Софистические элементы у Платона 291

методичной последовательностью продлеваются за свои пределы до тех пор, пока параллели в направленном на бесконечность взгляде философа не начинают приближаться к точке своего пересечения. Через посредство такого пристального взгляда на начало и конец, на Arche и Telos, это мышление приближается к религии, — но это не религия, поскольку оно требует самой строгой научности и только через нее стремится к области сверхнаучного, полностью презирая любые другие непосредственные пути. Для выражения такого наивысшего стиля Платон создал свою форму диалога, а вместе с ней такую прозу, которая смогла использовать всю мощь религиоз­ ного языка для формулирования философской мудрости»95. И «это развитие [платоновского мышления в последовательности диа­ логов] показывает поразительную картину все более глубокого погружения во все более ранние пласты греческого мышления и чувствования. Начиная с "Государства" платоновская методология и теория познания плавно охватывают первые, ранние шаги науки и спекуляции. Софистика, элейская школа, религиозные учения досократиков о физическом мире вообще, Демокрит и более ранние математические спекуляции, которые более тесно связаны друг с другом, чем кажется, — Платон все наполняет новым духом и использует для создания собственного мышления» .

4.2. Софистические элементы у Платона

Платон стремился, насколько возможно, внедрять в философские обсуждения математическую строгость и прозрачность. Софисты с их хитроумным искусством97 убеждения возмущали его. Их манеры

5 Stenzel. Zahl und Gestalt bei Platon und Aristoteles. S. 106.

96Ibid. S. 108 (курсив мой).

97Таково, по крайней мере, мнение Платона. Однако некоторые софисты занимались вполне серьезными задачами. Из каталога математиков Прокла мы знаем, что софист Гиппократ Хиосский написал первое обобщающее изложение геометрии под заголовком «Начала»; кроме того, до сегодняшнего дня известны «гиппократовы луночки». Другой пример —

Софистические элементы у Платона 293

— Теперь сам скажи так же о жизни и смерти. Ты признаешь, что жизнь противоположна смерти? — Признаю. — И что они возникают одна из другой? — Да. — Стало быть, из живого что возникает? — Мертвое, — промолвил Кебет. — А из мертвого что? — продолжал Сократ. — Должен признать, что живое, — сказал Кебет100.

Иногда при чтении диалогов создается ощущение, что Сократ является именно тем, кем, как он утверждает, как раз не был: софистом в отрицательном смысле («мастером уговоров»). Очень ловко он выдвигает утверждения, которые звучат на первый взгляд убедительно, и поэтому принимаются его собеседниками — утверждения, которые, однако, оказываются при более близком рас­ смотрении неподтвержденными

Рассел замечает: «В противоположность некоторым из его предшественников Сократ не обладал научным мышлением, но решительно доказывал существование вселенной, соответствующей его этическим идеалам. Это — измена истине и самый худший из

Федон. 7Id. Другой пример, который указывает на проблему употребления понятий у Платона: «Сократ: Мы можем сказать об этом так: число, обозначающее плетр, и самый плетр тождественны. Не правда ли? Теэтет: Да» (Теэтет. 204d).

Например, в «Федоне» аргументация Платона такова: к числу 3 принад­ лежит, как его естественное свойство, что оно нечетное. Оно скорее погибло бы, чем стало четным! Причина лежит в том, что «всякая вещь, которою овладевает идея троичности, есть непременно и три, и нечетное» (104d). Точно так же (!) считается, что душа никогда не сможет принять свою противоположность; противоположное жизни, однако, это смерть. На основании этого соответствия числа и души Платон может заключать: «В этом мы уже согласились: душа никогда не примет противоположного тому, что всегда привносит сама? — Без всякого сомнения! — Что же выходит? Как мы сейчас назвали то, что не принимает идеи четного? — Нечетным. — А не принимающее справедливости и то, что никогда не примет искусности? — Одно: неискусным, другое: несправедливым. — Прекрасно. А то, что не примет смерти, как мы назовем? — Бессмертным.

— Но ведь душа не принимает смерти? — Нет. — Значит, душа бессмертна? — Бессмертна. — Прекрасно. Будем считать, что это доказано? Или как по-твоему? — Доказано, Сократ» (Федон. 105d-e).

294 ЭКСКУРСЫ

философских грехов. Можно считать, что как человек он мог быть допущен к общению со святыми, но как философу ему потребо­ валось бы долго пребывать в научном чистилище»102.

Ницше также ощущал нечто иррациональное и нехорошее в некоторых аргументах Платона; он писал: «Как злобны могут быть философы! Я не знаю ничего ядовитее той шутки, которую позволил себе Эпикур по отношению к Платону и платоникам: он назвал их Dionysiokolakes. По смыслу слова это означает прежде всего "льстецы Дионисия", стало быть, челядь тирана и его плевколизы; но кроме того, это слово еще говорит нам, что "все это комедианты, что в них нет ничего неподдельного" (ибо слово Dionysokolak было популярной кличкой актера). А последнее есть, собственно, стрела злобы, пущенная Эпикуром в Платона: его раздражали эти величественные манеры, эта самоинсценировка, в чем знали толк Платон и его ученики и чего не понимал Эпикур»

Конечно же, такие острые характеристики можно отнести не только к Платону. Довольно часто случается, что какое-то стрем­ ление или желание оказывается сильнее, чем рациональные осно­ вания. Известно, что даже острый математический ум не застрахо­ ван от ошибки или попадания во власть эмоций. Это касается не

Рассел. История западной философии. С. 192. Без сомнения, платоновский Сократ стремится к тому, чтобы его собеседник мог следить за ходом его мыслей и понимать его. Но иногда Сократ так подчеркивает свое пре­ восходство, что собеседник лишается мужества и говорит, как Гермоген: «Откуда же у меня? Да если бы я сам был способен найти ответ, я не стал бы приставать к тебе, считая, что ты его скорее найдешь, чем я» (Кратил. 398е). Поэтому Рассел замечал, что платоновский Сократ, вопреки всем своим достойным восхищения качествам, определенно не свободен от серьезных недостатков. «Он недобросовестен и прибегает к софизмам в своих аргументах; он использует интеллект скорее для того, чтобы доказать желательные для него выводы, чем для беспристрастных поисков знания. В нем есть что-то самодовольное и елейное, напоминающее дурной тип церковника» (Там же). Мы можем соглашаться с этой характеристикой или нет, но, несомненно, преподаватель должен следить за тем, чтобы его превосходство не делало ученика немым и легковерным.

Ницше. По ту сторону добра и зла. 7.

Софистические элементы у Платона 295

только самих математиков , но и философов, даже если они счи­ тают себя «более устойчивыми»105.

Однако можно быть и более милосердным и чутким к Сократу. Уже упомянутый венгерский математик Реньи в своих «плато­ новских диалогах» поставил на передний план стремление Сократа (и вместе с тем также Платона) к ясному, честному и убедитель­ ному исследованию, несмотря на вопрос, в какой мере реальный Сократ соответствовал идеальному. Он вкладывает в уста Сократа следующее: «Ты спросил, почему я не присоединяюсь к тем, кто развивает эту великую науку. Отвечу тебе коротко: я один из мате­ матиков, только другого рода. Внутренний голос — ты можешь назвать это прорицанием, — к которому я всегда внимательно прислушиваюсь, спросил меня много лет назад: "Каков источник огромного успеха, достигнутого математиками в их благородной науке?" Я ответил: "Я думаю, ключ к успехам математиков лежит в их методах, высоких стандартах их логических требований, стремлении к истине без малейших компромиссов, в привычке

104Лихтенберг однажды заметил: «Математика — совершенно великолепная наука, но сами математики зачастую никуда не годные судьи. Часто так называемый математик требует признания как глубокий мыслитель, однако при этом его голова забита большим количеством чепухи, не пригодной для дела, требующего размышлений, если только оно не связано непосредственно с теми знаками, которые являются скорее произ­ ведением навыка, нежели мышления» (Lichtenberg. Tag und Dämmerung. S. 305). О знаменитом логике Фреге Фейерабенд писал: «Фреге был тонким мыслителем, когда речь шла о логике и основах математики, — но его политические взгляды, которые он излагал в своих дневниках, крайне примитивны» (Feyerabend. Die Torheit der Philosophen. S. 152). Вспомним и слова Сократа: «И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что считаются похуже, — более им одаренными» (Апология Сократа. 22а).

Фейерабенд о (некоторых) философах: «Нужно просто прийти хоть один раз на философское или научно-философское заседание: трудно поверить, что за вздор продуцируется нынешней "интеллектуальной элитой" — за счет налогоплательщиков, между прочим» (Feyerabend. Über Erkenntnis. S. 127).