2008_Betell_T__Sobstvennost_i_protsvetanie

Политика первых лет большевизма, впоследствии названная политикой военного коммунизма, мгновенно вызвала экономическую катастрофу. Впоследствии были попытки доказать, что она была навязана большевикам условиями гражданской войны. «Политика военного коммунизма была навязана войной и разрухой», — написал сам Ленин в апреле 1921 года5. Но это была импровизированная попытка оправдать провал. Впрочем, похоже, что у Ленина были свои оговорки. В статье «О “левом” ребячестве и о мелкобуржуазности», написанной в мае 1918 года, он выражает острое недовольство революционерами, которые думают, что, обвиняя во всем саботажников и призывая к более решительному насилию, можно решить все проблемы. ««...мы больше национализировали, наконфисковали, набили и наломали, чем успели подсчитать», — восклицает Ленин. Но этого недостаточно: «Не хватает нам совсем, совсем иного: подсчета того, куда и каких саботажников поставить должно, организации своих сил для надзора»6. Но левые коммунисты, вождем которых был Николай Бухарин, верили, что полный социализм может быть введен немедленно, а потому сопротивлялись предложению Ленина сохранить в переходный период отдельные элементы капитализма.

Не только частная собственность была объявлена вне закона, но и шли приготовления к отмене денег как средства обращения. Идея состояла в том, чтобы окончательно покончить с частной торговлей, а для этого было решено запретить всю оптовую и розничную торговлю и заменить их государственным распределением. Предполагалось ввести всеобщую трудовую повинность для всех трудоспособных мужчин и для части женщин и детей. Подобные потрясения соответствовали идеологии коммунизма. Частная собственность предполагает меновое хозяйство. Десятки тысяч или даже миллионы производителей конкурируют между собой в производстве товаров, которыми потом обмениваются при посредстве денег. Чтобы делать автомобили, производитель должен приобрести продукцию множества частных поставщиков узлов и деталей, а потом заплатить тем, кто работает на конвейере, чтобы они выпустили конечную продукцию. Обмен — это естественное дополнение частной собственности.

Государственная централизованно планируемая экономика предполагает ликвидацию всякой торговли. В результате полной

национализации все оказывается под контролем единого органа, располагающего силой для принуждения. Обмен товарами, а также деньги становятся ненужными, а точнее невозможными.

5Ленин В. И. О апризводственном налоге // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 219.

6Ленин В. И. Главная задача наших дней. — О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности // Ленин. В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 294.

Плановый орган просто приказывает предприятию произвести определенные товары — скажем, автомобили — для всей страны. В соответствии с планом различные (государственные) произво-

дители узлов и деталей должны будут передать их автосборочному

заводу в количестве, достаточном для выполнения плана.

Вто же время для работы на завод направляется необходи-

мое количество рабочих. Машины съезжают с конвейера и тоже

поступают в собственность государства. В соответствии с планом они принадлежат народу, включая (будем надеяться) и самих рабочих. Последние получают справки о трудовом вкладе, дающие право получать в государственных центрах снабжения товары, необходимые для удовлетворения их потребностей, но на этом сходство с системой, использующей деньги, заканчивается. Со-

циалистическая система стоит на использовании принудитель-

ного труда, государственной собственности и планового распределения. В попытке включить все эти элементы большевики не расходились с требованиями своих теорий. Фактически, они так

ине запретили использование денег, хотя говорили об этом и даже

извинялись за то, что еще не сделали этого. «В социалистическом обществе не должно быть финансов, — сообщил советский комиссар финансов, — и потому я должен извиниться, что говорю на эту тему»7.

Деньги, однако, перестали быть средством сбережения. Послереволюционная инфляция делала сбережения невозможными. К 1920 году производство на крупных предприятиях составило

18% уровня 1913 года, добыча угля — 27, выплавка чугуна — 2,4%. Это озадачило Ленина. «Что это за пролетариат? Где его промышленность? Почему он бездельничает?»8

Встатье, опубликованной в «Правде», проскальзывает озадаченность Ленина. Он уже произнес свой знаменитый лозунг, что «коммунизм это есть советская власть плюс электрификация

всей страны», и сам поверил, что ГОЭЛРО, план электрификации

Советского Союза, равнозначен единому плану развития эконо-

мики. Этот план, опубликованный в 1920 году, был составлен

«лучшими учеными нашей республики». К 1921 году, однако, мало что изменилось, и Ленин пришел к выводу, что виноваты

«коммунистические журналисты» и «чванство партийных бонз». Они противятся привлечению «буржуазных специалистов» к пла-

нированию и не понимают, что специалисты, пусть и буржуазные,

зато ученые, а потому заслуживают уважения9.

7 Пайпс Р. Русская революция. М.: Захаров, 1995. С. 457.

8Там же.

9Ленин В. И. О едином хозяйственном плане // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 339—347.

Представляют интерес замечания Ленина о провалившемся плане. План содержал «детальную программу работ» и перечислял «ответственных лиц, ученых, инженеров, агрономов и статистиков». Их задачи были точно определены. Перечисление этих

задач заняло «десять печатных страниц первого номера Бюллетеня»; в составлении участвовали более 180 «экспертов». Были

изучены две сотни книг. Был разработан топливный бюджет всего СССР на следующее десятилетие; было учтено будущее развитие «сельского хозяйства», «транспорта» и «промышленности». Была детально рассчитана потребность в рабочих на следующее десятилетие. «У нас имеются точные расчеты экспертов по всем принципиальным вопросам», — заверил Ленин своих читателей. Каждому потребуется по две пары обуви, например, что при перемножении означает, что скоро нам понадобятся 300 млн пар обуви. Значит, потребуется соответствующее количество кожи. (Ленин ничего не говорит о размерах или фасонах, и можно только гадать, входил ли его план в подобные детали; почти наверняка — нет.)

Однако, похоже, никто ничего не делал. План так и остался планом. «Конечно, по самой своей природе планы — это такая вещь, о которой можно говорить и спорить бесконечно», — говорил Ленин. Пришло время воплощать их в жизнь: «...начать

строить то и это, собирать и перевозить такие-то и такие-то материалы, и так далее». Для коммунистов настало время поменьше зазнаваться, «вернее, совсем не зазнаваться, а выдерживать

предельно тактичное и предупредительное отношение к научным и техническим специалистам».

Одна из главных проблем планирования заключается в том, что всякий план строится на устаревшей информации. Ленинские

планировщики начали осознавать это и, соответственно, обнов-

лять план. Ленин верно сообразил, что так может продолжать-

ся до бесконечности. Он к тому же понимал, что теперь правит

вовсе не школой для революционеров-подпольщиков. Старый

порядок был сокрушен, а новое общество еще только предстояло

«построить». Для электрификации всей страны следовало строить настоящие электростанции. «В конечном итоге, — пишут ав-

торы книги «Утопия у власти», — план электрификации остался на бумаге»10.

Возражения австрийской экономической школы

10 Геллер М. Я., Некрич А. М. Утопия у власти. М.: МИК, 1996. С. 235.

Из многих трудностей планирования Ленин столкнулся только

с одной — с трудностью сведения воедино всей информации, необходимой для составления плана. Чтобы руководить жизнью всего населения страны, плановикам нужно знать очень многое. Было чистой фантазией полагать, что удастся с легкостью собрать все нужные сведения и использовать их для управления столь ог-

ромной страной. Настоятель Кентерберийского собора его высокопреподобие Хьюлетт Джонсон («красный настоятель») посетил СССР в 1930-е годы и убедился, что планирование работает

так, как было задумано. Чрезвычайно любопытно его описание Госплана (где он, вероятно, побывал), ненароком привлекающее внимание к главной трудности: «В Москве в нескольких зданиях размещается организация, размах и значение деятельности которой не имеют аналогов в мире. Ее разветвления проникают в каждый уголок шестой части мира. От ее наблюдения не ускользает ни один завод, ни одна ферма, театр, госпиталь, суд или воинское подразделение. По закону каждое государственное учреждение во всех областях деятельности всего Союза, охватывающего двенадцатую часть всего человечества, обязано представлять в московский центр этой организации полные данные о текущих и будущих

потребностях и деятельности.

Масса информации, которая ежедневно и ежечасно поступает

вее центральное управление, обрабатывается, сортируется, про-

сеивается и используется самым большим в мире штатом квалифицированных статистиков и специалистов, которым помогают тысячи служащих и помощников. (О компетентности этих статистиков всего несколько лет назад американский специалист г- н Фридмен сказал, что “в целом русские статистики действуют правильно; они сопоставляют и сверяют связанные между собой данные за разные годы”.)

Этот орган отнюдь не мертвое, холодное, научное и бездушное учреждение, опутанное канцелярщиной и бюрократизмом, — нет, оно занимается судьбой мужчин и женщин, юношей и девушек.

У каждого гражданина огромного Советского Союза есть свое место среди цифр, стекающихся сюда. Если человек трудоспособен, его имя попадает в один разряд данных, если он болен,

стар или еще слишком молод, чтобы работать, …его имя попадает

вдругой разряд. Таким образом, специалисты узнают общее число

трудоспособных работников, которым страна может поручить из-

готовление вещей и оказание услуг. Другой набор жизненно важных данных — оценка потребностей всего этого множества людей

впище, одежде, жилье, образовании, врачебной помощи или в досуге, а народа в целом — в обороне и производстве средств про-

изводства в виде шахт, железных дорог и машин. Сюда постоянно поступают эти и многие другие данные»11.

Его высокопреподобию и в голову не пришло спросить:

а«точны» ли данные, поступающие в эту организацию. Такая

информация, если она вообще доступна, всегда устаревает к моменту сведения в таблицу. Для ее обработки нужен труд миллионов людей. Задача по доставке в центр таких огромных объемов информации не проще, чем известное упражнение с игольным

ушком и верблюдом. Почти всем этим данным придется выстоять

очередь. В стране с многомиллионным населением технически невозможно собрать в едином центре данные о положении, деятельности, намерениях и возможностях каждого члена общества.

Первым это возражение против планирования выдвинул, по-видимому, Фридрих Хайек в 1935 году в работе «Коллективистское экономическое планирование» (Collectivist economic planning). Центральный орган не в состоянии давать разумные распоряжения руководителям производств, если он не знает, что

там происходит. Источник этого ограничения не только в технической трудности сбора надежных данных в центральном ведомстве. В условиях диктатуры люди предоставляют информацию о себе только по принуждению, потому что понимают: их спасение в безымянности. Проблему усугубляет то, что тоталитарные правительства всегда монополизируют печать. Вожди обос-

нованно боятся, что люди станут говорить друг с другом о своем недовольстве и, возможно, поднимут восстание. Но это лишь еще

больше затрудняет задачу выяснения того, что происходит на самом деле.

Чтобы оценить ситуацию, представьте, что вам нужно донести какую-то информацию в Овальный кабинет. Экспертам, обслу-

живающим Белый дом, сделать это не так-то просто. Свои блестящие идеи они должны вручить руководителю аппарата, кото-

рый может решить, что в них нет ничего интересного. Он завален идеями и предложениями, а президент всегда занят. Большинство

сообщений приходится отсеивать. Для принятия решений о том, что не терпит отлагательства, а что может и подождать, в Белом доме создан мощный бюрократический аппарат.

Но в плановой экономике от центра ждут управления мель-

чайшими деталями всего, что происходит бог знает где. Если ко-

миссару в Омске нужно разрешение Москвы на то, чтобы направить партию хлебоуборочных комбайнов не в одно хозяйство,

ав другое, он может дожидаться сигнала — и погубить урожай. Не забывайте, что Москва далеко. Он может нарушить закон (не

11Hewlett Johnson, The Soviet Power: The Socialist Sixth of the World (New York: International Publishers, 1941), 87—89.

дожидаться мнения Москвы) и спасти урожай. Но, решившись

на нарушение закона, он сообразит, что ему выгодно действовать

заодно с директором совхоза, которому нужны комбайны и кото-

рый готов вознаградить комиссара за нужное решение. Если пос-

ледний примет взятку, принятие экономических решений снова децентрализуется, а Москва остается в стороне. Экономика снова функционирует, а частная собственность готова возродиться. В СССР, разумеется, любое восстановление эффективности трактовалось как коррупция.

Как отмечает Томас Сауелл, обращение к методам террора не

способствует «принятию общеэкономического подхода» производителями12. Напротив, когда отступление от плана стало наказываться тюрьмой, хозяйственники, «пренебрегая любыми экономическими соображениями», стали еще крепче цепляться за

букву закона. В одном случае шахтное оборудование так и не по-

пало туда, где оно было крайне необходимо, потому что по плану его следовало выкрасить красной краской, а у производителя была только зеленая. Машины так и остались ржаветь на складе, потому что директор сказал: «Не хочу получить восемь лет».

Здесь план оказался излишне детальным — у производителя не осталось ни малейшей свободы маневра. Но при меньшей детализированности планов возникали другие проблемы. Дэвид Шиплер из New York Times описал случай, когда в плане на производство гвоздей был указан только вес. В результате были произведены только самые большие и тяжелые гвозди, которые по большей части остались пылиться на складе, тогда как страна «мучилась без мелких гвоздей»13.

В обоих примерах хозяйственники заботятся прежде все-

го о соблюдении буквы закона. Думать о выгоде в любом случае

противозаконно. Стремление соблюдать план во всех деталях ведет к его невыполнению. Плановые органы неспособны отдавать приказы, учитывающие местные обстоятельства (вроде отсутствия красной краски), потому что эти обстоятельства им просто неизвестны. Может быть, стоит позвонить в Москву? («Можно

использовать зеленую краску?») Это так же трудно, как дирек-

тору завода в Пеории позвонить с подобной проблемой министру

торговли (не говоря уже о президенте США). Можно позвонить

мелким чиновникам, но их телефон постоянно занят. Впрочем, у них нет полномочий вносить изменения в плановые задания. Они

побоятся сделать что-либо без разрешения свыше.

Проблему можно решить, децентрализовав принятие решений

во всей экономике, но это означает отказ от централизованно-

12Thomas Sowell, Knowledge and Decisions (New York: Basic Books, 1980), 215.

13Ibid., 215, 393.

го планирования. Это ведет нас назад, к частной собственности. А нельзя ли как-нибудь разрешить производителям комбайнов,

гвоздей и шахтного оборудования думать и действовать самосто-

ятельно, не делая их собственниками? Проблема в том, что «думать и действовать самостоятельно» — это значительная часть

того, что мы понимаем под собственностью. Если у руководителей таких предприятий нет стимулов собственника, в том числе заин-

тересованности в прибыли, они будут принимать решения, совершенно отличные от решений настоящих собственников.

До 1930-х годов социалисты вообще не рассматривали огромные трудности, которые поставила перед плановыми органами проблема знания. Они были настолько убеждены в том, что современная рациональная система планирования лучше уста-

ревшей системы рыночной конкуренции, что отмахивались от любой критики, принимая ее за выражение классовых интере-

сов. «Выдающимся фактом истории социализма между 1848-м и 1920 годами было то, что важнейшая проблема, касающаяся его функционирования, даже не рассматривалась, — пишет Мизес в «Человеческой деятельности». — Марксистское табу клеймило все попытки исследовать экономические проблемы социалистического общества как “ненаучные”»14.

Вкоммунизме примечательно то, что люди, не верившие в Бо-

га, поверили в возможность сконцентрировать в едином центре богоподобное знание. Они поверили, что правительство может

быть всеведущим и всемогущим. А чтобы оправдать идею о том,

что все должны жить по единому плану, все коммунистические

режимы занимались обожествлением своих вождей — Ленина,

Сталина, Мао или Ким Ир Сена.

Мизес еще ранее проделал детальный критический анализ планирования, но по сути он сводится к проблеме информации.

Вместе с частной собственностью приверженцы планирования ликвидировали рынки, а с ними и рыночные цены. Но в капи-

талистической системе и производители, и потребители в своих решениях руководствуются ценами: что производить, как это де-

лать, что и когда покупать. Есть тысячи разных способов сделать,

например, автомобиль и знание цен на комплектующие позволяет

производителю выбирать, какие материалы использовать и в каком количестве. Кузова автомобилей можно сделать, скажем, из

серебра: это красиво, и они не будут ржаветь. Но при этом они будут очень дороги.

Врыночной экономике производители приблизительно знают, по какой цене можно сбыть их продукцию. Поэтому они в состо-

14Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 652.

янии оценить, будет ли готовое изделие стоить больше, чем уш-

ло на его изготовление. Если они не добьются этого результата и не смогут получить прибыль, то очень скоро вылетят из бизнеса.

Но в советской системе из-за уничтожения рынков и рыночных цен подобные расчеты оказались невозможны, а производство —

крайне проблематичным. Осуществлялось примитивное плани-

рование, не опирающееся на настоящие рыночные цены, но зачастую выпускалась никому не нужная продукция. Самое смешное

состоит в том, что остроту проблемы смягчало сохранение рынков

вдругих странах. Советские плановые органы имели возможность сверяться с сырьевыми ценами, публикуемыми в капиталистических изданиях вроде Wall Street Journal.

Но самой проблемы это не снимало. Рыночные цены колеблются изо дня в день, от одного региона к другому в зависимости от местных условий спроса и предложения. Если бы осуществилась

мечта Ленина о мировом коммунизме, исчезли бы все источники

информации о рыночных ценах и революция быстро окончилась бы катастрофой. Сталин и не догадывался, насколько мудра была

его политика «социализма в одной стране».

В1930-е годы экономисты Оскар Ланге и Фред Тейлор в ответ

Мизесу выдвинули идею, согласно которой государственные пла-

новые органы могут управлять производством с помощью умозрительных «учетных» (bookkeeping) цен. Они смогут приходить к правильным ценам методом проб и ошибок. Если запасы на складах растут, значит, цены завышены, а если возник дефицит, значит,

они занижены. Но капитализм работает, потому что руководители

предлагают цены за ресурсы с деньгами в руках, и потеря денег со-

провождается весьма реальными последствиями. Руководители государственных предприятий были заинтересованы только в выборе своей плановой квоты, и имея дело с умозрительными ценами, стали

бы торговаться, предлагая более высокие цены безо всяких ограничений. Это напоминало бы игру в покер на деньги из игры «Моно-

полия». В такой ситуации игроки ничем не рискуют. Они могут повышать ставки как угодно, потому что к вечеру потеряют разве что

фишки. В игру «экономика» нужно играть настоящими деньгами. Тем не менее аргумент Ланге десятилетиями цитировался

вэкономических учебниках, как будто он победил в споре. Но пос-

ле краха Берлинской стены Роберт Хейлбронер подвел правильный итог. «Пятьдесят лет назад, — написал он в New Yorker, —

многим казалось, что Ланге победил в споре о социалистическом планировании. …Теперь ясно, что прав был, конечно, Мизес»15.

15Oskar Lange and Fred M. Taylor, On the Economic Theory of Socialism, ed. B. Lippincott (1938); reprint; New York: McGraw Hill, 1964); Robert Heilbroner, “Reflections: After Communism”, New Yorker, September 10, 1990.

Рабская экономика

Все эти аргументы о знании и ценовых расчетах вполне истинны,

так что их одних достаточно для того, чтобы развеять в дым все

мечты приверженцев планирования, но была и более фундаментальная проблема. Рабочие оказались низведенными до подневольного состояния и не были заинтересованы работать напряженно. Вынужденные выполнять чужие планы, они не могли осуществлять своих собственных.

Аргументы о трудностях сбора и передачи информации в отсутствие рыночных цен создают искаженную картину совет-

ской жизни: загнанные в тупик хозяйственники сидят у телефона

вожидании звонка и разрешения изменить план, но телефон мол-

чит. Рабочие стоят у станков и ждут сигнала браться за работу, но ничего не происходит, потому что из-за неправильных цен сырье прибыло не туда, куда нужно. Все выглядит так, будто их закрыли на кодовый замок (образ Роберта Гессена). Они пробуют всевозможные комбинации, но все бесполезно. При правильной комбинации цифр замок откроется; при правильной комбинации цен рабочие займутся делом. На более реалистичной картинке рабочий либо прогуливает свою работу, либо он пьян; то, что привозят на склад, расхищают хозяйственники и т.д.

Представление о реальной производственной жизни дает советский диссидент Владимир Буковский в книге «И возвращается

ветер…». В 1950-е годы коммунистическая партия решила, что школьникам полезно перед институтом получить опыт работы

на производстве. И это «действительно расширило наши горизон-

ты», сообщает Буковский, хотя и не так, как было задумано: «Мои

одноклассники и я впервые увидели, что такое советское предприятие — со всем его жульничеством, показухой и насилием. На ав-

тобусном заводе никто не рвался работать; рабочие предпочитали отсиживаться в курилке до появления мастера, и только тогда все тащились на свои места. “Чего ради надрываться за гроши, которые нам здесь платят? — говорили работяги. — Работа не волк,

влес не убежит!” Утром на работу почти все приходили пьяные

или с похмелья, и в течение дня люди регулярно отряжали кого-

нибудь проскользнуть через забор за водкой. Только один мужик пахал всю смену. Остальные его ненавидели и, показывая на него, крутили пальцем у виска. Они искали любую возможность сделать

ему пакость, тайком выводили из строя станок или воровали инс-

трументы. “Решил стать передовиком и поднять нормы?” — ядовито говорили они. Оказалось, что если один рабочий перевыполнял месячную норму, на следующий месяц нормы выработки уве-

личивали для всех, и тогда им приходилось работать вдвое больше ровно за те же деньги»16.

В 1937 году насильственную и тираническую природу планирования — на основе надежной информации или без таковой — убедительно описал Уолтер Липпман. Его аргументы, опубликованные в книге «Хорошее общество» (Good Society), не были никем опровергнуты, а позднее их заново сформулировал Фридрих Хайек. «План производства — это план потребления, — пишет Липпман. — Если власть решает, что следует произвести, она уже решила, что будет потреблено». Отсюда следует, что всестороннее планирование производства несовместимо с принципом добровольности труда и со свободой рабочих выбирать место работы и профессию. К тому же план непременно должен предписывать, сколько и где люди должны работать, и что при этом делать. Потому что в условиях, когда потребление стандартизировано и рационировано, никто не стал бы заниматься малоприятными видами труда. Следовательно, трудовая повинность сопровождается рационированием потребления. Такая трудовая повинность обеспечивается законом, насилием или (как предлагал Троцкий) альтернативой голодной смерти. Все это означает, что государство всестороннего планирования тождественно милитаризованному государству. Принудительный труд и карточное снабжение — не случайные черты плановой экономики, а ее глубинная суть. Липпман показал, что система, в которой план является законом, предполагает ликвидацию демократии: «Кто в гражданском обществе должен решать вопрос о конкретном содержании изобильной жизни? Это не может быть народ, принимающий решения

на референдуме или голосами большинства своих представителей. Потому что если суверенное право выбирать план принадлежит народу, то и право улучшать этот план должно принадлежать ему же. А план, который можно менять от месяца к месяцу или от года к году, — это не план. Если было решено произвести 10 млн автомобилей по 500 долларов и 1 млн пригородных домов по 3000 долларов, народ не имеет права через год передумать… и решить, что хочет вместо этого строить небоскребы для жилья и подземные железные дороги.

Короче говоря, цели плановой экономики никоим образом не могут зависеть от народных решений. Они должны приниматься своего рода олигархией, а чтобы план можно было осуществить до

конца, эта олигархия должна быть свободна от политической ответственности. …Народ не только не может контролировать план, но, более того, планировщики обязаны контролировать народ.

16Vladimir Bukovsky, To Build a Castle: My Life as a Dissenter (New York: Viking Penguin, 1978), 123.