Иллюстрация:

Дж. М. Тернер. Норхэм Кэстл, восход луны

Фронтиспис 7-го тома «Прозаических произведений» В. Скотта. Гравюра У. Миллера. 1834 г. Лондон. Британский музей

Действие следующего «шотландского» романа «Роб Рой» Вальтер Скотт отнес, в свою очередь, к знаменательной исторической дате — 1715 г. Если восстание 1745 г. оказалось последней значительной попыткой шотландцев добиться свободы, то в 1715 г. была предпринята попытка более ранняя.

«Многое на свете слишком дурно, чтобы его хвалить, и слишком хорошо, чтобы хулить, — как Роб Рой» — эти слова, произнесенные в самом конце романа, можно отнести не только к отважно-диковатому горцу, «шотландскому Робину Гуду», как его постоянно называет Скотт. Это, собственно, основной принцип в подходе писателя ко всем явлениям — принцип исторический. Скотт дает понять современникам, что их категории справедливости и несправедливости чересчур узки по сравнению со сложностью реальных явлений. Герой этого романа Фрэнк Осбалдистон — обычно выбираемый у Вальтера Скотта на подобные роли прямодушный и даже простодушный юноша-англичанин, которому в непосредственном соприкосновении с патриархальностью приходится проверять и пересматривать многие свои убеждения. Самому же Скотту близость к народной жизни и большой общественный опыт помогают изображать действительные отношения и связи вещей в их сложной социально-исторической конкретности. Именно «Роб Рой» вызвал следующую оценку Гёте: «Да, действительно, здесь все значительно — материал, содержание, характеры, изложение... Мы видим, что такое английская история и что можно извлечь из нее, когда таким наследием владеет даровитый поэт». Извлекается же прежде всего суровая жизненная диалектика, ибо, ни на секунду не изменяя своей симпатии к Роб Рою, по-человечески оправдывая его во всем, восхищаясь его неукротимой отвагой и свободолюбием, Вальтер Скотт все же дает понять, что это дикость, уходящая или, вернее, вынужденная уйти в прошлое.

Следом за серией «шотландских» романов Вальтер Скотт приступает к романам из английской истории, среди которых наиболее выдающимся является «Айвенго». Действие этого романа отнесено почти к самому началу английской истории, когда англичане еще только формировались как единый народ, когда сильно

100

чувствовалось различие между коренным англосаксонским населением и пришельцами-завоевателями, норманнами. На других рубежах Вальтер Скотт продолжает разработку все той же проблемы — столкновения местного и общегосударственного, патриархальности и прогресса. Народ, угнетаемый корыстолюбивыми феодалами, — таков стержневой образ романа, складывающийся из многих лиц, в числе которых — народный заступник Робин Гуд, выведенный под именем Локсли. Сам сюжет условен и как бы сковывает живой материал, который все же с мощной силой пробивается в эпизодах народных волнений, баронского самоуправства, рыцарских турниров.

Среди «английских» романов Вальтера Скотта особое место занимает роман «Вудсток», имеющий подзаголовок «Повесть о 1651 годе», т. е. о временах буржуазной революции, точнее кромвелевской республики. Поскольку тема буржуазной революции английскими романтиками широко не разрабатывалась, обращение к ней Вальтера Скотта вдвойне знаменательно. Пушкин, противопоставляя этот роман «удивительным вымыслам В. Юго (Гюго) и графа де Виньи», находил в манере Скотта скромность, сдержанность, отвечающую духу изображаемого времени.

Вальтер Скотт создал более двух с половиной тысяч персонажей. Каждый из них определен в историческом времени и связан нитями человеческих взаимоотношений со своим непосредственным и далеким окружением. В своих романах он изобразил множество разных эпох — от средневековой Англии до современной Шотландии, причем материальная и духовная культура каждой эпохи показана им не как бутафорский фон, но как живой мир. Сохранив элементы романа приключенческого и «готического», свободно вводя фольклорные мотивы и документально точные сведения, Вальтер Скотт подчиняет все центральной задаче: созданию убедительной истории человеческих судеб в пределах определенной эпохи. «Силой своего разумения, — писал он в предисловии 1830 г. к переизданию «Айвенго», — автор отделяет черты индивидуально-характерные от общих, видовых, а его воображение воссоздает эпоху и ее героев, показывая, как они мыслили и говорили». Иными словами, цель состоит в том, чтобы показать, почему «люди прошедших веков поступали так, а не иначе под давлением обстоятельств и политических страстей».

Способы создания атмосферы и обстановки, развитые Вальтером Скоттом, были восприняты романом XIX в. и, совершенствуясь, постоянно использовались. В известном смысле, по способу воссоздания «времени», какого бы то ни было — прошлого, текущего или будущего, — роман XIX столетия оставался «историческим». Дистанция может сокращаться до нескольких лет, дней и даже вовсе отсутствовать, и все же это «история» по рецепту Вальтера Скотта. Он не только основоположник «исторического» романа, он стоит у истоков последующей прозы постольку, поскольку любое повествование говорит о прошлом. По словам Белинского, Вальтер Скотт сблизил искусство с действительностью, «взяв в посредники историю». Он же выступил первым создателем особой литературной страны, своего края, особого мира: достижение, у которого было большое будущее.

Рядом с Вальтером Скоттом, как его читатель и почитатель, а затем друг и корреспондент, встает Байрон, которому Скотт, по его собственному признанию, добровольно уступил первенство в поэзии, увидев в нем несравненного соперника.

Джордж Гордон Байрон (1788—1824) в общеевропейских масштабах крупнейшая, наиболее заметная фигура английского романтизма. «Гордости поэт», по определению Пушкина, ослепил и озадачил современников. Творческая личность Байрона, «живое пламя» его стихов и его драматическая судьба встретили пылкий и широкий общественный отклик, подчас восторженно-сочувственный, подчас злобно-ненавистнический, подчас исполненный смятения.

В участи Байрона постоянно повторялось, хотя и в разных формах, одно и то же парадоксальное положение, когда поэт мог чувствовать себя одновременно привилегированным и униженным, избранным и отверженным, богатым и бедствующим. Всю жизнь он оказывался в одной и той же ситуации, которая как бы настойчиво подсказывала сквозную тему творчества — попранное достоинство, скованная сила, изуродованная красота, одиночество среди людей, казалось бы близких и родственных. Он был красив, однако хром от рождения; мать любила его и — мучила. Как и Вальтер Скотт, Байрон имел основания считать свою семейную историю частью национальной летописи: род был не только древний, но связанный и с английскими, и с шотландскими королями. Однако, участвуя в общественной жизни со времен Вильгельма Завоевателя, Байроны получили поместье и титул лишь в XVI в., и уже буржуазная революция XVII в. приостановила их преуспеяние. Семейные неурядицы и особенно беспутство отца Байрона довершили разорение. Ньюстедское аббатство, наследственный замок поэта, переделанный из старого монастыря, представлял собой, по свидетельству очевидца, руину, воздвигнутую на развалинах. Годы,

101

проведенные Байроном в закрытой школе в Гарроу и в знаменитом Кембриджском университете, оставили у него впечатление весело, но в общем впустую потраченных лет: курса он не закончил, хотя обрел в университете друзей на всю жизнь и там же начал писать.

Ранние стихи Байрона, составившие сборник «Часы досуга» (1807), отличались характерной романтической тоской по ушедшим временам («Дом отцов, ты пришел в разоренье...»), но уже следующий его опубликованный опыт, который был ответом на уничижительную критику, вызванную «Часами досуга», свидетельствовал о совершенно особом поэтическом темпераменте смелого и сильного полемиста. В разящей стихотворной сатире «Английские барды и шотландские обозреватели» (1809) Байрон буквально разделался со своими непосредственными обидчиками; он, кроме того, хлестко характеризовал практически всех заметных современников-поэтов и критиков в придачу. И в нем признали литературного бойца, способного заставить считаться с собой любых противников.

Не только умение постоять за себя проявилось в байроновской стихотворной сатире. «Байрон был весь за действительное», — позднее скажет о нем Томас Мур, друг и биограф. Вот эта посюсторонность устремлений, полнокровность и действенность натуры тоже вполне проявились в первой поэме Байрона, которого критики приняли было за послушного подражателя старших романтиков, за досужего аристократа-виршеплета, желающего покрасоваться модной в то время ностальгией по «былому». Байрон сам выступил против романтического консерватизма, иррационализма и мистики, он заявил о своей приверженности просветительскому Разуму — одним словом, обозначил весьма своеобразную позицию: в ней основное настроение (недовольство обуржуазившейся современностью) было, конечно, романтическим, но и сам романтизм с его взвинченным идеализмом рассматривался с той же позиции критически.

Словно желая поверить романтику реальностью, Байрон тогда же отправился в заморское путешествие по характерному маршруту — на Восток, в край, воспетый романтиками. Но если иные романтические поэты грезили о замках, в которых никогда не жили, то и восточную экзотику многие из них лишь воображали, не имея практической возможности ее увидеть. У Байрона же и замок, пусть полуразрушенный, был свой, и в дальний путь он пустился на самом деле, посетив Португалию, Испанию, остров Мальту, Албанию, Турцию и Грецию. В ту же пору он, подражая легендарному Леандру, переплыл Дарданелльский пролив, и слух об этом спортивном подвиге вошел затем, наряду с известиями о других дерзновенных поступках поэта, в состав байроновской славы, подкрепляя его репутацию действительного романтика, не только пишущего стихи, но и живущего поэтически.

На родину литературный паломник вернулся ровно через два года. Вскоре ему предстояли проводы матери в последний путь и участие в заседаниях палаты лордов. Требуемая традицией и произнесенная Байроном вступительная речь произвела сенсацию, хотя и не принесла практического результата. Байрон говорил в защиту так называемых «луддитов», ремесленников, обездоленных техническими новшествами и обрушившими свой гнев на станки. Он вложил в речь всю свою неприязнь к новейшим хозяевам жизни, к тем, кто готов оценить человеческую жизнь «ниже стоимости чулочно-вязальной машины».

«Проснулся и узнал, что знаменит» — это рождение поэтического самосознания Байрона связано с появлением в печати тогда же, в начале 1812 г., двух первых песен «Паломничества Чайльд Гарольда» — поэмы, по жанру представлявшей собой путевой дневник, который как бы одновременно ведут два человека — заглавный персонаж поэмы и сам автор. Между 1813—1816 гг. Байрон создал цикл поэм, также подсказанных его путешествием на Восток. Это так называемые «восточные поэмы»: «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Осада Коринфа» и близкие к ним по духу поэмы «Лара» и «Паризина». По сравнению с байроновским Востоком восточные мотивы в лирике Кольриджа показались статичными и орнаментальными. Страстность, которую у Байрона отметил Энгельс, воспринималась современниками как разительный контраст созерцательности «лейкистов». Герои «восточных поэм» Байрона, бросающие вызов всем, яростно отстаивающие свое право на индивидуальную свободу, прежде всего свободу чувства, будь то любовь или ненависть, составили в читательском и критическом восприятии собирательный образ «байронического» героя.

В это же время появляется и покоряет читательские сердца лирика Байрона — «Ньюстедское аббатство», «К Тирзе», «О, песня скорби», стихотворения наполеоновского цикла («Прощание Наполеона», «Звезда Почетного легиона» и др.). В виде отдельной книжки печатает Байрон цикл «Древнееврейских мелодий» («Она идет во всей красе», «Душа моя мрачна», «Солнце неспящих» и др.), которые родились в русле все того же общего для романтиков интереса к Востоку. Позднее, стремясь освоить новый,

102

еще не использованный его современниками материал, Байрон обратился не только к библейским мотивам, но стал заниматься и армянским языком, желая из первоисточника почерпнуть материал для творчества.

В эту пору Байрон становится истинным героем дня. Жизнь его развертывается на глазах у всего света, «большого света». Вокруг Байрона рождается множество толков, которые, как большинство легенд, являются в целом вымышленными и все же небеспочвенными. В начале 1815 г. лорд Байрон женился на Анабелле Милбэнк, однако уже в конце года возник вопрос о разрыве. «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай», — вскоре были написаны Байроном эти строки, обратившие на себя особое внимание Пушкина. В 1816 г. Байрон снова оставил Англию, и больше его нога уже не ступала на родную землю.

После отъезда Байрона литературная полемика вокруг него заметно обострилась и приняла неблагоприятный для него оборот. То же «Эдинбургское обозрение», высоко оценившее «Паломничество Чайльд Гарольда» и «восточные поэмы», стало все резче отзываться о новых его произведениях. Причем замечания литературно-критические, сами по себе, может быть, и справедливые (их, в частности, разделял Пушкин), высказывались заодно со злобно-пристрастными нападками, имевшими нравственную, религиозную и политическую подоплеку. Сложность внутреннего состояния и общественного положения поэта отметил тогда Вальтер Скотт, который подружился с Байроном и, расходясь с ним в конкретных литературных или политических мнениях, увидел в нем «удивительное сочетание свойств, называемых поэтическим темпераментом». «Да, — говорил Скотт, — лорд Байрон больше, чем кто-либо иной на свете, имеет право претендовать на такой темперамент во всей его силе и со всеми его слабостями, с его безграничной жаждой наслаждения, с его изощренной чувствительностью к радости и к скорби».

Именно в эту пору Байрон переживает период необычайного творческого подъема. В 1816—1818 гг. он создает новую лирику, в частности «Монодию на смерть Шеридана», «Стансы к Августе»; пишет поэму «Шильонский узник», заканчивает «Паломничество Чайльд Гарольда», пишет драматическую поэму «Манфред», историческую поэму «Мазепа», поэму «Жалоба Тассо», так называемую «венецианскую повесть» в стихах «Беппо», в которой развивает намеченный в «Чайльд Гарольде» принцип «свободного», «открытого», как бы у читателя на глазах выстраивающегося поэтического рассказа. Этот принцип получил самое развернутое воплощение в тогда же начатой эпико-сатирической поэме «Дон Жуан».

Все это время Байрон путешествует: объезжает Швейцарию, Альпы, перебирается в Италию, посещает Рим и Болонью, живет в Венеции, Равенне, Пизе и Генуе. Его поэзия представляет собой путевой дневник, тем более насыщенный, что поэт всматривается в континентально-европейскую обстановку, в ее различные «климаты», как он сам говорил. Тогда Европа остывала после наполеоновских войн и в то же время на европейском континенте назревали новые революционные события. В 1820 г. Байрон принимает посильное участие в восстании итальянских карбонариев, пытавшихся сбросить гнет австрийской монархии, Священного союза. Вел себя поэт отважно и даже героически, но все-таки его участие в политической борьбе носило экспериментально-пробный характер: то были истинно романтические странствования в поисках вдохновения, свободы, гармонии, что́ понял Пушкин, уже распрощавшийся к тому моменту с романтическими иллюзиями.

В мае 1823 г. Байрон переехал в Грецию, его вызвал туда так называемый Греческий комитет, организованный в Лондоне англичанами, которые были настроены достаточно либерально и в то же время действовали заинтересованно, в своих целях: английская поддержка Греции означала в конечном счете противодействие Австрии и России. Участие Байрона в этом движении стоило ему значительных организационных усилий, а также денежных средств, поскольку поэт взялся снабжать повстанческие силы оружием. Стихи, написанные во время пребывания в Греции — в Кефалонии и в Миссолонги, передают тревожное и мужественное состояние его духа: «В моих ушах, что день, поет труба, ей вторит сердце...»

В течение 1819—1824 гг. одна за другой печатались все новые песни «Дон Жуана», который может быть назван европейской поэтической энциклопедией конца XVIII — первой трети XIX столетия: перед читателем проходят незначительные и крупные общественные события, исторические лица. И все это представлено в беспощадно-ироническом свете, поэтому нападки британской прессы на Байрона стали еще более серьезными. С Байроном завели не только литературный спор, но и политическую тяжбу по конкретным проблемам европейской и английской политики, прежде всего третируя его как отщепенца.

Когда 19 апреля 1824 г. Байрон после случайного заболевания и неправильного лечения скончался, Временное греческое правительство во главе с Маврокордато объявило национальный

103