2008_Betell_T__Sobstvennost_i_protsvetanie

собственностью, состоит в том, что люди извлекают выгоду из собственного усердия и при этом отделяют себя от негативных

последствий чужих действий. Это благо можно уподобить сте-

не из невидимых зеркал, окружающей людей, семьи и предпри-

ятия, — зеркал, которые обращают на каждого последствия его

собственных действий. Прилежный получает плоды своего прилежания, а экономный — плоды своей экономности; и то же самое

происходит с недальновидным и мотом. Каждому отдается долж-

ное — иными словами, каждый вкушает справедливость в рабочем порядке. Частная собственность учреждает справедливость. В этом ее главное достоинство, многократно превышающее все остальные. Можно согласиться с экономистами, что частная собственность «интернализирует экстерналии», или с философами, что она порождает «социальную справедливость».

Справедливость и распределение

Разумеется, между кондоминиумом и обществом есть разни-

ца. Кондоминиум примечателен изначальным равенством своих

обитателей. Каждый владеет одной квартирой и, соответственно, имеет равный со всеми доступ к коммунальным услугам. Во внешнем мире, где у людей изначально неравное имущественное положение, все иначе. Ситуация кондоминиума показывает, что отсутствие учета индивидуального потребления коммунальных услуг порождает несправедливость, а установление квартирных

счетчиков устраняет ее. Чтобы перенести эту аналогию на вне-

шний мир, придется пренебречь исходным имущественным не-

равенством.

Не приходится отрицать, что любая из известных систем част-

ной собственности начинается с имущественного неравенства; верно и то, что приблизительное равенство богатства в моральном

плане предпочтительнее большого неравенства. Люди «созданы равными», и справедливость имеет некое отношение к равен-

ству. Фома Аквинский допускает, что она является «своего рода

равенством». Если отец обращается с двумя детьми по-разно-

му или если судья суров к одному подсудимому и снисходителен к другому, это может поначалу показаться несправедливостью. В обоих случаях мы свяжем несправедливость с неравным об-

ращением. При ближайшем рассмотрении, однако, это может

оказаться справедливым. Один из детей может быть инвалидом, а один из подсудимых — рецидивистом4.

4John Hospers, Human Conduct: An Introduction to the Problems of Ethics (New York: Harcourt Brace & World, 1972), 345.

Однако во всем обществе нельзя «начать заново» с состояния

имущественного равенства. Нынешнее распределение собствен-

ности достигнуто в результате длинного ряда добровольных сделок и наследований, благодаря чему плоды труда и воздержания накапливались в ходе одной жизни и в череде многих поколений.

Именно по этой причине критики сумели поставить под сомне-

ние законность собственности: как узнать, было ли первоначальное приобретение мирным и ненасильственным? Разве можно с уверенностью сказать, что, по словам политического философа Алана Райана, первые собственники не были «теми, кто завладел ею, вцепился в нее и в конце концов заставил всех признать законность первого владения»?5 Если все было именно так, то на всю

последующую модель собственности ложится пятно сомнений. В XVIII веке Томас Пейн утверждал, что именно это случилось во времена норманнского завоевания. В Англии, писал он, «ог-

ромные земельные имения, являющиеся теперь наследственной

собственностью, были отняты у мирных обитателей страны. Не существовало возможности приобрести такие имения честно. Если спросить, как они могли быть приобретены, ответ будет один —

кражей. Совершенно определенно, что они не были приобретены

торговлей, ремеслом, промышленной или сельскохозяйственной деятельностью. Как же они были приобретены? Аристократы, стыдитесь услышать о своем происхождении, ибо вашими пра-

родителями были воры. Они были робеспьерами и якобинцами

того времени. Награбив, они постарались избавиться от позора, скрыв свои настоящие имена под выдуманными, которые они назвали титулами»6.

В «Трактате о человеческой природе», написанном за 50 лет

до разоблачительных откровений Пейна, Давид Юм утверждал,

что «стабильность собственности» настолько важна для жизни

любого общества, что неразумно даже думать о лишении права

собственности тех, кто владеет ею долгое время. «Часто слу-

чается, что с течением времени право первого владения стано-

вится спорным», говорит он, так что бывает невозможно раз-

решить эти разногласия. В этом случае «естественно вступает

в силу право длительного владения, или давности, дающее че-

ловеку в полную собственность все, чем он пользуется. Природа человеческого общества не допускает очень большой точности [в подобных решениях], и мы не всегда в состоянии вернуть-

5Alan Ryan, Property (Minneapolis: Univ. of Michigan Press, 1987), 80.

6Thomas Paine, “The First Principles of Government,” in Life and Works of Thomas Paine (New Rochelle, N. Y.: 1925), 5: 230.

ся к первоначальному положению вещей с целью определить их наличное состояние»7.

Поскольку этот выпад был чисто прагматичным, моральные аспекты дела он не затрагивает. Юм мог бы добавить: когда у нас

нет уверенности, что собственность была приобретена силой, и можно только предполагать, что так оно и было, несправедливость, связанная с изъятием ее у собственников, будет намного большей, чем если мы решим пренебречь вероятностью того, что отдаленные предки нынешних собственников были ворами. Отдаленную во времени предположительную несправедливость нельзя «исправить» той, что заведомо совершается здесь и сейчас. Разговоры о вероятно преступном происхождении только вносят в общество дух горечи и раздоров. Они не могут быть основанием для перераспределения собственности спустя столько поколений. Если

бы организованное политическое движение потребовало удовлет-

ворить столь теоретическое недовольство, это означало бы не что иное как революцию.

Даже получение наследства может вызвать ощущение несправедливости. Наследство нелегко оправдать соображениями заслуги. Здесь, однако, нам следует руководствоваться правами первоначального собственника, в том числе и его правом

выбрать наследников. Возможно, что выбранный им наследник будет не самым заслуженным, но у других-то и вовсе нет

прав помешать добровольной передаче честно заработанного богатства. Стоит помнить и о том, что конкуренция в рыночной экономике столь неумолима, что хорошие привычки или соответствующие им пороки за короткое время лишают большого

значения лотерею наследования. Замечание Джорджа Оруэлла о том, что к пятидесяти годам человек имеет то лицо, которое

он заслужил, наводит на мысль об аналогии в виде свободного рынка. В рыночной экономике состояние, принадлежащее ди-

настии, может быть заработано тремя или четырьмя предыдущими поколениями.

Моральное оправдание рыночной системы должно в итоге опираться на принцип законности добровольных сделок и незаконности насилия. Существующее распределение собственности есть результат накопления платы, предложенной и принятой,

за добровольный труд. Эти доходы были обменены на движимое и недвижимое имущество по взаимно приемлемым ценам. С точки зрения справедливости, любое альтернативное решение наталкивается на ту трудность, что его реализация невозможна без применения насилия. Кто-то должен под принуждением

7Юм Д. Трактат о человеческой природе. Минск: ООО «Попурри», 1998. С. 547.

передать собственность или выполнить работу. Трудно понять, каким образом насилие может быть морально предпочтительнее,

чем добровольные отношения.

Но слабые аргументы о пятнах на репутации первого приобретения и наследования выдвигали вновь и вновь, а в ХХ веке «социальная справедливость» все в большей степени истолковывалась в понятиях перераспределения доходов и богатства. Роль

морального наставника перешла от теолога к статистику. И это

привело к более радикальному преобразованию, которое стало важным фактором нашей политической жизни. Если справедливость понимается как уравнительное распределение, тогда неравенство, порождаемое индивидуальными различиями в характере

иодаренности, понадобится сглаживать постоянным перераспре-

делением. Заслуга, добродетель, моральные проступки, усердие

ипраздность — все это следует убрать из расчетов того, что справедливо и что нет, а порождаемые ими различия подлежат неустанному нивелированию.

Именно это предложил гарвардский профессор Джон Ролз в своей влиятельной книге «Теория справедливости». Припи-

сывая вину за несправедливость непохожести людей, он предлагает предотвращать «использование случайностей природных

дарований и социальных обстоятельств как факторов в поис-

ке политических и экономических преимуществ»8. Вырастаю-

щее из такого рода случайностей неравенство «незаслуженно», пишет он, а потому должно быть «исправлено»9. Фактически он предлагает считать талант «коллективной собственностью». Поразительно, что для того чтобы делегитимизировать старое понимание справедливости, он обращается к вышедшей из мо-

ды идее заслуги.

Живя в сегодняшней реальности, легко упустить из виду, насколько революционной была идея сделать право на социальное

обеспечение функцией дохода и богатства, а не характера. Система была умышленно оторвана от морали. Но если материальное неравенство, вытекающее из различий моральных достоинств,

следует выравнивать с помощью перераспределения, значит, мы уже снялись с якоря справедливости. Ее место по умолчанию за-

няло стремление к равенству. По сути дела, теории справедливости, ставящие распределение превыше всех остальных критериев,

позволяют назвать несправедливость справедливой. Ведь явной

несправедливостью будет отнять собственность ради перераспре-

деления, не обращая никакого внимания на методы ее приобре-

8Ролз Дж. Принципы справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1995. С. 29.

9Там же. С. 131.

тения или на достоинства и усердие тех, кто ее приобрел, или тех, кому ее собираются отдать.

Это еще и материалистическая философия. Зачастую люди имеют меньше, потому что они безразличны к материальным бла-

гам: нашептывания философов не дошли до их слуха или не сумели

возбудить в них недовольства. Сущностью такой системы является оскорбительно несправедливое сравнение. Предполагается, что каждый озабочен тем, насколько другие «преуспели в погоне за выгодами», как заметил М. У. Джексон в книге «Вопросы справедливости»10. Люди сравнивают свое положение с положением

других и огорчаются, даже если их достаток выше, чем был у 99% людей на протяжении всей истории человечества. Ролз отмечает, что зависти «следует опасаться и избегать», и его это волновало. Но «поскольку в публичной концепции справедливости простота желательна сама по себе, — говорит он далее, — условий, которые выявляют извинительную зависть, следует по возможности избегать»11.

В книге «Мираж социальной справедливости» Хайек приводит еще одно обоснование того, почему «распределение» богатства не выдерживает критики как мера справедливости. Понятие «рыночное распределение» — это то, что оксфордский философ Гилберт Райл назвал выражением, систематически вводящим в заблуждение: оно предполагает существование несуществующего распределителя. Приобретение в ходе добровольного обмена не имеет ничего общего с распределением. Подлинное распределение, конечно, может быть несправедливым. Если государственным чиновникам поручено проследить, чтобы каждый получил

положенный по закону надел земли, а они нарезают землю одним,

но отказывают другим или раздают лучшие участки своим друзь-

ям, то здесь мы имеем дело с несправедливым распределением12. Это та ситуация, о которой в связи с концепцией распределитель-

ной справедливости говорит Аристотель в «Никомаховой этике»: «Один вид справедливости связан с распределением почестей,

имущества и всего прочего, что может быть поделено между согражданами определенного государства (именно среди них один может иметь в сравнении с другим несправедливую или спра-

ведливую долю)»13.

Заметьте, что в командных экономиках и в обществах с коллективной собственностью осуществляется реальное распределе-

10M. W. Jackson, Matters of Justice (London: Croom Helm, 1986), 30.

11Ролз Дж. Принципы справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1995. С. 473.

12Хайек Ф. А. Мираж социальной справедливости // Хайек Ф. А. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006. Гл. 9.

13Аристотель. Никомахова этика. М.: ЭКСМО-Пресс, 1997. Кн. 5. 1130b.

ние. Несправедливость в этом случае — реальная возможность. Когда в Плимутском поселении происходила приватизация зем-

ли, ее распределением занимался, несомненно, сам Уильям Бред-

форд. Очевидно, что он мог распределить ее несправедливо, и да-

же почти наверняка так оно и было. Ему было бы очень трудно

учесть все различия в качестве земель. Но из воспоминаний Бредфорда ясно, что возникшее при этом неравенство считалось ма-

лосущественным в сравнении с пережитым при этом всеми вели-

ким моральным облегчением. Следует помнить и о том, что, как подметил Энтони Флю, самое большое неравенство существует между тем, кто приказывает, и тем, кто подчиняется. Но разделение на начальников и подчиненных неизбежно, если мы хотим, чтобы вещи распределяли с помощью силы. Для большинства людей подобное неравенство приемлемо куда менее, чем простое различие доходов.

Предусмотрительность и социальная справедливость

Так как «Теория справедливости» Ролза сыграла важную роль в легитимизации нашего нынешнего истолкования «социальной справедливости», стоит кратко ознакомиться с критикой этой работы, предложенной оксфордским профессором Дж. Р. Лукасом. В теории Ролза группа разработчиков конституции решает воп-

рос о наилучшем устройстве общества. Впоследствии им самим

придется жить в этом обществе, но, составляя его правила, они пребывают под «пеленой неведения». Это означает, что они не могут знать, каким будет их положение в этом обществе. Среди

них могут быть люди талантливые, ущербные или посредствен-

ные. Каким будет наилучший набор правил, принятый людьми, оказавшимися в такой ситуации? Вот так представлял себе Ролз проблему справедливости.

Он пришел к выводу, что разработчики выдвинут два общих

принципа. Во-первых, каждый человек должен обладать на-

ибольшей свободой, которая только совместима с равной свобо-

дой для всех. Во-вторых, существующие в обществе материальные блага — доход и богатства — должны быть «распределены

поровну, если только не окажется, что неравное распределение

каких-либо или всех благ будет выгодно наименее благополучным»14. По сути дела, он поддержал (классическую) либеральную

доктрину равного права на свободы, но присоединил к ней требо-

14Ролз Дж. Принципы справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1995. С. 266.

вание наибольшей степени равенства, совместимой с устойчивым длительным функционированием общества.

В 1980 году Лукас поставил любопытный вопрос — в самом ли деле Ролз говорил о справедливости. «Похоже, что его интересовала рациональная модель не справедливости, а предусмотрительности», — пишет он. Если человек оказывается в роли творца конституции и при этом его окружает пелена неведения о себе и своем будущем, а он пытается выбрать наилучшие правила для всех, действительно есть смысл позаботиться о страховочной сетке на случай, если его будущее окажется незавидным. «Но такое решение не имеет никакого отношения к справедливости; оно ориентировано на будущее, а не на прошлое; оно основано на неведении, а не на знании; и за ним стоит озабоченность собственными выгодами, а не “правами” других».

Лукас добавляет, что справедливость «более точна», чем допускает Ролз. «Она имеет отношение к конкретным людям и к

конкретным проступкам и к тому, как их исправить». Совершить проступок может любой —даже богатый. Теория справедливости должна иметь отношение ко всем членам общества, не только

кбедным, и она должна искать ручательства того, чтобы никого не затаптывали и каждый мог бы жить в ладу с обществом15.

Под давлением эгалитаристских настроений справедливость была очищена от морали и представлена как система социальной защиты. Но равенство — это не более чем первое приближение

ксправедливости — исходная точка. Равенство лежит на поверхности, а неравенство заключено в тонкостях справедливости, ко-

торая требует чего-то сделанного точно по мерке каждого чело-

века.

Ранее высказывалось предположение, что система свободного рынка делает справедливость обыденным явлением. Причина

в том, что в обычной гражданской жизни условия торговли настолько лишены произвольности, что несправедливости неоткуда взяться. Если я иду в продовольственный магазин и набираю

товаров на 50 долларов, я не совершаю ничего «справедливого», когда для оплаты вручаю кассиру 50 долларов. В этом нет ни добродетели, ни мудрости. А в условиях конкуренции вряд ли стоит утверждать, что цены в этом магазине несправедливы (если

они выше, чем в соседнем) или справедливы (если они такие же или ниже). Владелец магазина, конечно, может проявить несправедливость, если будет продавать товары с вводящими в заблуждение этикетками. Но если он будет неизменно избегать такого рода мошенничества, то станет честным торговцем, а не «справедливым». Собственность и конкуренция уже на институцио-

15 J. R. Lucas, On Justice (New York: Oxford Univ. Press, 1980), 186—189.

нальном уровне ввели элемент справедливости в его отношения

с клиентами.

Очень легко упустить из виду достоинство такой системы. Она позволяет нам при обменах не думать о характере другой

стороны. Иное положение в обществах, где клиент не может быть уверен в стоимости товаров, а потому всем рекомендуется действовать осмотрительно и торговаться. В таком обществе слабые

именее знающие оказываются в проигрышном положении, а робкие зависят от милосердия находчивых. Западным людям, счи-

тающим свою систему чем-то естественным, было бы полезно

несколько дней посвятить покупкам на базарах «третьего мира». Огромной выгодой системы частной собственности является то, что она упрощает жизнь, по большей части освобождая нас от опасений стать жертвами несправедливости в большинстве пов-

седневных трансакций.

Внекоторых ситуациях у нас действительно есть возможность действовать несправедливо. Это особенно верно для ситуаций, в которых собственность и договорные обязательства не определены. Здесь главным фактором становится сила. Лавочнику не-

легко быть несправедливым к покупателям, но его отношения со

служащими — совсем другое дело. Рабочее место часто становится ареной несправедливости, потому что отношения между менеджерами и подчиненными по неизбежности всегда плохо определены. Разработку подробных должностных инструкций можно

рассматривать как попытку, обычно предпринимаемую больши-

ми организациями, сузить зону произвола с помощью квазидо-

говоров.

Вчастной жизни наибольший простор для несправедливости открывает семья. Это довольно точный эквивалент общины, в которой масса возможностей для любителей дармовщины, а договоров нет. Не определено, «кому что принадлежит». Для родителей,

однако, это не так плохо, как для общины, потому что они «боролись» как раз за такой результат — прежде всего ради рождения детей. Тем не менее в семье неопределенность задач, обязанностей

исобственности, приватность и интимность отношений, а также физическое превосходство родителей создают обширное поле для применения силы, а тем самым и для результатов, которые следовало бы характеризовать как несправедливые. Задача «воздать

детям должное» может превратиться в нелегкий труд на полный

рабочий день.

Несправедливость и ее преодоление могут стать важной проблемой в тех обществах, где права собственности недостаточно

разграничены и плохо защищены. Здесь слабый отдан на ми-

лость сильного, и всегда возникает множество раздоров, которые требуют арбитража суверена. Большинство людей здесь зависят

от милости если не соседей, то судьи. В лучшем случае справедливость редка и случайна. Порой людям может посчастливиться, и тогда они получают «справедливого» правителя или судей, прилежно старающихся быть честными. Однако в большинстве случаев в обществе, где частная собственность не служит препятствием любителям дармовщины, сложность и обременительность осуществления справедливости таковы, что самые благие намерения самых благонамеренных властей обречены на поражение.

Словом, система частной собственности — это гарант социальной справедливости, потому что она, устанавливая личную ответственность и подотчетность, служит бастионом против власти. Алан Райан как-то заметил, что границ частной собственности недостаточно, чтобы сдержать штурмовые отряды16. Все верно, но это аргумент против штурмовых отрядов, а не против границ собственности. Если убрать эти границы, то обуздать власть будет еще труднее, а о встрече со справедливостью при подобных обстоятельствах люди смогут только мечтать.

16 Ryan, Property, 87.