Шапталов Б.Н. - Деградация и деграданты. История социальной деградации и механизмы её преодоления - 2014

Отсюда нерадостное умозаключение:

«24.10.77. Человек отличается от животных среди прочего способ­ ностью переступать табу» (Харитонов М. Сценография конца века. Из дневниковых записей 1975-1999. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 33-34,43,48).

Культура начинается с творчества и запретов. Освобождение от за­ претов во имя творчества часто означает начало процесса освобождения от самой культуры. Иногда это означает переход на новую систему мо­ ральной регламентации, как в эпоху Ренессанса, когда на смену средневе­ ковой культуре пришла новая мораль и этика. Но и в этом случае было сохранено общественное регулирование средствами морали. Отказ от мо­ рального регулирования (а такие попытки делались и в эпоху Возрожде­ ния, например, Ф. Рабле) как раз означает разрушение культуры и ее по­ следующую деградацию. Об этом размышлял известный культуролог А. Ф. Лосев в книге «Эстетика Возрождения» и ряд других интеллектуа­ лов. Но тогда удалось пройти по «лезвию ножа» и свобода стала освобож­ дением творческой потенции народов Западной Европы (а затем и мира), а не свободой для темной стороны силы.

Отступление от канона, традиции, нормы — это творческий поиск или путь к деградации? Никто не в состоянии точно определить возмож­ ные последствия. Художник утверждает, что он в своем творчестве отра­ жает объективный мир, пропущенный через его индивидуальность. Он отражает мир внутренним оком, как чувствует душа. Но и шизофреник видит мир по особому, и его лечат, чтобы вернуть к обыденному созна­ нию. А вдруг действия врачей неправомерны, ведь сажали же советских диссидентов в психиатрические лечебницы? Вопросы без точных ответов. Все решает практика. Одно плохо: практика погубила античность, и пере­ играть свершившееся невозможно. Так и с европейской цивилизацией. Будущее, конечно, покажет, чем весь этот «постмодерн» обернется, но поправить дело в случае катастрофического развития событий будет уже нельзя.

Культура и проблема деградации в России

Либералы любят подчеркивать, что несвобода — это препятствие для развития культуры. И вот в Россию пришла свобода творчества и самовы­ ражения, но почему-то свобода не привела к расцвету культуры и эконо­ мики. Быть свободным в показе эротических сцен, писать нецензурные слова в книгах, смаковать насилие и жестокость — это все же не та свобо­ да, что жаждала интеллигенция советского времени. Хорошее (долго­ жданная Свобода) почему-то обернулась бедствием для общества и раем

100 Часть 2. Системные характеристики деградации

для криминальных и деградивных элементов. Если большевики смогли вызвать культурный подъем в обществе и художники создали массу жиз­ неутверждающих фильмов, песен, стихов, то либеральная революция по­ чему-то вызвала обратное явление. Культура погрузилась в чернушное уныние. А если и выходили комедии, то подобно циклу о «национальных особенностях» охоты, рыбалки и политики, где герои тупо, но целеуст­ ремленно поглощают водку в баснословных количествах, они далеко от­ ставали от настроя комедий Г. Александрова, JI. Гайдая, Г. Данелия, И. Пырьева, Э. Рязанова, Ю. Чулюкина.

Можно дать много вариантов ответа на парадокс расцвета талантов в «зажатое» время, но в любом случае понятно, что мало привнести в обще­ ство свободу, необходимо создать некие условия для того, чтобы свобода работала на благо общества, а не на его коррозию. Оказалось, что свобо­ д а — не автомат по штамповке хороших дел. Отсюда принципиальный вопрос: почему «оттепель» 1950-х годов в СССР вызвала к жизни высоко­ качественный кинематограф М. Калатозова, Г. Чухрая, М. Хуциева, А. Тарковского, В. Шукшина, появление театров «Современник», «Таган­ ка», БДТ Товстоногова и т. д., а снятие цензуры в конце 1980-х — «чер­ нушное» кино и доминирование коммерческой литературы? Ответ в об- щем-то прост: в одном случае культура ориентировалась на повышение энергетики нации, в другом — фактически шла игра на ее понижение. Какова глубинная цель, таков и результат.

Во время «перестройки», выжав из критики цензуры в СССР макси­ мум идеологических дивидендов и, захватив командные посты в структу­ рах управления культурой, либералы перешли к делу. Сначала они анга­ жировали хороших режиссеров, поручив им поставить фильмы «новой волны». Наиболее шумными и знаковыми стали картины «Интердевочка» и «Воры в законе». Это была заявка на показ новых героев, новой жизни и новой «морали». Хотя в «Интердевочке» сценарист и режиссер «старо­ модно» попытались показать изнанку работы проституток, но моралитэ потерпела неудачу, и через несколько лет профессия путаны сделалась, если не престижной, то социально признанной. А через «Воров в законе» было заявлено, что жизнь есть жизнь, а деньги есть деньги. Будущее и впрямь оказалось за новыми героями и их принципами.

Своеобразным эстетическим манифестом нового времени стал фильм А. Балабанова «Про уродов и людей» (1998 г.). (После чего этот талантли­ вый художник полностью сосредоточился в своем творчестве на изнанке жизни.) Социальные уроды там были показаны хоть и без симпатии, но ярко, а «люди» — получились мелкими, ничтожными и беспомощными. Этот эстетический факт был в дальнейшем реализован во множестве «культовых» картин его и других постановщиков: «Бригада», «Бумер», «Жмурки», «Груз 200». Подобная демонстрация «людей» стала своеоб­

разным кредо либерального кинематографа. Пассионарный созидательный тип советского кино был отвергнут. В роли пассионариев нового времени стали выступать бандиты, снятые, кстати, с большим сочувствием и по­ ниманием их проблем. Недаром С. Говорухин метко назвал происшедшие изменения «великой криминальной революцией». Поэтому ничего удиви­ тельного, что кинематограф стал смотреть на правоохранительные органы глазами криминала.

Кинофестивали заполнили картины с живописными «моральными уродами» и никчемными, социально и морально раздавленными «людь­ ми». Таково нормальное видение мира деградантами. Выход из кризиса общества они не только не видят, но, по большому счету, в благополучном разрешении и не заинтересованы, ибо «снимать будет нечего». Они станут никому не интересны и будут вновь оттеснены в маргиналы. Их социаль­ ная роль — живописание гниющих социальных тканей. Одновременно, это их питательная и карьерная среда. И эта тенденция не просто имеет продолжение, она искусственно насаждается и усиливается.

В апреле 2009 г. было опубликовано заявление министра внутренних дел Российской Федерации Р. Нургалиева с призывом к общественности серьезно задуматься над сомнительными проектами на телевидения, вроде «Дом-2». По словам министра, «потеря естественного внутреннего стыда, которая происходит в сознании участников и многочисленных зрителей телепроекта, чрезвычайно опасна». Он призвал в противовес таким реали- ти-шоу насыщать телевидение положительными героями и их нравствен­ ными поступками.

С точки зрения либералов (а показательно, что проект «Дом-2» кури­ ровала дочь известного либерального деятеля времен «перестройки» Ксе­ ния Собчак) это заявление было форменным нарушением свобод — сво­ боды самовыражения, свободы творчества, свободы средств массовой ин­ формации. С точки же зрения противников данные передачи способствуют разложению обществу, поэтому свободы в «такой тональности» являются вредоносными. Кто прав? Наверное те, которые хотят укрепления жизне­ способности социума.

Другая любимая тема либерального кино (помимо сладострастного интереса к «уродам») — развенчивание героических «мифов» прошлого, ибо создать героическое настоящее деграданты не в состоянии. Им чужды и даже ненавистны энергетически сильные личности, сыгранные М. Ульяновым, Е. Урбанским, К. Лавровым, В. Тихоновым. Пассионарии советского периода воспринимаются такими художниками как личное ос­ корбление. Ведь те могли то, что не под силу их природе. Так известный писатель и критик Д. Быков в журнале «Искусство кино» высказался о советском кинематографе в следующих выражениях: «Если во Вселенной есть существо, которое я хотел бы убить изощренно, многократно, с осо­

102 Часть 2. Системные характеристики деградации

бым цинизмом, то это советский положительный герой. Я расквасил бы ему нос, я оторвал бы ему уши..., я сломал бы ему рабочую косточку, я оттаскал бы его за непокорные, ершистые, вихрастые вихры» (Д. Быков. Морковка и крыса — «Искусство кино», № 1. 1998). И это сказано о геро­ ях Н. Рыбникова («Весна на Заречной улице», «Девчата», «Высота»), А. Баталова («Большая семья»), В. Тихонова («Дело было в Пенькове»). А уж про всяких Корчагиных и говорить нечего. Шутка сказать, пожертво­ вал собой ради других! Нонсенс! Как все это расходится с идеалами об­ щества потребления. И они как бы в укор. Возненавидишь тут.

В2000-е годы положение попытались исправить. Со стороны госу­ дарства стали делаться заказы на «положительных героев». Но получи­ лось не очень убедительно. Кино — зеркало социальных процессов, инди­ катор состояния общества. Кинематограф как самое массовое и демокра­ тичное из искусств невольно показал изнанку «реформаторских» преобра­ зований, приведших к ощутимому падению энергетики нации. Хотя у ка­ ждого политического лагеря свое видение проблемы. Вот позиция либера­ лов (привожу дословно выступление в одной дискуссии на канале «Куль­ тура»): «Важно, чтобы, поддерживая здоровые начинания, государство ни

вкоем случае не запрещало бульварную литературу, не начинало кому-то ставить рогатки по советскому образцу. Нет ничего хуже ситуации, когда чиновник придет в издательство, выпускающее эротические романы и плохие детективы, и скажет: "Я это запрещаю, нам не нужна плохая лите­ ратура". Помощь в издании хороших книг не должна приводить к запре­ там книг плохих. Тем более, что сразу возникает вопрос о критериях вы­ бора и экспертах».

Вданном случае дело не в запретах, а в нежелании хоть как-то бо­ роться против халтуры и понижения уровня культуры людьми, считающих себя «европейцами» и интеллигентами. Либералы заявляют, что они не

ведают о критериях отбора. И хотя все они начитанные, а многие с науч­ ными степенями, потому не могут не знать о существовании таких дисци­ плин, как философия и таких ее разделов, как этика и эстетика. Но вся трехтысячелетняя истории гуманитарной мысли отбрасывается по единст­ венному основанию: «А судьи кто? Судей нет, кроме запросов рынка!»

Европейское Просвещение активно разрабатывало этику как основу жизнедеятельности гражданского общества. Философ И. Кант провоз­ гласил даже нравственный закон центром мироздания, и его наличие оправданием человечества. И вот появляется Либерал (точнее Дегра­ дант) и с мефистофельской логикой заявляет, что морального императи­ ва нет и не может быть, ибо это не толерантно, а, следовательно, мораль относительна: что добро, что зло — все суть проявления свободы! И пусть потребитель (вместе с рекламодателем и пиарщиком) решает, что ему по вкусу.

Советская культура в лучшей своей части развивалась именно потому, что там имелись критерии «плохого — хорошего». Доказать Довженко, Ромму, Тарковскому, Шолохову, Шукшину, что дерьмо имеет все права на существование, вряд ли было возможно. Маяковский написал: «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: "Что такое хорошо и что такое пло­ хо?"». Нынешний ответ такому крохе был бы толерантен: «А хрен его знает! Главное свобода». Культура, где нет критериев «хорошего» и «плохого», или они равнозначны, а также исчезли «эксперты» в этих вопросах разби­ рающиеся, обречена на деградацию. Ибо экспертами «хорошего» могут только творцы культуры. Если исчезают такие «эксперты», значит, в дан­ ном обществе плохо обстоит дело и с творцами.

Особенно удивительно это слышать от людей, заявляющих, что они уверовали в Бога, и при этом не в состоянии отличать божьего промысла от сатанинского. Если понимать под главной христианской идеей «любовь к ближнему», то советское искусство было вполне религиозным. Чтобы в этом убедиться, следует посмотреть такие фильмы, как «Когда деревья были большими», «Звонят, откройте дверь», «Иваново детство», «На семи ветрах» и т. д. Это фильмы о преображении человека, о том, как индивид становится личностью. И не просто личностью, а хорошим человеком. Зато нынешняя мода объявлять себя верующим никак не отражается на творчестве художников. С. Герасимов, Ю. Райзман, а тем более А. Тар­ ковский с В. Шукшиным были «религиозными» художниками, а верую­ щие в православие А. Балабанов или И. Охлобыстин — нет.

Мощная моральная советская («религиозная») традиция была разру­ шена почти полностью. То, что не удалось теоретикам и практикам «обо­ стрения классовой борьбы», то есть дегуманизации общества и искусства, в считанные годы смогли сделать адепты «свободы».

Показателен в этой связи образ Учителя в советском и либерализо­ ванном искусстве, ведь это знаковая для общества фигура. Советский учи­ тель не просто преподаватель школы, а учитель жизни (фильмы «Сельская учительница» с В. Марецкой, «Учитель» с Б. Чирковым, «Доживем до по­ недельника» с В. Тихоновым, «Дневник директора школы» с О. Бори­ совым). Учитель в новом российском социуме — несчастное существо, брошенный в дебилизированную среду (телевизионный сериал «Школа» Г. Германией).

Ученики в советских фильмах — критичные, конфликтующие ради люб­ ви (картина Ю. Райзмана «А если это любовь?»), дружбы («Друг мой, Коль­ ка»). В постсоветском — это циники, ищущие удовольствий и карьеры — «никакое поколение». И опять вопрос: откуда такое следствие свободы?

Если советское искусство искало в человеке человеческое, то постсоциалистическое подчеркнуло наоборот — темное, лохматое, дегенератив­ ное, смрадное.

на то, что называются «низменными потребностями». И ради этого интел­ лектуалы шли в тюрьму, писали письма протеста, сокрушили «советский строй» вместе с огромной страной? И все ради того, чтобы в России «поя­ вился секс»? Есть от чего озадачиться. Если нас «умом не поймешь», тогда надо обратиться к психиатрии. Разгромить вторую промышленную и на­ учную державу мира, низвести культуру до уровня развлекаловки и по­ требиловки черни — это разве не кретинизм?

И причины создавшего положения стали искать. Вышло много ста­ тей, книг с яростной критикой и с самыми разнообразными толкованиями причин цивилизационной катастрофы (правда, такой коммерчески выгод­ ной!). А с другой стороны, все предсказано в фильме «Пролетая над гнез­ дом кукушки» М. Формана, где, по выражению критики, есть «прямой вызов истеблишменту героя-одиночки, олицетворяющего собой бунтар­ ский дух Америки 1960-х». То, что борец с «истеблишментом» много­ кратно судим и социально опасен — ни авторов произведения, ни крити­ ков не смутило. Только в картине обитатели психиатрички проиграли пер­ соналу, а в России — победили. (Вообще, в фильме дана ложная альтерна­ тива «медсестра» или «вожак». Плохи оба варианта.)

При современном либерализме произошло расщепление некогда еди­ ного понятия, заложенного традицией русской литературы — художник и гражданин. Позиция либералов: «художник ничего не должен обществу», порывает с традицией русского классического искусства, гласящей, что от деятельности художника во многом зависит духовное здоровье народа, а значит, на творце лежит особая ответственность. Былой постулат освящен авторитетом Белинского, Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова... Декаданс начала XX века нанес удар по нему, отделив художника от ответственности перед обществом. Новое рождение дека­ данса в 1990-е годы восстановило старый постмодернистский «дискурс»: «Я ничем не обязан обществу. Я имею право на любую свободу самовы­ ражения» (и способ зарабатывания денег соответственно).

Стиль искусства следует за стилем жизни. А откуда возникает стиль жизни? Английский актер Энтони Хопкинс стал миллионером, сыграв кан­ нибала в фильме «Молчание ягнят», потом жаловался журналистам, что 20 лет играл шекспировские роли, а звание рыцаря на родине получил за фильм о людоеде. Что делать, если общество все больше интересуют бру­ тальные развлечения, а не излишни сложные страсти драматурга Шекспира.

Почему российские либералы предпочли именно этот тип культуры (масскультуры)? Наверное, потому, что он соответствует их менталитету. Они до сих пор жалуются на советскую цензуру, которая заставляла ху­ дожников либерального толка наступать на горло собственной песне и соответствовать лучшим образцам мировой художественной культуры. «Идеалом» же оказалась чернушная сторона жизни

106Часть 2. Системные характеристики деградации

Вчем собственно вред «чернухи»? «Чернуха» в отличие от обычной жесткой критики социальных явлений отличается тем качеством, что ли­ шает нацию воли. После просмотра (чтения) чернушной продукции оста­ ется крикнуть: «Да пропади пропадом такая страна!»

ВКитае после завершения правления Мао Цзэдуна со всеми прелес­ тями «культурной революции» и насильственной коммунизации, также можно было пойти по пути эксплуатации вчерашних ужасов, благо их хва­ тило бы на сотни фильмов и тысячи книг. Но руководство страны избрало другой вектор: эмоции перевела в позитивное русло. «Не нравится старое? Тогда давайте работать и докажем, что можно жить иначе, но при этом обязательно обогащая и укрепляя общество и страну». При Горбачеве и Ельцине курс был прямо противоположный. Разрушители получили ста­ тус наибольшего благоприятствования. Причем среди них немало талант­ ливых персон. Но их талант, так сказать, некрещеный. Фильмы красивы

визуально. Красивы кадры. Изящны мизансцены. Но что притягательно в этих фильмах? Зло. В совокупности эти картины являются обратной ил­ люстрацией к тезису: «Красота спасает мир». Получается иное: красота не только не спасет мир, но может ускорить его крушение. Это таланты, идущие не к Свету (как было, например, у Тарковского), а так, как это описано М. Булгаковым в «Мастере и Маргарите». Булгаков описал судьбу таланта (Мастера), в котором заинтересован Воланд. «Мефистофильство» в искусстве (игра с Темнотою на грани и за гранью) ныне почетно (на ки­ нофестивалях наиболее велик шанс получить приз), прибыльно, значимо в глазах влиятельной части критиков и поддерживаемо либеральным лаге­ рем. Что еще надо?

На презентации своего фильма на Венецианском фестивале А. Балабанов сказал: «Я столько поубивал в своих фильмах, что пора по­ каяться». В своих фильмах он, в сущности, доказывал всевластие Зла, лишая людей надежды, «...жалко, когда талант на такое используют, — написала одна из зрительниц. — У него ведь действительно проскальзы­ вают в фильмах очень даже здравые мысли и рассуждения, только на фо­ не многочисленных хладнокровных убийств и крови они не доминируют, как хотелось бы, а как бы попутны, будто душа болит, а твердый акцент на этом поставить то ли не хочет, то ли не дают, ставя в приоритет совсем иное».

Ведь грех, прежде всего, не в том, что верующий надлежащим обра­ зом не попостился (это позиция фарисеев: «человек для Субботы...»), а в том, сколько зла приходит через него в мир, и как он со злом борется, что­ бы его стало меньше.

Важным элементом культуры, одной из ее несущих конструкций, яв­ ляется идеология. С политологической точки зрения тезис Достоевского «Если Бога нет, то все позволено» ныне звучит так: «Если Бог есть, то все

позволено, ибо Он простит». В постсоветской России права религии были восстановлены, но свободы вылились во вседозволенность большой раз­ рушительной силы. Показателен следующий факт: в 90-е годы было рас­ сказано о продажах большевиками произведений искусства за границу, что, естественно, не могло не возмущать, но в 2008 году Министерство культуры провело инвентаризацию музеев страны, и выявило недостачу 80 тысяч единиц хранения. Попросту говоря, экспонаты были украдены. Но если большевики использовали произведения искусства для нужд по­ литики и индустриализации, то в период свободы исключительно на лич­ ные нужды воров и перекупщиков. Это существенно качественная разни­ ца, в том числе культурно-идеологическая, характеризующая «тот» и «этот» социальный строй.

В администрации Ельцина скоро осознали необходимость наличия идеологии, потому был объявлен розыск национальной идеи. Поиски ни­ чего не дали, что стало скверным знаком для молодого либерального ре­ жима. Не объединять же народ вокруг идеи паразитарной приватизации и челночной торговли? А других мобилизующих идей не оказалось. Отра­ жением идеологической нищеты стала культура и язык, в частности.

Словообразование тоже может свидетельствовать о состоянии обще­ ства. В 1990-е годы основными источниками новых слов в русском языке стали англицизмы и блатной жаргон. Причем они вытесняли даже, каза­ лось бы, устоявшиеся слова: устройство — девайс, испытание — тестдрайв, представление — шоу, застройщик — девеловепер, образ — имидж, послание — мессидж, подбор актеров — кастинг, организатор — промо­ утер, содержание — контент и т. д. Получили распространение фирмы с английскими названиями, написанные русскими буквами, вроде крупной кинопрокатной фирмы «Сентрал партнершип», то есть очередные вариа­ ции московского с нижегородским.

Раньше в состав русского языка чаще всего входили иностранные слова, не имеющих аналогов, хотя при желании создавались новые слова: самолет, пароход, паровоз... Ныне такое словообразование — дело прак­ тически невозможное. Конечно, Россия, как страна проигравшая войну, естественно, заимствует многое у победителей, но надо ведь и меру знать! Одно дело заимствовать технологии, как сделала побежденная Япония, другое дело коверкать национальный язык.

Язык слабеет под иностранным напором, потому что слабеет сама на­ ция. Вот образчик засорения языка. Из выступления озабоченного состоя­ нием российской культуры интеллигента: «Издательство имярек обрати­ лось в Министерство печати с просьбой помочь с изданием "Антологии английского нон-фикшна"».

Нон-фикш — это что за жанр поэзии? Его не знали ни Блок, ни Есе­ нин, ни поэты советской поры. Такого жанра нет. Это англицизм безотно­

сительно к устоявшимся литературоведческим терминам. Кажется не за горами время, когда искусствоведы будут изъясняться примерно так: «У Достоевского больше драйва, чем у Толстого. Потому что в нарративах Федора больше приколов, чем у Льва». (В подражание американцам из обращения активно изымаются отчества).

Словообразование указывает, какие именно экспансионистские силы доминируют в обществе. Криминализация общества естественным обра­ зом отразилась на языке. Уголовно-жаргонное слово «мент» стало обще­ употребительным, даже на государственном телевидении. Точно так же словарь литературного русского языка пополнили такие жаргонизмы из уголовного мира, как «разводка», «лох», «забить стрелку», «беспредел», «кайф».

Закономерной стала тенденция узаконивания мата в качестве состав­ ной части литературного языка. Была проведена целая кампания за при­ знание мата в литературе. Дело зашло так далеко, что, в качестве контрме­ ры, был принят закон против употребления мата в средствах массовой информации. Либералы, естественно, выразили свое недовольство таким ограничением «свободы». В ход пошли даже демагогические приемы. Мо­ сковский журнал «New Times» (показательное название для российского журнала) в 12 номере за 2012 год в статье «Памяти русского мата, осмыс­ ленного и беспощадного» обратился с открытым письмом к депутатам Государственной Думы, где, как сказано в предисловии, оно «рассказывает о всемирно-исторической роли обсценной лексики и напоминает, как со­ ветские редакторы боролись с Пушкиным». Иной читатель подумает, буд­ то Пушкин использовал мат в «Евгении Онегине» и «Руслан и Людмиле», да цензура не пропустила «обсценную» лексику.

Социальные нормы и деградация

Возникает вопрос: откуда такая устойчивая тяга к темным сторонам жизни, когда «подполье» и «изнанка» являются источниками вдохновения и руководством к действию, которые в представлении деградантов и есть сама жизнь, лишь подавляемая обществом? Устоявшиеся вековые нормы социально-культурной жизни для них не только малоинтересны, но и вы­ зывают (иногда инстинктивное) неприятие. Много внимание уделил этому феномену Л. Гумилев, называвший деградантов субпассионариями. Он объяснял активность субпассионариев следствием переходом этноса в стадию повышенной социальной энтропии. И некогда оттесняемые на периферию социальной жизни субпассионарии, начинают брать верх и навязывать остальному обществу свои нормы поведения и морали (вернее антиморали), пока не погубят этнос. Эта гипотеза вьнлядит на сегодняш­ ний день довольно убедительной, однако если посмотреть историю от­