Иллюстрация:

Сцена из комедии И. Нестроя «Злой дух бродяга, или Бесшабашная троица»

Рисунок. 1833 г. Вена. Национальная библиотека

В героях Нестроя нет той созерцательности, какая свойственна героям-«бездельникам» немецких романтиков — Тика, Эйхендорфа. Если, например, у Ф. Шлегеля праздность имела глубокий смысл как противоположность суете меркантильного века, то у австрийского драматурга праздность — всего лишь образ жизни молодого и остроумного, любящего наслаждения гуляки.

Снижение романтического или, вернее сказать, романтизированного образа (поскольку сюжетов в строгом смысле слова романтических драматург не касался) вообще характерно для Нестроя. У него острый глаз, трезвая мерка человеческих достоинств; потому персонажи его выглядят жизненно достоверными, а психологическое развитие их убедительно. Реалистическая обрисовка действующего лица обычно дополняется значащим именем. Все это можно наблюдать в целом ряде его «местных фарсов». Само название жанра указывает на реальную, конкретную почву творчества Нестроя.

До 40-х годов социальные зарисовки в творчестве Нестроя даются без особой заостренности. Темой написанного в 1835 г. фарса «В подвале и в бельэтаже» является имущественное неравенство; богач Гольдфукс выведен здесь без всякой симпатии, и автор показывает, как недоброжелательно относятся к нему бедняки. Но Нестрой еще не делает вывода о том, что богатство и бедность закономерны для данного общественного устройства.

Гораздо более полно и ярко обозначилась общественная тема у Нестроя в комедии «Свобода в Медвежьем углу», написанной в 1848 г. непосредственно под впечатлением событий революции. Комедия состоит из двух частей: «Революция» и «Реакция». Как и предшествующие произведения Нестроя, она создана в традициях венского фарса, с обязательными превращениями и переодеваниями. В Вене еще до Нестроя существовал цикл комедий, высмеивавших нравы венского захолустья, — так называемая «Кревинклиада». В преддверии революции 1848 г. в ней усилились социальные мотивы. В период революции произведения, относящиеся к «Кревинклиаде», приобрели характер политической сатиры, и отчетливее всего это сказалось у Нестроя. В последней части комедии прямо выражено и сочувствие революции, и призыв не страшиться реакции, которая, как призрак, опасна лишь для тех, кто ее боится. Политическая комедия «Свобода в Медвежьем углу», — безусловно, крупнейшее из произведений Нестроя, написанных в 40—50-е годы. В течение трех месяцев «Свобода в Медвежьем углу» успешно шла в Вене. Когда в октябре 1848 г. была восстановлена цензура, комедия Нестроя была снята со сцены.

Творчество Франца Грильпарцера (1791—1872) развивалось особым путем, резко отличаясь от творчества драматургов, связанных с традицией народного театра. Грильпарцер представляет в австрийской литературе преимущественно высокую трагедию, в жанровом отношении преемственно связанную с драматургией классицизма. Он не раз высказывал

85

свое восхищение мастерами французской классицистической драмы и поддерживал ее эстетические принципы, вплоть до знаменитых трех единств. Он совершенно не обращался к современным сюжетам, черпая материал главным образом из средневековой истории или античных мифов.

Однако и основная проблематика драм, и прежде всего трактовка человеческой личности у Грильпарцера рождены эпохой романтизма. Характерно и другое: романтик Грильпарцер почти не связан (за исключением первой драмы «Праматерь») с немецким романтизмом. Он ищет свое решение общеромантических проблем, и это решение во многом объясняется историческими условиями австрийской действительности.

Гнетущая атмосфера меттерниховской Австрии несомненно оказала влияние на формирование мировоззрения Грильпарцера. Несмотря на то, что он сам страдал от цензурных ограничений и запретов, он принимал эту систему. Ощущая гнет, он отверг революцию 1848 г., направленную против этого гнета. Компромисс с реакцией, оторванность от каких-либо общественных движений эпохи сужали возможности его таланта.

Первая драма Грильпарцера «Праматерь» (1817) преемственно связана с жанром немецкой романтической «трагедии рока» (З. Вернер, А. Мюльнер). Однако если немецкие «трагедии рока» давно забыты, то «Праматерь» сохранила видное место в австрийской драматургии (на русский язык она была переведена А. Блоком). Секрет жизненности драмы в том, что Грильпарцер далеко вышел за рамки сложившегося жанра, ибо в его драме тему рока как бы зачеркивает тема борьбы против рока. Яромир — главный герой драмы — носитель наследственного греха, он — последний в роде, над которым должен свершиться приговор судьбы. Но он представлен в борении; он утверждает себя как личность, в конце пути сам выбирает своей жребий, хотя этот выбор и совпадает с предначертанием рока. Яромир борется и терпит поражение. В этом находило художественное преломление мироощущение современного человека, как оно сказалось в написанном почти одновременно «Шильонском узнике» Байрона, а позднее было воплощено в лирике Ленау.

Цикл пьес на античные темы начинается трагедией «Сафо» (1819). Грильпарцер сам рассматривал это произведение как «антипод того дикого хаоса», который был представлен в «Праматери». «Трагедия «Сафо» великолепна, — записал в своем дневнике Байрон в 1821 г., прочитав пьесу Грильпарцера. — Грильпарцер велик на древний лад — менее прост, чем древние, но очень прост для современного автора». Грильпарцер «менее прост» в том смысле, что на античный сюжет он пишет романтическую трагедию, в которой поднимает вопрос, волновавший многих европейских романтиков. Это вопрос о судьбе, призвании и месте художника в жизни. Конфликт Сафо и Фаона, конечно, не сводится к традиционному: «любит — не любит». С одной стороны, перед нами великая поэтесса, которая благодаря своему таланту и славе высоко возвысилась над окружающими ее людьми, а с другой — Фаон и Мелитта — люди обыкновенные, обыденные в своем поведении и в своих чувствах. Поэтесса Сафо только хочет сблизиться с реальной жизнью, но не может спуститься с высоты, на которую она вознесена. И поэтому она трагически одинока. Эта тема волновала и Гельдерлина, и Гофмана, и Ленау.

Другая современная тема рассматривается на материале античного мифа о Геро и Леандре — в трагедии «Волны моря и любви», поставленной в 1831 г., Грильпарцер вводит мотивировку, которой не было в сохранившихся античных источниках, — вмешательство жреца, дяди Геро. Именно он требует от жрицы Геро беспрекословного повиновения и служения своему долгу. Гибель героев — результат прямого вмешательства служителя религии.

Много споров вызвала историческая драма Грильпарцера «Величие и падение короля Оттокара» (1823). Действие ее происходит в XIII в. Богемский король Оттокар II представлен средневековым феодалом, неуемным в своей жажде власти и не останавливающимся ни перед чем, чтобы подчинить все соседние государства. В этой борьбе за власть он увеличивает число своих врагов и в конце концов терпит поражение от Рудольфа фон Габсбурга. Современники легко угадывали параллель между Оттокаром и Наполеоном, а в идеализации Габсбурга можно было усмотреть прославление царствующей династии. Однако австрийские власти не захотели увидеть здесь никакого прославления и пьесу запретили, поскольку историческая драма Грильпарцера была современна во многих смыслах и не в последнюю очередь тем, что осуждала любую попытку правителя противопоставить себя народу.

На чешском материале написана и другая драма Грильпарцера «Либуша», законченная в 1844 г., но опубликованная в 1872 г. Это своеобразная историческая утопия. Древнечешская правительница Либуша представляет патриархальные взгляды на справедливость, она даже возражает против понятия «права», «закона», ибо считает, что люди должны жить по

86

Ф. Грильпарцер

Фотография. Дрезден. Фототека

своим естественным, добрым и благородным побуждениям. На смену ей приходит Пршемысл, крестьянин, человек практического ума, который разделяет гуманные намерения Либуши, однако считает, что их нужно внедрять с помощью твердого порядка и закона. Но в одном из своих последних монологов Либуша пророчествует о том, как труден будет путь ее народа, если извращено само понятие закона. Ее горькие слова адресованы эпохе Грильпарцера: «Величье гнусностью оттеснено, // И низость именуется свободой...» (пер. Н. Рыковой).

Среди других пьес Грильпарцера наиболее известны «Золотое руно» (1822), «Сон — жизнь» (1840), «Еврейка из Толедо» (1848, опубл. 1873), комедия «Горе лжецу» (1838).

Проза не получила в целом сколько-нибудь значительного развития в австрийской литературе этого периода. Наиболее известным прозаиком был юморист Мориц Готлиб Зафир (1795—1858), мастер коротких рассказов, бытовых зарисовок, фельетона. Начиная с 1826 г., Зафир выступал как издатель и редактор ряда газет и журналов, постоянно подвергавшихся цензурным преследованиям: с 1837 г. до конца

87

жизни он издавал в Вене журнал «Юморист». Зафир жаловался, что каждую его мысль пропускали через четыре или пять фильтров, но это скорее характеризует строгость цензуры, чем смелость его мысли. Зафир не поднимал больших общественных вопросов. Главная мишень его нападок — пороки, дурные привычки людей, хвастовство, тщеславие, погоня за модой. Основные персонажи его юморесок — как он сам писал — «люди с повседневным, оклеенным дешевыми обоями, будничным умом».

Революция 1848 г. в Австрии вызвала волну политической лирики, большей частью анонимной. Венской «Марсельезой» стала песня Франкля «Университет».

Самым значительным политическим поэтом этих лет стал Мориц Гартман (1821—1872). Его первый сборник «Чаша и меч» (1845), опубликованный в Швейцарии, был посвящен гуситам (название сборника — гуситская эмблема). В Австрии книга была запрещена, как порочащая династию Габсбургов, автору пришлось эмигрировать. Вернувшись в 1847 г., он был арестован. Освобожденный революцией, Гартман стал депутатом франкфуртского парламента, принял участие в октябрьском вооруженном восстании в Вене и после его поражения снова вынужден был эмигрировать.

Сатирический эпос Гартмана «Рифмованная хроника попа Маурициуса» (1849) — самый значительный памятник австрийской революции. Эта сатира направлена не только против врагов революции. Поэт, переживший ее победы и поражения, строго судит и тех, кто медлительностью и либеральной болтовней облегчил задачу контрреволюции.

Высказывались разные мнения о времени формирования австрийской литературы, однако несомненно то, что только в первую половину XIX в. она заявляет о себе крупными именами и значительными произведениями, сразу же завоевавшими европейское признание и ярко раскрывшими национальное своеобразие и социальных проблем, и их художественного решения.

Английская литература [первой половины XIX в.]

87

РОМАНТИЗМ. БЛЕЙК. «ОЗЕРНАЯ ШКОЛА». ВАЛЬТЕР СКОТТ. БАЙРОН. ШЕЛЛИ. КИТС. ЭССЕИСТЫ И ДРУГИЕ ПРОЗАИКИ

Англию можно считать, в известной мере, прародиной романтизма. Раннее буржуазное развитие вызвало там и первые антибуржуазные устремления, ставшие впоследствии характерными для всех романтиков. Само понятие «романтический» возникло в английской литературе еще в XVII в., в эпоху буржуазной революции. На протяжении XVIII в. в Англии наметились многие существенные особенности романтического мироощущения — ироническая самооценка, антирационализм, представление об «оригинальном», «необычайном», «неизъяснимом», тяга к старине. И критическая философия, и этика бунтарского индивидуализма, и принципы историзма, в том числе идея «народности» и «народного», развились со временем именно из английских источников, но — уже в других странах, прежде всего в Германии и во Франции. Так что возникшие в Англии начальные романтические импульсы возвращались на родную почву кружным путем.

Решающий толчок, кристаллизовавший романтизм как духовное направление, пришел к англичанам извне. Это было воздействие Великой французской революции. В Англии в то же время совершалась так называемая «тихая», хотя на самом деле совсем не тихая и очень болезненная, революция — индустриальная; ее последствиями были не только замена прялки ткацким станком, а мускульной силы — паровой машиной, но и глубокие социальные перемены: исчезало крестьянство, рождался и рос пролетариат, сельский и городской, положение «хозяина жизни» окончательно завоевывал средний класс, буржуазия.

Поначалу некоторые английские буржуазные идеологи объявили революционный переворот во Франции «продолжением дела Свободы», т. е. повторением и развитием своей революции XVII столетия. Имели они в виду, однако, не «большой бунт», не свержение и казнь короля, не гражданскую войну и пуританскую республику, а так называемую «Славную Революцию» 1688—1689 гг., классовый компромисс между старыми и новыми социальными силами, объединившимися под прежней эгидой — короны и парламента. Таким образом, «продолжение дела Свободы» означало дальнейшее самоутверждение умеренной буржуазии, объективно-историческая задача которой заключалась не в том, чтобы расшатывать общественные устои, а чтобы укрепиться в обществе, стать его главенствующей силой.

88

«Нужна перемена, нужна полная и решительная перемена, иначе Англия станет страной самого низкого рабства, какое когда-либо позорило землю» — так, с пафосом, писал в «Поездках по сельской Англии» (1830) Вильям Коббет, бунтарь-консерватор, пламенный обличитель буржуазного прогресса, «народный писатель», по определению Маркса, восхищавшегося, как и Энгельс, коббетовской антибуржуазной «руганью» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 изд. Т. 9. С. 152; Т. 18. С. 530; Т. 26, ч. 2. С, 126; Т. 27. С. 97). Коббет говорил от имени «простого англичанина», в первую очередь сельского труженика, разоряемого механизацией, укрупнением поместий, различными поборами, взимаемыми главным образом на содержание армии. От тех же перемен, приносимых буржуазным прогрессом, страдали и некоторые аристократы, крупные наследственные землевладельцы, если они не умели к новым условиям приспособиться. Например, Байрон был вынужден в конце концов продать свой наследственный замок в силу тех же причин, что вызывали возмущение крестьян или мелких ремесленников. И незадачливый землевладелец, и простодушный землепашец чувствовали себя выбитыми из колеи под натиском общего предприимчивого противника. Не попадавшие в такт времени представители среднего класса в свою очередь оказывались «не у дел», испытывая ощущение неприкаянности, ненужности, одиночества. В романтических, направленных против поступательного движения устремлениях нашла выражение трагическая сторона буржуазного преуспеяния.

Примерно на протяжении полувека, в течение которого романтизм в Англии созрел, развернулся и затем, постепенно отступая, все же напоминал о себе, в английской литературе сменилось, по меньшей мере, три поколения. Старшее было представлено Блейком, Вордсвортом, Кольриджем, Саути и Вальтером Скоттом, среднее — Байроном, Шелли, Китсом и плеядой прозаиков-эссеистов — Де Квинси, Лэмом, Хэзлиттом, Хантом; далее шли младшие романтики, в том числе Карлейль, чей долгий век сделал его живым соединительным звеном между романтизмом и неоромантизмом конца столетия. Смена поколений не была ни плавной, ни бесконфликтной. Поколения не сменяли друг друга в последовательности, не уступали друг другу место в назначенный срок. В развитии английского романтизма немало анахронических смещений. Вордсворт, будучи старшим, пережил многих младших. Китс ушел из жизни раньше Байрона, хотя его лирика представляет собой следующий этап развития английской поэзии. Предвосхитивший романтические веяния чуть ли не на двадцать лет Блейк остался практически вовсе неузнанным, его открыли уже за пределами романтической эпохи.

Внутренние разграничения в пределах английского романтизма идут преимущественно по линиям социально-политическим, хотя английские романтики отличаются единством устремлений — антибуржуазных, что ставит их всех в положение людей, постоянно сопротивляющихся ходу самого времени. Характер этой сопротивляемости и определяет положение каждого из романтиков: возвышенный, абстрактный и даже несколько аристократический республиканизм, радикально-консервативное бунтарство, прямая политическая реакционность и реакционность философско-утопическая. В принципе же — исторически — позиции английских романтиков отражали колебания в границах, когда-то обозначенных «Славной Революцией»: одни романтики высказывались за постепенно-компромиссное внедрение буржуазии в старый порядок, другие настаивали на республике. Те и другие равно находились далеко в стороне от огромного большинства, которое где-то жило совершенно другой, своей жизнью, пробиваясь к хлебу, жилью и достатку, но все же как некий лабораторный опыт английский романтизм дал мощный и плодотворный взрыв общественно-литературной энергии.

Ранним, ярким и в то же время недостаточно признанным явлением английского романтизма оказалось творчество Уильяма Блейка (1757—1827). Он был сыном лондонского торговца средней руки, его отец-галантерейщик, рано заметив способности сына к рисованию, определил его сначала в художественную школу, а затем в подмастерья к граверу. В Лондоне Блейк провел всю свою жизнь и стал, в известной мере, поэтом этого города, хотя воображение его рвалось ввысь, в запредельные сферы. В рисунках и стихах, которые он не печатал, а, как рисунки, гравировал, Блейк творил свой особый мир. Это как бы сны наяву, причем и в жизни Блейк с малых лет рассказывал, будто видел чудеса среди бела дня, золотых птиц на деревьях, а в поздние годы он говорил, что беседовал с Данте, Христом и Сократом. Хотя профессиональная среда его не приняла, Блейк обрел верных друзей, помогавших ему материально под видом «заказов»; в конце жизни, оказавшейся все же весьма нелегкой (особенно в 1810—1819 гг.), вокруг него, словно в награду, сложился своеобразный дружеский культ. Похоронен был Блейк в центре лондонского Сити, рядом с Дефо, на старом пуританском кладбище, где прежде нашли покой проповедники,

89

пропагандисты и полководцы времен революции XVII в. Ведь он действительно являлся наследником и продолжателем традиций религиозно-революционного протестантизма, того самого, которое, по словам Маркса, пользовалось языком и страстями Ветхого завета для выражения своей политической программы.

Как изготавливал Блейк самодельные гравированные книги, так создавал он и самобытно-самодельную мифологию, компоненты которой оказались им взяты на небе и в преисподней, в христианской и языческой религиях, у старых и новых мистиков. Задача этой особой, рационализированной религии — всеобщий синтез. Сочетание крайностей, соединение их через борьбу — таков принцип построения блейковского мира. Блейк стремится свести небо на землю или, вернее, воссоединить их, венец его веры — обожествленный человек.

Основные свои произведения Блейк создал еще в XVIII в. Это «Песни невинности» (1789) и «Песни опыта» (1794), «Бракосочетание неба и ада» (1790), «Книга Уризена» (1794). В XIX в. им были написаны «Мильтон» (1804), «Иерусалим, или Воплощение Гиганта Альбиона» (1804), «Призрак Авеля» (1821). По жанрам и форме поэзия Блейка также являет собой картину контрастов. Иногда это лирические зарисовки, короткие стихотворения, схватывающие уличную сценку или движение чувства; иногда это грандиозные по размаху поэмы, драматические диалоги, иллюстрированные столь же масштабными авторскими рисунками, на которых — гиганты, боги, могучие человеческие фигуры, символизирующие Любовь, Знание, Счастье, или же нетрадиционные, самим Блейком изобретенные символические существа, вроде Уризена и Лоса, олицетворяющих силы познания и творчества, или, например, Теотормона — воплощенной слабости и сомнения.

Причудливые боги Блейка призваны восполнить пропуски в уже известной мифологии. Это символы тех сил, которые не обозначены ни в античных, ни в библейских мифах, но которые, по мысли поэта, есть в мире и определяют участь человеческую. Например, Уризен: одновременно и всемогущий бог, напоминающий Иегову, и порабощенный человек, сам разум, могучий и — ограниченный, познавательно-разрушительная мощь сознания: человек и пользуется этой мощью, и сопротивляется ей. Без Уризена нельзя, но и Уризен сам по себе ничто, если от срока и до срока не сочетается он с Лосом-воображением и с Лувахом-страстью. Таким образом, своей мифологией Блейк стремился как можно полнее отразить жизненную диалектику. Ведь он и самому Мильтону, перед которым преклонялся, как бы заочно, задним числом разъяснял смысл его собственных поэм. Всюду и во всем Блейк стремился заглянуть глубже, дальше, чем это было принято.