегированные личности из молодежи, с которыми могли его связывать взаимная любовь к науке и желание ее процветания в дорогой ему России, пользовались его добрым сочувствием, но, можно сказать, все вообще студенты. Всем им всегда был открыт доступ к нему за всевозможными советами и со всевозможными просьбами, и решительно все без исключения, если только это было в пределах возможного, получали требуемое".

По своему мировоззрению И.Д. Беляев являлся славянофилом. С родоначальниками указанного идеологического направления - А.С. Хомяковым и братьями Киреевскими - Иван Дмитриевич находился в дружеских отношениях.

Критики неизменно выделяли Беляева среди славянофилов как человека, наиболее последовательно проводившего в своих трудах славянофильские взгляды. По их мнению, он делал это часто в ущерб научной достоверности, подгоняя факты под свои славянофильские схемы.

В какой-то мере подобный упрек можно признать справедливым, но вряд ли позволительно счесть таковым критическое замечание в "Русском биографическом словаре", согласно которому, "несмотря на юридическое образование, Беляев был скорее историком, чем юристом; его юридические понятия не отличались особенной точностью и правильностью"*(693). Как историк права И.Д. Беляев не мог не быть историком. В то же время, имея дело с древнерусским правом, для которого были характерны неустойчивость, расплывчатость понятийного и терминологического аппарата, едва ли был он в состоянии продемонстрировать владение точными юридическими понятиями. К тому же русский юридический язык по сравнению с юридическим языком западноевропейских стран мало отличался от языка бытового, народного. В своих научных исследованиях Беляев в полной мере учитывал эту неразрывную связь русского юридического и народного быта. "Действительно, - подчеркивал он, - закон есть отчина в каждом обществе. Самостоятельное общество, пока оно самостоятельно, не может подчиниться чуждым законам, принесенным со стороны; подчинение чуждым законам есть уже явный признак падения общества. Законы должны вытекать из исторической жизни народа. Связь между законом и внутренней исторической жизнью народа так неразрывна, что ни изучение законодательства не может быть вполне понятно без изучения внутренней жизни народа, ни изучение внутренней жизни - без изучения законодательства"*(694). "Закон есть не что иное, как проявление жизненных потребностей общества, - говорил Беляев в своих лекциях. - Закон, не согласный с требованиями народа, уничтожается сам собою. Итак, закон согласуется с духом того общества, для которого издается. Так, английские законы, как ни хороши для англичан, но не приложимы для французов, русских и др. Даже римское право, достойно получившее название ratio scripta, не может быть вполне приложено к другому народу".

Приведенные мысли были характерны для И.Д. Беляева. Все его научное творчество было пронизано идеей самоценности, самобытности каждого общества, каждой страны и соответственно ее законодательства.

К примеру, рассматривая в своей магистерской диссертации институт наследования по русскому законодательству, Беляев особо отмечал, что русское учение о наследстве "в самых основах своих разногласит с учением о наследстве у германцев и у других народов, живших под влиянием родового быта".

Последовательно отстаивая самобытность русского общества, И.Д. Беляев активно выступал против так называемой "норманнской" концепции образования древнерусского государства. По его мнению, добровольное призвание варягов новгородцами, чудью и кривичами служило не свидетельством отсталости их общинного строя, а, напротив, явным доказательством того, что этот строй уже был достаточно развит, что "славянское общество на Руси, еще задолго до прибытия варягов состояло уже не из однородных элементов и утратило характер родовой общины; при родовом устройстве общества добровольное приглашение чужеродцев и уступка им важных прав невозможны". Беляев категорически не соглашался с Б.Н. Чичериным и другими учеными, утверждавшими в своих работах, что на Руси разложение родовой общины началось только с приходом "западных дружин и преимущественно варягов".

Одной из важнейших специфических черт общественного и государственного строя Древней Руси И.Д. Беляев считал особый порядок землевладения. По его словам, "наделение землею дружинников не только не было необходимым условием при образовании Русского государства, но об нем даже не думали и не заботились сами дружинники; земля оставалась в полном владении земцев, признававших власть князя, которые, может быть, для того, чтобы привязать князей, чтобы дать им оседлость, уступали им определенные участки. И так делалось на Руси постоянно не только при начале государства, но даже в XV веке".

Знание архивных документов по русской истории позволяло Беляеву вполне аргументированно отстаивать самобытность русского общественного и юридического быта, обосновывать его отличие от быта западноевропейского. Его любовь к России и к русской культуре, пренебрежительно называвшаяся его критиками "великоруссофильством", была основана на понимании движущих сил русской истории, ее духа, знании различных сторон древнерусской общественной жизни. По мнению современников, научные исследования Беляева в области истории русского крестьянства и крепостного права оказали немалое влияние на политику властей по практическому осуществлению крестьянской реформы в России.

В своей книге "Крестьяне на Руси" ученый называл крепостное состояние крестьян болезнью и доказывал, что оно зародилось в конце XVI века, когда крестьяне были прикреплены к земле, и окончательно оформилось только в XVIII веке. "Болезнь, называемая крепостным состоянием, и в том объеме, в каком мы наследовали ее от XVIII века, - писал он, - в Русском обществе развилась не вдруг. До последних годов XVI века молодой и сильный организм Русского общества был почти свободен от этой болезни, или чувствовал едва заметные ее признаки, состоящие в незначительном количестве полных холопов, образовавшихся частью из военнопленных, частью из людей, добровольно продавшихся в полное обельное холопство, и из некоторых преступников, по закону отданных в рабство. Что же касается до многочисленного класса крестьян, то он, в продолжение всего этого времени, пользовался и по закону и в жизни свободою, самостоятельностью и полноправностью, или гражданскою личностью"*(695).

И.Д. Беляев принадлежал к числу ученых, которые не строят умозрительных концепций, но закладывают фундаменты, забивают сваи, на которых впоследствии воздвигаются величественные сооружения. Розыском, публикацией, комментированием и исследованием документов Беляев создал фундамент историко-правовой науки в России - науки истории отечественного права.

Так, он был первым, кто сумел по-настоящему разобраться в существе "списков судных и докладных", "правых и безсудных грамот", использовавшихся в административной практике Московского государства. "Исследуя здесь формы и значение судных и докладных списков и безсудных и правых грамот, - отмечал он в предисловии к публикации образцов названных документов, - я хотел только объяснить, чем они отличаются друг от друга в судебно-административном значении. В самих актах название их не всегда выставляется, почему издающие их в наше время нередко дают им произвольное название, а это для начинающих заниматься историею нашей древней администрации иногда может послужить поводом к ошибкам и недоразумениям"*(696).

И.Д. Беляев был ученым большого масштаба, до конца себя, к сожалению, не реализовавшим. К нему неприменимы категоричные и однозначные оценки. Одно только можно утверждать о нем с полной уверенностью: все, что писал Беляев о русской истории, было проникнуто чувством любви к России и всему русскому. Этого именно и не могли простить ученому российские "западники", критикуя на страницах журналов и газет его произведения. "Все его сочинения носят националистический оттенок", - пренебрежительно отзывался о творчестве Беляева автор статьи о нем в "Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона".

Впрочем, то, что любовь русского к своему отечеству считалась многими представителями так называемой "российской интеллигенции" аномалией, чем-то предосудительным, было бедой не только ученого Ивана Дмитриевича Беляева, но и всего русского общества.