Islamskaya_mysl_1_2016

российского мусульманства — это​ также сорт крайнего европейского и ев- ро-атлантического консерватизма, не такого уж и евразийского. Опять же, это не провал конвергенции, а, возможно, пространство для исследования, ведущее к связям и конвергенции между российскими мусульманами и ев- ропейскими консерваторами (хотя такие глубокие мыслители, как Роджер Скрутон, могли бы представлять лучший альянс).

Тем не менее, принимая на себя роль адвоката дьявола, можно пред- положить, что русское мусульманство может достичь конвергенции более экономично. В этом случае российские мусульмане не зависят от государ- ства в своей идеологии или ценностях: их русскость заключается вих есте- ственном использовании современного европейского языка и в их концеп- туализации и реконцептуализации в этой среде многослойного прошлого. Больше не нужно утверждать, что консервативные ценности происходят от их русскости, от их неясно выраженного евразийства и, в меньшей степе- ни, — от​ государства, которое является не самой лучшей этической моде- лью даже при самых благоприятных обстоятельствах. Вместо этого надо признать, что их ценности происходят от их канонической религии — от​ Корана и Сунны; возможно, аспекты их духовной практики происходят от тюркского и чеченского суфизма. Можно быть билингвом, принадлежа- щим к двум культурам: русскость этого не исключает, и мы действительно видим, что она часто вдохновляет и строит татарство, поддерживая слож- носоставную идентичность — ​русско-татарскую, русско-аварскую и т. д. Русскость демонстрирует такую симбиотическую открытость и в сфере христианства: посмотрите на примеры мордовских, чувашских или даже американских русских православных верующих, для которых русская цер- ковь старается создать пространство посредством языковой и культурной локализации Евангелия.

Другими словами, продолжая наш гипотетический анализ, русское мусульманство как полноценный сообладатель русскости также может об- суждать канонические тексты русскости, выдвигая свои интерпретации, в том числе Леонтьева, Розанова, Толстого и т. д. Русское мусульманство может обсуждать условия конвергенции смировым исламом ирусскостью: его представители не должны доказывать, что их традиционные ценности принадлежат государству или русской географии, или евразийской «ду- ховной атмосфере» — ​только, что их коранические ценности соответству- ют русской культуре и формируют их собственный выбор культуры, явля- ющейся для них родной. Действительно, таким способом ислам русского мусульманства сможет проникнуть, фертилизировать, трансформировать и выявить священность русскости, наполняя русский язык коранически- ми терминами и понятиями.

594V.  Социология и эпистемология

Впротивовес этому можно задаться следующим вопросом: как получить, или выделить, святость из этого «банального» понятияроссийской идентич-

ности? Этот термин звучит как случайный инструмент, который, за неиме- нием лучшего, скрепляет не относящиеся друг к другу общности, напри- мер, такие как иудаизм ибуддизм. Язык всегда служит автономным, гибким и мощным средством самоидентификации; государство в этом смысле бо- лее неуклюже. Использование термина русское избавит идеолога от необ- ходимости поиска специфичных характеристик «российскости» для иуда­ изма, буддизма и т. п., когда лучшим подходом было бы просто сказать, что эти две религии определяются источниками, лежащими далеко за предела- ми Евразии ироссийского государства. Их объединяют только их современ- ные русскоязычные воплощения. Наконец, определение мусульманства как русского, а не российского может освободить идеолога от ограничения себя сравнениями с так называемыми четырьмя традиционными религиями: хо- рошо известно, что некоторые формы протестантизма (особенно баптизм) переняли русскую природу, возникая и развиваясь на русской земле. Мож- но избежать происходящей от прогосударственной религии тенденции ви- деть сектантство в «нетрадиционных» религиях. Эта тенденция может не- ожиданно привести к обратному результату при рассмотрении сквозь ее призму нехристианских религий, особенно ислама. Как это ни странно, бо- лее узкий термин русское как подход к конкретно российской религиозно- сти может быть более инклюзивным в данном контексте.

Конечно, данные размышления спекулятивны. Процесс переосмысле- ния изначального термина Гаспринского может быть трудным. Можно во- образить протесты, например тех, кто полагает, что такой термин отрица- ет их татарскую, или аварскую, идентичность и историю. Но можно найти лазейку, написав, к примеру, термин через дефис, построив сложносостав- ную идентичность: русско-татарское мусульманство, русско-аварское му- сульманство и т. д. Важно в этом случае, чтобы термин нес в себе какое-то реальное содержание.

В первом разделе данной статьи мною были рассмотрены возможные варианты конвергенции между русскостью и мусульманством в русской мысли. Практический вывод из этого и последующих рассуждений заклю- чается в том, что, возможно, у русскости может быть более глубокое со- держание — ​духовное, культурное и лингвистическое, — ​но важно при этом, чтобы оно оставалось вполне конкретным и реальным. Таким обра- зом, необходимость в российскости отпадает. Я предлагаю свои рассужде- ния для полемики. В их основе лежит мой личный опыт опросов десятков мусульман по всей России. А большая часть опыта этих мусульман осно- вана на русских фильмах, литературе, русскоязычном телевидении, т. е.

русскоязычных медиа. Потому на каждом уровне люди создают конверген- ции между мусульманством и русскостью.

Мне вспоминается один пример, который я хочу привести, чтобы сде- лать вышесказанное более конкретным. Один практикующий артист-му- сульманин в Казани использовал фильмТарковского «Андрей Рублев», что- бы объяснить мне свои основанные на суфизме взгляды о том, что адский огонь — это​ всего лишь Чистилище, предшествующее спасению всех. Он ссылался на сцену, вкоторой Рублев выбирает более яркий художественный стиль по сравнению с мрачным стилем его учителя Дионисия, чтобы отра­ зить свой эсхатологический оптимизм. «Огонь—это​ всего лишь способ для очищения грешников, — сказал​ мне этот художник. — Вы​ можете увидеть это в послании Иисуса. Иисус Христос по-настоящему изумителен: когда он на кресте, он не осуждает грешников. Он говорит: „Отец, прости их, ибо они не ведают, что творят“. Он говорит о подлецах, потому что, естествен- но, они попадут прямо в кипяток ада за убийство такого человека. Но уче- ние Иисуса — это​ прощение, а воин настаивает на отмщении и убийстве. В действительности мы не знаем стольких вещей».Тот же самый художник сказал, что Троица Рублева — его​ самое любимое произведение искусства. Он также восхищался Казанской иконой Божией Матери. Когда я спросил его, как он может восхищаться символом поражения казанских мусульман, он ответил практически буквально: пути господни неисповедимы. «Господь направил к нам русских, и из нашего поражения родилось что-то плодот- ворное». Он отметил, что наша с ним встреча была бы невозможной без посредничества русского языка, на котором мы общались. В конце концов, русский — один​ из мировых языков, ататарский — нет​ . Также мне удалось вступить в занимательный диалог с другом этого художника, тоже татари- ном, который удивил меня длинным панегириком «великому русскому язы- ку», восхваляя его богатство, многогранность и глубину в сравнении с его родным татарским, более простым (это его слова —не​ мои).

Затем в другой раз тот же художник рассказал мне о своих литератур- ных предпочтениях. Как любой прилежный советский или российский уче- ник, он был хорошо знаком с классикой: ему нравились Чехов и Толстой, а Достоевский казался ему тяжелым для восприятия: «Достоевский пре- парирует своих героев и рассматривает их сквозь увеличительное стекло. Он — ​великий писатель, но в нем нет радости и спонтанности, как в неко- торых наших советских писателях, или как в Баки Урманче (татарский ху- дожник). Достоевский не верил по-настоящему в Христа. Он сомневался, его душа мучилась. Поэтому я его не читаю». Упомяну также, что мы по- сетили Раифский монастырь недалеко от Зеленодольска, где коллега-тата- рин этого художника продавал свои пейзажи.

Что означает этот обмен опытом в свете настоящего исследования? Хочется думать, что как любой мусульманин, для которого русский язык и русская культура стали родными, превратившись, в лучшем случае, в до- полнение к родной культуре, а не ее замену, он вовлечен впостоянные пере- говоры, постоянный поиск конвергенции. Это мусульманин, который вос- хищается тем, как Рублев изобразил божественную любовь, какТарковский изобразил богобоязненного иконописца Дионисия, и для которого Досто- евский недостаточно христоцентричен! Добавлю — ​который к тому же со- гласился с моим описанием толстовского «мусульманства»!

Здесь культурно-лингвистическая русскость передала постсоветскому татарскому мусульманину определенные составляющие русской идеи: спо- собность сводить вместе кажущиеся противоположности — ​благоговение перед христианскими символами и исламскую набожность. Но оказыва- ется, что не такие уж это противоположности. Канонический ислам также чтит Иисуса Христа и Марию, хотя и не в форме искусства. Даже совет- ский период не смог до конца подавить ту духовность, которая была вжив- лена в русскую литературу и искусство фигурами формативного периода Золотого и Серебряного веков, что видно, в частности, из фильмов Тарков- ского. Далее, православность или «христианский» оттенок этой культур- но-лингвистической русскости не обязательно враждебны «басурманству», или мусульманству, как было продемонстрировано на примере Гершензона, Толстова, Розанова и других. Это — площадка​ , где разные влияния могут сходиться, взаимодействовать и бороться. Это — сосуд​ , помещаясь в кото- рый, мусульманство приобретает новую окраску.

Конечно, в этом всегда существует опасность того, что мусульман- ство может полностью раствориться в сосуде, потеряв свою идентичность. В этом заключался страх кадимистов. И, возможно, именно тревога под- талкивает Мухетдинова как мыслителя к выбору российской идентично- сти для мусульман: с тем, чтобы рассматривать мусульман и христиан как две неизменно разделенные культурные сущности в некой нейтральной государственной общности иного порядка. Однако страх потери идентично- сти не настолько оправдан, как может показаться: в конце концов, некото- рые источники мусульманства, как иеврейства, настолько неколебимы, что не возникает сомнений в том, что русскость никак не является источником мусульманства, а лишь средством его выражения. Непрерывная мусульман- ская идентичность инепохожесть постоянно подпитываются основополагаю­ щим каноническим языком ислама — ​арабским, помимо которого, строго говоря, даже тюркские (включая татарский) и персидский языки — ​не ка- нонические и не священные, хотя и освящены временем. С учетом этого обстоятельства беспокойство отом, что мусульманство может раствориться

в татарской или чеченской идентичности и что этничность может подавить религиозность, тоже представляется несостоятельным.

Так что фактически высвобождение мусульманства в сосуд русскости вместо назначения ему места в закупоренном помещении евразийства или «российскости» лишь подчеркивает основополагающую арабскую сущ- ность ислама и его коранические сакральные основы. Возможно, эта идея покажется чересчур радикальной, но она подразумевает, что мусульман- ство со строго религиозной точки зрения может прекрасно процветать на арабском или русском — ​вообще без «родных» татарского или аварского языков. Действительно, некоторые татары или аварцы, говорящие только на русском, являются практикующими мусульманами — ​и это социологи- ческая реальность. Однако, конечно, понятие русского мусульманства со- всем не нуждается в поощрении этой пугающей тенденции: универсализм русскости, как рассматривалось (или переосмысливалось) выше, может расчистить место для личного пространства татар, аварцев, чеченцев, ку- мыков, таджиков и т. п., и такое явление имеет место быть. В этом смыс- ле понятие русскость подобно лингвистическому понятию английскость: оба они применяются по отношению к языку и культуре потенциально гло- бальных размеров.

Еще раз подчеркну, что я предлагаю эти рассуждения о значении рус- ского мусульманства лишь как умозрительные предположения чужака, заглядывающего внутрь. Возможно, кому-то они покажутся провокаци- онными. Но это интересный мысленный эксперимент. Вконце концов, джа- дидизм плавно перешел в светский национализм (Г. Тукай) даже еще до ре- волюции 1917 г. — потому​ что национальные языки и народная культура затмили исламское содержание российских мусульманских культур.Таким образом, вопрос, которым задается Мухетдинов: что объединяет мусульман Российской Федерации? — относительно​ нов. Предположение, что русский язык и культура могут быть источником единства и творчества для совре- менного русского ислама, конечно, идет в разрез с позднеджадидским и до- советским опытом. Но термин принадлежит Гаспринскому, а досоветская мысль — это​ естественное место, где стоит искать исламское, а не народ- но-национальное, вдохновение.

Учитывая, что даже в период становления русский язык и литература были пронизаны влиянием «басурманства», русскость сама по себе вполне может содержать достаточно «евразийских» элементов, которые неоевра- зийцы ищут в большей степени в политической плоскости, особенно если их носители — двухкультурные​ билингвы со знанием, помимо русского, та- тарского, аварского, чеченского идругих языков.Таким образом, русскость русского мусульманства имеет множество потенциальных направлений