Иллюстрация:

«Так пусть же земля наша зовется Чехией»

Литография А. Махека. 1820 г.

литературе) выражалось в том, что на этом этапе еще редко встречалось спонтанное творчество по мотивам фольклора. Произведения обычно рождались в результате тщательного филологического изучения источников, были опосредованы в сознании автора рационалистической концепцией.

К числу наиболее значительных произведений формирующейся национальной литературы, которые демонстрируют отказ от анакреонтики и бидермайера, относятся так называемые Краледворская и Зеленогорская рукописи, созданные В. Ганкой (1791—1861) и Й. Линдой (1789—1834) в 1817 и 1818 гг. и представляющие собой искусную литературную мистификацию. Авторы стилизовали свои произведения под древние поэтические сказания, переписали их на пергамент и сочинили историю обнаружения (мистификация была раскрыта только в 80-х годах XIX в.). Рукописи состоят из нескольких десятков эпических и лирических произведений. Некоторые из них приближаются по типу к жанру поэмы. Опираясь на чешские исторические хроники, русскую и сербскую народную поэзию, сочинения далматинского поэта XVIII в. А. Качича-Миошича, на творчество Хераскова, Карамзина, а также на русский перевод «Песен Оссиана» (1792), Ганка и Линда создали в лучших произведениях рукописей высокохудожественный синтез. Дух национального самоутверждения отразился в героико-эпических повествованиях о борьбе чехов с чужеземными захватчиками, в образах героев-воителей, в романтизированных картинах древнечешского государства с развитыми правовыми нормами, в образе мудрой правительницы Либуше.

Важную роль в чешской общественной жизни и в литературе эпохи национального возрождения играло сознание родства и общности славянских народов и их культуры, идея славянской взаимности — иными словами, идея сплочения и единения славянских народов. Приобретавшая у разных писателей различные идеологические оттенки, в целом эта идея служила существенной моральной опорой в борьбе за национальное самоутверждение. Характерная для всей чешской литературы первых

495

десятилетий XIX в., наиболее полное выражение идея славянской взаимности получила в творчестве Яна Коллара (см. о нем также в главе «Словацкая литература» настоящего издания).

Словак, писавший на чешском языке, Коллар (1793—1852) стал одновременно поэтом двух братских народов. Уже ранние сонеты, элегии, поэтические афоризмы Коллара, частью включенные в сборник «Стихотворения» (1821), а частью ходившие в списках, несли в себе страстный протест против национального гнета, поднимавшийся до революционного звучания (стихотворение «Патриот» и др.). Главное произведение Коллара — поэма «Дочь Славы» (основные редакции — 1824 и 1832 гг.), состоящая из нескольких сот сонетов. Просветительско-рационалистические убеждения слились в этом произведении с романтической мечтой. В центре поэмы — образ возлюбленной поэта, перерастающий постепенно в обобщенный образ славянки, дочери мифической богини Славы, покровительницы славянских народов, которая ведет поэта в его мысленном путешествии по славянским землям и в глубь истории славян, в ад и рай. Автор как бы обозревает в поэме прошлое славян и стремится прозреть будущее. Интонация одического воспевания деяний предков сливается с элегической тональностью, когда автор скорбит о вымерших и вымирающих под натиском германизации славянских племенах. Содержание поэмы во многом определяется тем, что поэт как бы соотносит преступления, совершенные иноземными захватчиками по отношению к славянам, с идеалами гуманности и просвещенности, с мечтой о свободе. Фантастические картины ада и рая — своего рода суд над историей. В ад поэт помещает алчных завоевателей и гонителей славянской культуры, в рай — героев славянской истории, выдающихся культурных деятелей, друзей славян. Основной пафос поэмы заключен в призыве к братскому единению славянских народов, которое, по мысли автора, должно привести их к свободе и к осуществлению идеалов человечности. Речь шла не о политическом — по крайней мере, вначале, — а о культурном сплочении. Национальное чувство не заслоняло у Коллара общечеловеческих идеалов. «Нацию почитай единственно как сосуд человечности, — писал он. — Пусть имя „славянин“ звучит как синоним слова „человек“». Идее славянской взаимности у Коллара во многом свойственны черты национальной утопии. Не проходя и мимо противоречий в отношениях между славянскими странами (образ Польши-«козленка», растерзанного «тремя державными орлами»), выступая против феодального гнета, поэт в то же время живет мечтой, что победит идея и человечности, и национального братства.

В 1836 г. Коллар опубликовал трактат «О литературной взаимности между племенами и наречиями славянскими», в котором изложил свою программу практических мер, направленных на культурное сближение славянских народов. Эта программа предусматривала взаимное изучение в славянских странах основных славянских языков, обмен книгами, создание соответствующих библиотек, издание журналов и т. д.

Освоение чешской литературой богатств славянского фольклора наиболее ярко проявилось в творчестве Франтишека Ладислава Челаковского (1799—1852). Его трехтомное собрание «Славянские национальные песни» (1822—1827) представляло собой своего рода свод песенной культуры всех славянских народов (иноязычные песни даны в оригинале и в параллельном поэтическом переводе самого поэта). Челаковский написал также стихотворные циклы «Отзвук русских песен» (1829) и «Отзвук чешских песен» (1839), состоящие из стихотворений, выдержанных в образно-стилевом ключе характерных жанров русской и чешской народной поэзии, баллад, лирических, разбойничьих, шуточных песен. Автор стремился создать оригинальные произведения, которые в то же время передавали бы жанрово-стилевой спектр русской и чешской народной поэзии и их своеобразие. В цикле «Отзвук русских песен» центральное место занимают стихотворения, созданные по типу русских былин и несущие в себе идею защиты родной земли. Романтизированный образ Руси, переданный красками народной поэзии, развивают разнообразные лирические стихотворения. Одна из особенностей цикла «Отзвук чешских песен» — соединение лирики с юмором, задорное противопоставление эмоционального мира крестьян и господ, что характерно и для чешской народной песни. Главный вклад Челаковского в развитие художественного сознания выразился в том, что он учил писателей мыслить в национальных художественных формах, мыслить национальными типами. Герои его стихотворений — русские богатыри (в том числе Илья Муромец), «удалой молодец», «красна девица», «вдова многоразумная», чешский крестьянин и чешская сельская красавица — национальные фольклорные типы. В значительной степени с именем Челаковского связано в чешской литературе открытие национального колорита.

В 30—40-е годы национальное движение в Чехии начинает приобретать более массовый характер и порой выливается в политические формы. Наряду с большим числом патриотических

496

кружков и обществ культурно-просветительского характера (читательские клубы, любительские театральные коллективы и т. п.) периодически возникают тайные политические организации, в том числе республиканской ориентации, отражавшие формирование левого, радикально-демократического крыла освободительного движения.

Новым в литературной жизни было появление с начала 30-х годов регулярно выходящих и длительное время существующих журналов, пришедших на смену прежним альманахам и периодическим изданиям, которые обычно издавались лишь на протяжении короткого времени. Особенно влиятельными среди новых журналов были «Часопис ческего музеа» («Журнал чешского музея», выходивший с 1827 г.), «Ческа вчела» («Чешская пчела» — с 1834 г.) и наиболее левый и популярный «Кветы» («Цветы» — с 1834 г.).

Самым крупным явлением литературы 30-х годов стал романтизм, представленный прежде всего лирикой поразительно яркого и самобытного поэта К. Г. Махи, а также творчеством К. Сабины, позднее В. Небеского и Й. Фрича, К. Я. Эрбена. Идейно-эстетические основы чешского романтизма были тесно связаны с формированием радикально-демократической идеологии и ростом революционных настроений. Жажда перемен, протест против существующего общественного уклада, симпатии революционным формам борьбы, и в частности солидарность с польским восстанием 1830—1831 гг., породили «бунтарскую» литературу, проникнутую духом порыва к иной, гармонической жизни, духом мятежного протеста как против национального и социально-политического гнета Габсбургской монархии, так и против существующих философских, религиозных, морально-этических представлений.

Творчество крупнейшего из чешских романтиков Карела Гинека Махи (1810—1836) — одно из самых удивительных явлений в чешской литературе эпохи национального возрождения. Поэт прожил очень недолгую жизнь, его творческая деятельность продолжалась всего каких-нибудь шесть лет. Но он открыл для чешской литературы и совершенно новую проблематику, и новые художественные формы. Его поэзия отличается такой силой лирического чувства, что она до наших дней не утратила своей волнующей свежести. На традиции Махи в той или иной мере опирались в дальнейшем все чешские лирики, в том числе всемирно известный чешский поэт XX в. В. Незвал.

Связанный происхождением и жизненными впечатлениями с плебейскими городскими низами, Маха вращался в кругу самой радикальной студенческой молодежи своего времени. В этой среде с восторгом были встречены революционные события во Франции 1830 г., провозглашение независимости Бельгии, польское восстание 1830—1831 гг., которые воспринимались как симптом близкого крушения абсолютистских режимов в Европе. Маха увлекался примером итальянских карбонариев, был лично знаком с участниками польского восстания и оказывал им помощь. Вместе с одним из лидеров чешского радикально-демократического движения К. Сабиной он участвовал в организации патриотических кружков и обществ в Праге, возлагая надежды на революционное воспитание народа.

Творчество Махи отразило тот момент в художественном познании мира, когда достиг кульминации процесс пересмотра всей системы представлений старого, феодального общества, безвозвратно скомпрометированной в глазах передовых людей эпохи. Сознания поэта при этом коснулись и противоречия новых буржуазных отношений. Они складывались и в Австрийской империи, особенно на протяжении последних десятилетий — после отмены крепостного права, а также ощущались поэтом в атмосфере жизни других стран Европы. В творчестве Махи преломляется мироощущение человека, вырвавшегося из плена прежних сословно-кастовых отношений, познавшего вкус свободы, почувствовавшего изменения, которые происходят в мире, но тут же оказавшегося во власти неких новых, еще неведомых сил, сковывающих личность и фатально вторгшихся в ее свободу. Ощущение дисгармонии и «разлада миров» (собственное выражение Махи), порыв к истине, идеалу, мятущиеся искания характерны для его творчества.

Маха имел смелость первым в чешской литературе Нового времени почувствовать себя суверенным субъектом познания. Не «отраженное» слово, не отраженное, например через призму фольклора, восприятие жизни, а личность, умом и сердцем осваивающая мир, стала основой его поэзии. Стремление создать цельную концепцию мира, тоска по гармонии бытия придавали его поэзии философский характер. В то же время новая система воззрений только что начинала складываться. Мысль поэта напряженно билась в поисках ответа на вопросы о бесконечности космоса и месте человека в нем, о духе и материи, о силах, управляющих мирозданием, народами, человеком, об источнике зла в мире и в душе человека, о причинах вражды и конфликтов между людьми, об идеалах и реальной действительности, о пределах влияния на жизнь человеческой воли и о власти обстоятельств и т. д. Расставшись с верой в бога и не

497

поддавшись даже соблазну пантеизма, Маха не побоялся признать, что бессмертие — только «майская мечта», что бытие человека ограничено лишь земным его существованием. Но это открытие еще полно для него тревожной и пугающей тайны. Он словно остановился в смятении перед открывшейся бездной космоса и вечности и ищет опору в том, чтобы «прильнуть» к природе и людям, к их земному миру, компенсировать ограниченность возможностей разума эмоциональным познанием. Многое поэту открывалось лишь в виде вопросов и прозрений, представало в его творчестве в форме эмоциональных реакций и аналогий.

Поэзия Махи насыщена сильным субъективным чувством. Мысль стихотворения он называл «кусочком, вырванным из сердца поэта». Он открыл для чешской литературы личность как неповторимую индивидуальность и чувство как средство познания. Он задавался вопросом: не является ли «одинаково истинным как понятое разумом, так и понятое с помощью образотворчества»? Поэзия Махи — это лирика обжигающей мечты и обжигающей боли. Мятежному порыву к свободе, жажде революционного действия и готовности к восстанию против гнета сопутствует в его поэзии и мотив рока, жертвенности, который, с одной стороны, отражает ощущение давящей атмосферы меттерниховской Австрии, скорбь, вызванную разгромом польского восстания, сознание малочисленности и слабости революционных сил в Чехии, а с другой — и нерешенность многих мучительных философских вопросов, которые как пучина открылись поэту, заглянувшему в беспредельность мира.

Одной из центральных в творчестве Махи является тема «чужой вины», тема страданий человека по вине не зависящих от него обстоятельств. Эта тема проходит, в частности, через повесть «Цыгане» (1835), в которой автор создал образы деспота-графа и жертв его эгоизма. Сильная социальными противопоставлениями, повесть вместе с тем оставляет впечатление намеренного сгущения красок, нарочитого сплетения страшных судеб. При этом виноваты одни, а страдают и гибнут другие. Как символический лейтмотив проходит через произведение вопль доведенной до помешательства Ангелины, ее крик жалобы: «Это не я, это не я, это он, это он».

В центре произведения — предельно заостренный, хотя и отвлеченно поставленный, вопрос об источнике зла в человеческих отношениях. Поэт как бы стремится найти универсальный закон, верный для всех случаев, так сказать, «неспровоцированных» страданий и ищет его, обращаясь к чрезвычайным ситуациям и конфликтам, полагая, что там он проявится наиболее полно. Вместе с тем в повести просматривается и актуальное иносказание: смерть деспота-графа, бывшего австрийского офицера, заколотого итальянским кинжалом (образ кинжала вообще часто выступал в романтической литературе как символ), — намек на освободительное движение итальянцев.

Перу Махи принадлежат также медитативные прозаические произведения, близкие по типу дневниковым записям, незавершенные опыты в области исторической прозы, связанные, в частности, с намерением показать героическую гуситскую эпоху («Кршивоклад», 1834).

Вершина творчества Махи — романтическая поэма «Май» (1836), в основе которой лежит противопоставление чарующей гармонии в природе и трагедийности человеческих отношений. На фоне ликующей майской природы, дышащей любовью и миром, которого нет в человеческой среде, показана гибель человека, ставшего жертвой и преступником по вине обстоятельств. Переживания Вилема, заточенного в башне и ожидающего смерти, переданы главным образом через напряженные внутренние монологи. Мысль его прикована к тому же мучительному вопросу о границах предопределенности, детерминированности человеческой судьбы и о пределах свободы действий человека, о власти обстоятельств и о свободе воли. Не будь Вилем в детстве изгнан из дому, он не стал бы разбойником и его жизнь сложилась бы иначе: «По чьей вине проклятье несть // Я осужден, — не по своей ведь!.. А если волею чужою // Я действовал, то смертью злою // За что я гибну?» Вилем умирает, не раскрыв тайны противоречий мира. Внутренние монологи героя — вопросы, не находящие ответа. Маха вообще «мыслит» открытыми противоречиями, обнажая сам процесс мышления, делая читателя соавтором дум и переживаний. «Диссонансная диалектика» (Ф. К. Шальда) получает выражение в самой интонации поэмы, в столкновении и взаимопроникновении контрастирующих эмоциональных мотивов. Часто полярности соединены в одном экспрессивном восклицании, в одной строке, которую словно «лезвие меча рассекает цезура» (Шальда): «И без конца любовь!.. — обманута любовь моя!» А рядом — целые аккорды метафор, каскады поэтических аналогий, словно вырвавшиеся в едином порыве чувств. Сеть звуковых перекличек и интонационно-мелодических созвучий пронизывает поэтические партии поэмы, создавая каждый раз особую ассоциативную гамму. Нередко появляются своего рода звуковые темы, несущие на себе не только мелодическую, но и определенную эмоционально-смысловую нагрузку и т. д. Маха обогатил

498

арсенал форм и средств чешской поэзии, став родоначальником подлинной лирики.

Последующая эволюция чешского романтизма, хотя и не давшего таких ярких художников, как Маха, состояла в усилении в нем героико-революционного начала. Это отразилось в творчестве К. Сабины, П. Хохолоушека, который обратился к тематике освободительной борьбы южных славян против османских поработителей (прозаические повести «Черногорцы», 1844; «Гайдуки», 1846; «Гайдуцкая смерть», 1847, и др.). Писателя привлекали образы самоотверженных романтических героев, сердцу которых близки и социальные чаяния простого народа. Тема национального восстания звучит в стихах В. Б. Небеского («Умирающий борец», 1842, и др.).

Наряду с романтизмом яркой революционной окраски в чешской литературе 30-х годов существовала и другая линия развития: постепенное усиление оппозиционно-демократических настроений и нарастание протеста против национального и социального гнета, постепенное изменение и обогащение поэтики. Характерным представителем общего патриотического подъема, с годами приобретавшего революционную окраску, был Йозеф Каэтан Тыл (1808—1856). Его творчество развивалось от сентиментально-патриотических и социально-нравоучительных рассказов и пьес к романтической сказочно-фольклорной пьесе и героико-исторической драме, в которых проявляются уже и реалистические тенденции.

Й. К. Тылу принадлежат первые чешские рассказы и повести на темы современной жизни. Сюжет их обычно строится на противоречии между чувством любви и патриотическим долгом. Герой этих рассказов — учитель, музыкант, актер, писатель — неустанный сеятель национальных идей, патриот-просветитель. Однако образы главных героев и счастливые разрешения конфликтов несли на себе сильный налет идилличности. Лучшие свои произведения Тыл создал в области драматургии, где он выступил продолжателем В. К. Клицперы, который еще в 10—20-е годы писал комедии, осмеивавшие нерадение в патриотических начинаниях, и пытался обновить рыцарскую драму за счет введения сказочно-балладического элемента. В пьесах Тыла простые, «маленькие» люди, патриоты противопоставляются представителям имущих классов или мещанам, обычно нарисованным в комическом свете. Проблема патриотизма или равнодушия к судьбам родины часто осмысливалась писателем в свете социально-имущественных отношений. Позже Тыл обратился в своих драмах непосредственно к социальным конфликтам, решая их с позиций нравственного негодования против угнетения и бесчеловечности.

Драматические произведения Тыла тяготели главным образом к двум жанрам: поэтической пьесе из народной жизни со сказочным элементом и героико-исторической драме. Сказочно-фантастические мотивы (образы лесных вил, сказочных существ, волшебных вещей и т. д.), с одной стороны, помогали автору поэтизировать душевный мир народа, его нравственное здоровье, энергию, оптимизм, а с другой — аллегорией, символом подчеркивать и выявлять сущность конфликта, основую идею, мораль. Так, волшебная волынка в пьесе «Волынщик из Стракониц» (1847) теряет свои волшебные свойства, когда ее владелец, оказавшись на чужбине, забывает родину. В пьесах Тыла фантастические и сказочно-лирические мотивы органически сливаются с реально выписанными бытовыми образами и картинами.

Драматургия Тыла достигает особого расцвета в период революции 1848—1849 гг. Еще в канун революционных событий он создает пьесу «Кутногорские рудокопы» (1848) — о восстании на рудниках в XV в., будившую ассоциации и с волнением чешских рабочих в 1844 г. В разгар революции драматургом была написана героическая драма в стихах «Ян Гус», прозвучавшая как поэтический манифест революционных идеалов. Впервые в чешской литературе был создан монументальный образ Яна Гуса — человека, мыслителя, борца, идущего на смерть за свои убеждения, и показан образ народа, способного «сотрясать троны» и в открытой борьбе добывать свободу.

В 40-х годах в литературе появляются первые реалистические тенденции. Углублявшаяся социальная и идеологическая дифференциация чешского общества, которое казалось ранее единым, сопровождалась более сложным и многогранным художественным осмыслением жизни и самой национальной проблемы, частичным избавлением от идеализирующих тенденций, более острым ощущением социальных противоречий. В статьях К. Гавличека-Боровского («Последний чех», 1845; «Глава о критике», 1846) непосредственно было сформулировано требование правдивого изображения реальной действительности и знания жизни писателем. Характерно обращение писателей к жанру очерково-аналитических зарисовок, родственных физиологическому очерку и отмеченных особым вниманием к социальным отношениям. Таковы очерки Божены Немцовой «Картины из окрестностей Домажлиц» (1845—1847), «Из Домажлиц» (1847), «Письма из Франтишковых Лазней» (1846) и словно продолжавшие их рассказы писательницы (основное творчество которой

499

падает на последующее десятилетие). Очень близок физиологическому очерку цикл произведений Гавличека-Боровского «Картины из России», в которых отражены впечатления от поездки писателя в Россию в начале 40-х годов и его наблюдения над взаимоотношениями различных сословий. В очерках хорошо видно, как национально-этнографический жанр приобретает черты социально-бытового и социально-политического повествования.

Огромное значение для развития чешской литературы имела революция 1848—1849 гг., когда освободительное движение чешского народа вылилось в открытую борьбу против феодального строя, абсолютизма и национального гнета. Многие писатели были непосредственными участниками событий. К числу главных руководителей радикального крыла движения принадлежали Карел Сабина, молодой поэт Йозеф Фрич. Во время июньского восстания они сражались на баррикадах, так же как Й. К. Тыл. Одним из активных деятелей движения был сатирик и публицист К. Гавличек-Боровский, поддерживавший либералов, но отличавшийся большим личным мужеством и непреклонностью.

Период революционных событий, когда до предела обнажились все противоречия общественной жизни, стал важным этапом в развитии общественно-политической мысли и художественного сознания. Около года в стране не существовало цензуры и открыто звучали революционные идеи, в частности идеи утопического социализма. Радикальные демократы по-новому осмыслили славянский вопрос. В их статьях впервые прозвучала мысль о будущем революционном союзе с русским народом. К 1848 г. относятся попытки сформулировать и новую программу развития литературы, изложенную в статье К. Сабины «Демократическая литература». Возвещая «начало новой эпохи» в литературе — эпохи, связанной с революционным движением в Европе, Сабина видел ее особенность в том, что на смену аристократической идеологии, литературе «для их величеств» идет новая литература, связанная с интересами и мироощущением народа. Главным в этой литературе должен был стать вопрос о путях искоренения несправедливых общественных отношений, основанных на классовом неравенстве, о путях, ведущих к взятию власти народом.

Политическая буря как бы обострила зрение писателей. В ходе событий и непосредственно после них в чешской литературе возникли произведения, впитавшие опыт и идеи освободительной борьбы и ставшие ее оружием. Особое развитие получила публицистика, героическая драма (упоминавшиеся произведения Й. Тыла).

Крупным явлением революционных и послереволюционных лет было творчество поэта и публициста Карела Гавличека-Боровского (1821—1856), направившего острие своей сатиры против основных реакционных сил эпохи, непосредственно против абсолютизма, полицейско-бюрократического насилия и церкви. В 1843—1844 гг. Гавличек-Боровский жил в России в качестве домашнего учителя в семье московского славянофила С. П. Шевырева. Питая глубокие симпатии к русскому народу, его национальной самобытности, писатель в то же время увидел и здесь социальный гнет, засилье бюрократии, полицейский произвол. Посещение России как бы удвоило жизненный и политический опыт писателя, позволив ему глубже понять природу монархического государства. Основу его сатиры составляет раскрытие противоречия между внешней благопристойной драпировкой и паразитической внутренней сущностью абсолютистских и церковных институтов: «Ни один из институтов, установленных абсолютистским правительством, не служит, собственно, тем целям, для которых он провозглашен на словах. Почти каждый из них действует в прямо противоположном направлении».

Публицистическое творчество К. Гавличека-Боровского возникло главным образом в процессе его смелой полемики с правительственными и династическими кругами. Единоборство с ними он продолжал и после поражения революции. Особенно выделяется его памфлет «Кутногорские послания» (1851), направленный против реставрации абсолютизма и обличавший «духовную полицию» — церковь. Автор близок здесь позициям атеизма.

Излюбленным жанром Гавличека-Боровского была также эпиграмма. По большей части она носит политический характер. Раскрывая моральную несостоятельность монархического строя, мракобесие и своекорыстие церковной корпорации, поэт часто прибегал к сатирическому и пародийному переосмыслению библейских притч и изречений, сталкивал смысл религиозных поучений со своекорыстной практикой клерикалов. Основной смысл эпиграмматического творчества поэта лаконично передает его комментарий к известному евангельскому изречению: «Богу — богово, а кесарю — кесарево». «По евангелию моему бога нет и кесарь ни к чему», — писал Гавличек.

Первым в чешской литературе он освоил жанр сатирической поэмы и наполнил его острополитическим звучанием. В ссылке им была создана поэма «Тирольские элегии» (1852), повествующая об аресте поэта. Идейную атмосферу произведения определяет иронически раскрытый контраст между неограниченным

500

произволом властей и их бессилием сломить политического противника, на стороне которого и справедливость, и симпатии всего народа. В поэме «Король Лавра» (1854) обыгран древний мотив «ослиных ушей короля», тайна которых становится известной всему миру. Особенно выделяется поэма «Крещение святого Владимира» (1848—1854), в которой объектом многоплановой обобщающей сатиры становится не только церковь, помогающая держать народ в повиновении, но и самые разнообразные стороны политической структуры абсолютистского государства и непосредственно политика австрийских правящих кругов. Используя в поэме имена, связанные с крещением Руси, автор не изображает, однако, известную эпоху русской истории, а создает обобщенный, условно-фантастический сюжет о боге, неугодном светской власти, и замене этого бога другим. Своеобразное звучание поэме придает использование фольклорных средств и мотивов (произведение написано размером украинских коломиек), бурлескность стиля. Поэмы Гавличека-Боровского были напечатаны лишь значительно позже, но уже в 50-е годы получили распространение в списках.

Творчество Гавличека-Боровского родственно по духу идеям французских просветителей и русской антиабсолютистской сатире. Закономерно, что писатель переводил Вольтера и многие сочинения Гоголя, в том числе «Мертвые души». В этой его деятельности получила выражение и новая направленность связей чешской литературы, порожденная новым этапом литературного процесса.

Характерные тенденции в развитии литературы отражает в конце 40-х — в 50-е годы и романтическая поэзия Йозефа Фрича (1829—1890), частично созданная в тюрьме и увидевшая свет лишь значительно позже. Ее атмосферу определяет трагедийность переживаний, вызванных поражением революции, и вместе с тем мотивы героики гражданского подвига и благородной жертвы во имя народного блага и свободы.

500

СЛОВАЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

С начала века литературное развитие в Словакии идет по двум руслам: в среде протестантов-евангеликов — на чешском языке, в католической среде — на словацком бернолаковском (по имени реформатора литературного языка А. Бернолака). Одним из главных пунктов расхождения между католиками и протестантами был вопрос о языке, а по существу — о путях развития словацкой культуры: к национальному обособлению или слиянию с чешской культурой. В идейно-эстетических воззрениях у писателей обеих ветвей было много общего.

На бернолаковском языке издавались религиозные сочинения, научно-просветительская и беллетристическая (преимущественно переводная) литература. Их художественный уровень был невысок. Исключение составляет лишь творчество Ю. Фандли и Я. Голлого.

Юрай Фандли (1750—1811) в последние годы жизни создал несколько хозяйственно-нравоучительных книг для народа: «Усердный домашний хозяин и земледелец» (4 тома, 1792—1810), «Словацкий пчеловод» (1802), — где помимо утилитарных сведений проводится мысль о необходимости соблюдения высоких моральных принципов; автор стремится воспитать в читателях чувство национального и человеческого достоинства. Фандли старается приблизить стиль повествования к разговорному языку, сделать свои книги доступными и занимательными. В его произведениях нередки стихотворные вставки. Дидактическая поэзия Фандли, ориентированная на классицистические нормы, овеяна духом идей Руссо о возвращении к природе.

Протестантская ветвь словацкой литературы развивалась в тесном сотрудничестве с чешской, равняясь на сравнительно более высокий уровень чешской литературы. Из этой среды особенно виделяются поэты Ю. Палкович и Б. Таблиц.

Юрай Палкович (1769—1850) пытался освоить новые для словацкой литературы жанры: эпическое стихотворное повествование с рыцарско-романтическим сюжетом, мещанский фарс (в прозе). В стихотворениях его единственного сборника «Муза со словацких гор» (1801, первое словацкое издание поэзии отдельной книгой) преобладают морализаторские и анакреонтические мотивы, возникшие как реакция на религиозный аскетизм. Но наибольшее значение имела просветительская и культурно-издательская деятельность Палковича. Широкое распространение получили его народные календари (1805—1847), политический еженедельник «Тыденик» (1812—1818), информировавший также о книгах (здесь впервые в Словакии появляются сведения о русской литературе), поучительно-развлекательный альманах «Татранка» (1832—1847).

501

Богуслав Таблиц (1769—1832) в начале своей деятельности занимался историей литературы, предполагая дополнить «Историю чешского языка и литературы» Добровского разделом о словацкой письменности. Он издает антологию словацкой поэзии XVIII в. на чешском языке «Словацкие стихотворцы» (1804), затем историко-литературные «Памятники чешско-словацких поэтов», в качестве вступительных разделов включенные в сборники собственной поэзии Таблица (4 тома, 1806—1812). В «Памятниках» собраны сведения о словацкой поэзии на чешском языке с XIII в. Рассматривая словаков как представителей «одного и того же народа вместе с мораванами и чехами», Таблиц представляет словацкую письменность как самостоятельный вклад словаков в общую культуру. Здесь же он кратко характеризует и народное-песенное творчество словаков, высоко оценивая его художественные достоинства. В книгу «Словацкие стихотворцы» Таблиц включил два анонимных произведения о благородных разбойниках Суровце и Яношике, причем Яношик выступает здесь как сознательный и убежденный противник панов и защитник интересов крепостного крестьянства.

Поэтическое творчество самого Таблица — вершина просветительской литературы Словакии начала XIX в. Таблиц писал в жанрах анакреонтической лирики и дидактической поэзии — эпиграммы, морализаторские оды и баллады. Его произведения написаны в стиле галантной поэзии XVIII в., но и в идейном содержании и в поэтике уже проявляются народные словацкие элементы (попытки использовать народно-песенную интонацию и художественные приемы фольклора). Звучащие в его поэзии патриотические мотивы представлены впервые в словацкой литературе с позиций общеславянского единства. Наметившаяся у Таблица патриотическая тема затем была подхвачена в сборнике стихотворений П. Й. Шафарика «Татранская муза с лирой славянской» (1814).

В 20—30-е годы в словацкой идеологической жизни на первое место выдвигается необходимость консолидации национально-патриотических сил в противовес натиску австро-венгерского гнета. В литературе, которая служила единственной трибуной словацкого общественного мнения, на передний план выходит гражданско-патриотическая тема. Художественное мышление оперирует обобщенными категориями «народ» и «нация», создаются предпосылки для развития эпических жанров в классицистическом духе. В отличие от предшествующего этапа литература обращается не только к отечественному читателю, но и к общественному мнению других народов. Сторонники словацкого национального возрождения обращаются к идее славянского единства. Сознание родственных связей словаков с другими славянскими народами, особенно с великим русским народом, повышало чувство национальной гордости и уверенности в будущем. Серьезной моральной поддержкой для идеи славянского единства было высказывание Гердера о славянах как о народе, в наибольшей степени сохранившем в себе предпосылки для воплощения принципов гуманизма в общественной жизни.

В эти годы научная мысль ищет в прошлом доказательства высокой культуры и цивилизованности славянства. В трудах выдающегося словацкого и чешского слависта Павла Йозефа Шафарика (1795—1861) — «История славянского языка и литературы» (1826), «Славянские древности» (1837) и др. — научно подтверждается мысль об автохтонности славянских народов, о творческом участии славян в создании европейской культуры.

В новых исторических условиях роль литературы в пропаганде идей национального возрождения неизмеримо выросла, повысились и требования к ее идейно-художественному уровню. Для того чтобы глубоко осмыслить и обосновать миссию славянства, нужен был эпический жанр с развернутым сюжетом, с простором для публицистических рассуждений. При отсутствии национальных традиций словацкая литература стремится освоить общеевропейский опыт, от античной литературы до славянского фольклора, — не случайно обращение словацких писателей к творчеству Камоэнса, Мильтона, Клопштока, Ломоносова, к «Слову о полку Игореве», южнославянскому эпосу, античной эпике.

Очевидная установка на развитие высоких жанров литературы в классицистических формах нашла свое выражение в творчестве виднейшего словацкого и чешского поэта Яна Коллара (1793—1852), который ввел в словацкую литературу жанры патриотической оды и элегии, средствами классицистической поэзии передающих накал патриотических чувств, гневный протест против всяких форм тирании и угнетения и призыв к борьбе за свободу родного народа. Первым произведением в словацкой литературе, отмеченным чертами национальной эпопеи, стала патриотическо-дидактическая поэма Я. Коллара «Дочь Славы» (1824; концептуально более зрелый вариант — 1832). Это произведение, насыщенное героическим пафосом, — своего рода апофеоз славянства. (Как культурно-политическая концепция идея поэмы была разработана Колларом в прозаическом трактате «О литературной взаимности славян», 1836.)

502

«Дочь Славы» построена как аллегория страданий и возрождения славянства, служащая обвинительным актом против иноземных угнетателей, призывающая к единению народов-братьев и выливающаяся в мечту о монолитном, гуманном и просвещенном содружестве славян. Художественные особенности поэмы определяются сплавом различных тенденций. В принципе она тяготеет к классицизму, что сказалось прежде всего в рационалистической композиции, в подчеркнутом морализаторстве, придающем ей характер поэтического трактата. Вместе с тем в субъективно-эмоциональной интерпретации патриотической идеи явственно проявляется рождающаяся романтическая тенденция.

Подобной же направленностью отличается творчество писавшего на бернолаковском словацком языке Яна Голлого (1785—1849), его оды, элегии, пасторали и поэмы — несколько иной, чем «Дочь Славы», тип национально-героической эпопеи. В поэзии Голлого, начинавшего в 20-е годы переводами античной классики (Гомера, Вергилия, Горация), в 30-е годы нашло развитие стремление к национальному самоопределению словацкого народа. Исходным пунктом всех его произведений, основанных исключительно на словацком материале, становится утверждение национальной самобытности словаков. Патриотическая концепция наиболее развернуто раскрыта в эпопеях Голлого. Он обращается в них к историческому прошлому своего народа, к легендарной древности («Слав», 1839) и эпохе Великоморавского княжества («Сватоплук», 1833; «Кирилломефодиада», 1835), поэтизируя (с большой долей вымысла) словацкую историю и ее героев. Всю свою эрудицию в области истории, этнографии и мифологии и свои жизненные наблюдения писатель использует для создания монументального представления о словаках как свободолюбивой, высокоморальной и поэтичной нации. Его поэмы, оды и элегии пользовались широкой популярностью в среде свободомыслящей интеллигенции, и он по праву завоевал авторитет патриарха словацкой поэзии.

В 30-е годы зарождается словацкий любительский театр, что послужило толчком для развития драматургии. Родоначальник словацкой драматургии, комедиограф Ян Халупка (1791—1871) в своих пьесах (на чешском языке) «Коцурково, или Как бы нам в дураках не остаться» (1830), «Все наоборот, или Тесношилова Аничка женится, а Гонзик выходит замуж» (1832), «Трясогузка» (1833), «Тринадцатый час» (1835) и других изображал провинциальную городскую среду. В его комедиях основной конфликт, как правило, состоит в столкновении патриотически настроенной интеллигенции с отщепенцами из среды мелкой буржуазии и дворянства, из своекорыстных соображений переходящими в лагерь угнетающей нации. Этот национальный момент играет самую существенную роль в расстановке персонажей, определяет их морально-психологическую характеристику. В бытовых зарисовках, коллизиях, в характеристиках отрицательных персонажей с их сословным чванством, невежеством и нелепым подражанием «высшему обществу» немало жизненно достоверных, типичных деталей. Его лучшие пьесы поднимаются до социально-сатирического обличения. Комедии Халупки имели в 30—40-е годы широкий общественный резонанс; Коцурково стало нарицательным определением мещанско-филистерской среды.

В 1834 г. в Пеште образовался первый католическо-протестантский «Кружок любителей языка и литературы словацкой», в котором видную роль играл Ян Коллар. При отсутствии национального культурного центра подобные общества способствовали стиранию конфессиональных противоречий в сфере культуры, становились очагами национальной духовной жизни, служили делу сплочения национально-патриотических сил, позволяли изыскивать средства для издания словацких книг. Деятели старшего поколения словацких будителей уделяют много внимания воспитанию молодежи в национально-патриотическом духе на базе чехословацких кафедр при лицеях или в студенческих земляческих обществах. В этом смысле наиболее заметную роль сыграло «Общество чехословацкого языка и литературы» (или «Чехословацкое общество», как его обычно называют), созданное в 1828 г. при чехословацкой кафедре Братиславского лицея. С конца 30-х годов оно становится школой морально-этического воспитания деятелей словацкого национально-освободительного движения и молодой литературной смены Словакии. Все возрастающее значение «Чехословацкого общества» в культурной и общественной жизни Словакии привлекает к нему внимание славистических кругов других стран. В 1838 г. его гостем был русский славист О. М. Бодянский, в 1842 г. — И. И. Срезневский. Главой общества с середины 30-х годов был Людовит Штур, популярность и авторитет которого среди молодого поколения патриотически настроенной словацкой интеллигенции в 40-е годы были столь велики, что и все поколение его последователей вошло в историю словацкой духовной жизни под именем штуровцев, а возглавленное им литературное направление — как штуровское.

Активизация национально-освободительного движения, охватывающего все более широкие

503

круги словацкого общества и постепенно приобретавшего программный характер, послужила могучим импульсом для новых идейно-эстетических исканий в сфере литературного творчества. Складывались предпосылки для возникновения романтического течения. Идеи романтизма проникали в Словакию отчасти из Германии (словацкие студенты завершали свое образование в немецких университетах), но прежде всего — из родственных славянских литератур. Особый интерес вызывали фольклорные тенденции в поэзии, издания народных песен и вообще устного народного творчества, а также польский романтизм, творчество Мицкевича, из чешской литературы особенно поэзия К. Г. Махи.

Во второй половине 30-х годов появляются первые романтические баллады, подражания народным песням, думы — жанр медитативной лирики; наиболее удачным в художественном отношении образцом этого жанра были «Думки вечерние» (1838—1840) Л. Штура — цикл стихотворений, объединенных элегическим настроением и мыслями о тяготеющем над родным народом проклятии многовекового рабства. Впервые появляется в этих думах образ крестьянина, придавленного гнетом крепостной неволи. Все это свидетельствовало о накоплении новых качеств, освоении литературой новых философских и эстетических принципов. Начинает меняться и отношение к устному народному творчеству, которое рассматривается как выражение национального характера, как запечатленная история «внутреннего мира» нации, «ключи от святыни национальности» (Коллар). Ян Коллар издал два тома «Национальных песен словацкого народа» (1834—1835), сопроводив их большой статьей, в которой он не только дал высокую оценку произведениям «простонародной музы», но и ратовал за то, чтобы поэты в совершенстве знали речь простого народа, тем самым возвысив ее до уровня общенационального языка. Эти идеи были восприняты как напутствие молодым писателям, вступавшим в литературу в начале 40-х годов, перед которыми с новой остротой встала проблема литературного языка.

Бернолаковский язык не привился в качестве общенациональной нормы. Книжный чешский язык, сыгравший важную, плодотворную роль в духовной жизни словаков, теперь уже сковывал творческие возможности писателей, а главное — не позволял сделать литературу проводником прогрессивных идей в массы, главной носительницей национально-объединяющего начала. В 1843 г. группой молодых деятелей «Чехословацкого общества» (к тому времени уже запрещенного властями) во главе с Л. Штуром было принято решение о переходе письменности на словацкий язык на основе среднесловацкого диалекта, как наиболее самобытного. В 1844 г. вышли первые произведения на этом языке. Переход на язык широких масс народа был важным шагом на пути к демократизации литературы, которая отныне ориентировалась на крестьянство, на трудовые низы. Языковая реформа знаменовала вступление словацкой литературы на самостоятельный путь развития. Этим актом утвердило свое господствующее положение в литературе штуровское направление, романтическое по своей сути, хотя его деятели принципиально отмежевывались от романтизма более развитых европейских литератур и не признавали никаких иных определений своей литературы, кроме как «самобытная, национальная, славянская».