Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

дения Дипломатической конференции, на которой был запущен новый раунд законодательной работы, и объявленным содержанием ее деятельности было развитие Женевских конвенций, однако принятые в итоге Дополнительные протоколы на деле содержали в себе чистейшей воды гаагское право. Были попытки разделения этих двух компонентов, но они не удались. Однако есть основания считать, что интересы человечества понесли ущерб оттого, что тенденция, берущая начало в пренебрежении определенными средствами и методами тотальной войны во время Нюрнбергского процесса, была закреплена тем, что те же самые вопросы были исключены из обсуждения на Дипломатической конференции 1949 г. Трудно не увидеть, что после этого политические и технические предметы — в первую очередь касающиеся ядерного оружия, — стали слишком часто обсуждаться в неестественной изоляции от этических и правовых соображений, как минимум столь же важных для вопросов приобретения, ограничения и контроля над вооружениями. И это в значительной степени относится и к нынешней ситуации.

Вторым последствием «Нюрнберга», которое следует заранее отметить, была избирательность процессов над военными преступниками в том, что касается средств и методов ведения войны (к чему мы только что пришли). Победители неизбежно выносили на свои суды (а это были «их суды», невзирая на тот факт, что при этом маяк международного права освещал им путь и добросовестное служение всему человечеству было их принципом) те средства и методы, которыми пользовались их побежденные враги, т.е. сомнительные или бесспорно недостойные. Таковых было более чем достаточно, чтобы создать у некритически настроенного наблюдателя впечатление, что он присутствует при процессе всестороннего пересмотра гаагского права, которое давно уже в этом нуждается. Несомненно, количество исправлений, сделанных в целом в конце 40-х годов, т.е. в период бума процессов над военными преступниками, представлялось достаточным, чтобы оправдать такое впечатление. И все-таки оно было ложным. По некоторым проблемам, в частности по заложникам и карательным мерам, новое прецедентное право было двусмысленным и не согласовывалось с тем, что было выработано в Женеве. По другим вопросам, например площадным бомбардировкам и бомбардировкам с целью устрашения, оно не говори-

291

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

ло ничего. Это не имело бы особого значения, если бы роль Нюрнберга неожиданным образом не вышла за рамки первоначальной, и без того достаточно амбициозной. Привлечь к публичной судебной ответственности от лица и во имя будущего блага всего человечества правящие элиты и преступных должностных лиц великой державы, политика которой превратила ее в злейшего врага людского рода, было благородной целью, значение которой не могли умалить случайные человеческие и судебные недостатки. Подтверждение и ревизия закона о вооруженном конфликте были просто побочным продуктом этого важного процесса.

Война на суше

Подавляющее большинство военных преступлений, по которым шли процессы в Нюрнберге, Токио и других судах тех лет, были преступлениями против гражданского населения стран, завоеванных или оккупированных странами Оси. Международное право в то время не настолько явно защищало гражданских лиц: частично потому, что (как уже объяснялось) было понятно, что проведение некоторых законных военных операций не позволяло исключить гражданское население из состояния войны, в котором находилась его страна, а частично по причине того, что «стандарты цивилизованности», до сих пор разделявшиеся государствами, разработавшими эти законы, создавали впечатление ненужности выработки правовых инструментов в дополнение к столь очевидному принципу. Единственным документом, рассматривавшимся на процессах над военными преступниками, была четвертая Гаагская конвенция и ее правила ведения военных действий на суше. Один из разделов этих правил, составляющий примерно одну пятую часть всей этой конвенции, касается «Военной власти на территории неприятельского государства», а несколько статей в разделе, регулирующем «военные действия», устанавливали пределы, в рамках которых эти действия могли касаться некомбатантов. Сверх и за рамками этих конкретных норм была еще декларация Мартенса в преамбуле, где говорилось, что «в случаях, не предусмотренных принятыми... постановлениями, население и воюющие остаются под охраною и действием начал международного права, поскольку они вытека-

292

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

ют из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественной совести».

Шварценбергер, представляя обстоятельно разработанный им параграф по защите гражданского населения, оказавшегося

вруках противника, замечает: «Имеющие отношение к данному вопросу положения Гаагских правил... никогда не были призваны предотвратить, без дополнительной поддержки, полномасштабное возвращение цивилизованных народов

всостояние варварства. Они были созданы как указательные знаки для воюющих сторон, которые в общем и целом были готовы беречь ткань общей цивилизации, но время от времени впадали в искушение закрыть глаза на действия чересчур рьяных военачальников или спонтанные эксцессы их вооруженных сил»4.

Однако с тех времен, когда эти уютные истины принимались разумными людьми как само собой разумеющееся, моральный климат в мире слишком изменился. В некоторых странах он особенно сильно изменился к худшему. Признавая отношение правительств сталинского Советского Союза и милитаристской Японии к народам, находящимся в их власти, крайне жестоким, пусть и со своими особенностями в каждом из этих случаев, безусловно, трудно отрицать, что в случае нацистской Германии в этом было что-то особенно жестокое. Пренебрежение гаагскими принципами и правилами со стороны нацистов, когда речь шла о ненемецких, неарийских жителях стран, с которыми они развязали войну, оправдывалось (хотя нельзя сказать, что приверженцы нацистской доктрины считали необходимым оправдываться) следующим: 1) расовой теорией, провозглашавшей превосходство арийских германцев над другими народами, якобы доказанное биологической наукой; 2) национализмом экстремистского толка, возносящим интересы Германии над интересами всех других государств и считавшим международное сообщество не более дружелюбной средой, чем перенаселенные джунгли; 3) охотное принятие идеи тотальной войны, рисовавшей в воображении борьбу целых обществ друг против друга с применением любых средств, в том числе и самых крайних, для обеспечения полной победы; 4) логически вытекавшей из последней, но уходящей

4Schwarzenberger, 211.

293

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

корнями также в долгую традицию германской военной мысли исключительно жесткой и всеобъемлющей доктриной военной необходимости; и 5) отрицанием — в том, что касается военных операций против СССР, — того, что Гаагские правила применимы в войне против государства, которое, как заявляли немцы, не подтвердило своего обязательства следовать этим правилам после происшедшей в нем революции.

Каковы бы ни были основания для последнего аргумента, который рука об руку шел с требованием, что Конвенция 1929 г. о военнопленных не должна применяться в войне против государства, которое так ее и не ратифицировало, он не был принят во внимание в Нюрнберге. Как мы уже видели, Гаагские правила расценивались в этих принципиальных аспектах как разъясняющие международное обычное право, т.е. обязательные для соблюдения всеми государствами независимо от того, решили ли они подписать и ратифицировать соответствующие документы или нет, и то же самое относилось к женевским конвенциям 1929 г. Существовал определенный стандарт цивилизованности, ниже которого ни одно государство не могло опускаться, если оно хотело оставаться членом международного сообщества, и больше к этому нечего добавить.

Таким образом, Гаагские правила 1899 и 1907 г. и конвенция, их содержащая, обеспечивали критерии, по которым устанавливались военные преступления против гражданского населения. Обнаружилось, что в двух основных аспектах эти нормы нуждались в расширении. Их неопределенность в вопросах военной необходимости давала этой доктрине больше свободы для маневра, чем, с точки зрения некоторых, является этически приемлемым, а их общие принципы в отношении защиты гражданского населения в военное время необходимо было проработать с учетом практических деталей, как это было сделано в отношении принципов защиты военнопленных. Как мы вскоре увидим, вопрос военной необходимости рассматривался в нюрнбергском приговоре и других аналогичных приговорах. Состояние права, регулирующего вопрос гражданского населения (вместе с другими вопросами), было определено женевскими конвенциями, выработка которых была описана выше.

Никакой приемлемой юридической защиты невозможно было выдвинуть против главных параграфов этой части обви-

294

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

нительного заключения в Нюрнберге: истребление и массовые убийства, убийства и пытки отдельных людей, произвольное разрушение частной собственности и того, что принадлежало к мировому культурному наследию, принуждение к рабскому труду и безжалостный угон людей из собственной страны на принудительные работы; систематическое разграбление даже самых первичных и незаменимых экономических ресурсов; а также всевозможные сочетания этих зверств (например, угон людей и рабский труд были неотъемлемой частью функционирования архипелага Освенцима, в ходе чего происходили и разрушение, и убийства, и террор, и пытки). Особенно наглые или идеологически одержимые подсудимые иногда заявляли, что все то, что они сделали, оправдывалось неким высшим законом расовой или национальной жизни или же попросту требованиями тотальной войны, поскольку они считали, что ее нужно было вести. Такая точка зрения сама по себе заслуживала интереса и бдительного внимания, но, разумеется, была абсолютно неприемлемой в качестве защиты в суде, призванном восстановить нормы международного права и стандарты цивилизованности.

На более низких уровнях для мужчин и женщин, принимавших участие в реализации этих беззаконных планов и политики, возможно было организовать некоторые правдоподобные линии защиты. Одно дело — необходимость с точки зрения нацизма: все, что делалось в ее рамках, полностью выходило за пределы юридически допустимого. А другое дело — военная необходимость и приказы вышестоящего начальства, и здесь ситуация укладывалась в классические юридические границы. Трибуналы над военными преступниками должны были уделить много внимания возражениям защиты, что такоето и такое-то разрушение или массовая резня оправдывались «военной необходимостью». Не меньше внимания пришлось уделить доводу о «приказах вышестоящего начальства» — не потому, что рассмотрение его требовало такого же количества экспертных военных и юридических знаний, но просто потому, что он регулярно выдвигался обвиняемыми на всех уровнях, начиная с тех, кто подчинялся лично фюреру, и заканчивая рядовыми, подчинявшимися приказам своего капрала. Довод служил своего рода магической формулой для тех участвовавших в совершении преступлений и зверствах, кто считал, что им можно оправдать их личное участие без необходи-

295

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

мости отрицать это участие. На оба эти довода у Нюрнбергского трибунала были важные контрдоводы.

Военная необходимость

То, что было сказано по этому поводу в судебных решениях, прояснило некоторые, но отнюдь не все моменты, связанные с этой идеей. Создатели гаагского права затронули существо этого вопроса, когда охарактеризовали ВДС, подписавшие Конвенцию о законах и обычаях сухопутной войны, как воодушевленных «желанием уменьшить бедствия войны, насколько позволят военные требования [в редакции 1899 г. — «необходимость»]» (курсив мой. — Дж. Б.). Война по определению приносит с собой разрушения и страдания, но тех, которые не являются необходимыми при проведении военных операций, можно избегать. Этой истины придерживались порядочные люди, находящиеся на военной службе, и (как было показано в части 1) к концу XIX века она воплотилась в обширный корпус обычного права. Теперь пришло время воплотить его в еще более солидный корпус международного договорного права. Поэтому Гаагские правила, которые, помимо множества определений, принципов и общих норм, содержали определенные запреты на конкретные действия (например, на заявления о том, что никому не будет предоставлено никакой пощады, на применение вооружений и т.д. в расчете на то, что они вызовут ненужные страдания), которые никакая военная необходимость не сможет когда-либо оправдать.

В других случаях, в которых все-таки можно делать утверждения о военной необходимости, были специально сделаны допускающие оговорки, в частности в ст. 23 (ж), запрещающей разрушение или захват собственности противника, «кроме случаев, когда подобное истребление или захват настоятельно вызывается военною необходимостью». Были и еще несколько статьей, содержащих более слабые варианты того же ограничения. В остальном подразумевался вполне прозрачный вывод: там, где никаких подобных ограничений не вводилось, следовало руководствоваться «началами международного права». Это оставляло, хотя и совсем немного, пространство для практики строгого обращения и наложения наказания, оправдываемой военной необходимостью, которая предусматривает-

296

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

ся в преамбуле. Только меньшинство комментаторов (главным образом немецких, как и следовало ожидать от авторов, пишущих в рамках национальной военной традиции) настаивало на утверждении, что положение «о военной необходимости» в преамбуле побивает все, что за ним следует, и вопреки мнению большинства о ясном значении этого текста дает возможность оправдать любой отход от правил путем апелляции к нему.

Такая апелляция имела место на нескольких послевоенных процессах и дала определенные результаты. Неизбежно присутствуя на заднем плане практически во всех системах аргументации защиты против обвинений в чрезмерной жестокости по отношению к гражданским лицам, она вышла на первый план в двух делах, заслушанных американскими военными трибуналами в Нюрнберге, после того как Международный военный трибунал завершил свою работу. Обвинения в «бессмысленном разрушении городов, деревень и разорении местности, не оправданных военной необходимостью», были выдвинуты против множества немецких генералов на так называемых процессе о заложниках, процессе Верховного главнокомандования. Наиболее памятный случай применения этой линии защиты относится к процессу над генералом Лотаром Рендуличем, о чем будет подробно рассказано в части III.

Ответственность за выполнение приказа вышестоящего начальника и ответственность командования

Вопрос о приказах вышестоящего начальства был одним из самых простых для разрешения в ходе процессов над военными преступниками, что, однако, не означает, что он был решен раз и навсегда. В силу самой своей природы этот вопрос не дает надолго забыть о себе. Из всех социальных организаций вооруженные силы — одна из тех, от членов которой в наибольшей степени требуется немедленное и беспрекословное повиновение приказам. Как сказал делегат из Аргентины на Дипломатической конференции по правам человека (ДКПЧ): «Принцип надлежащего повиновения [является] краеугольным камнем военной системы многих стран,

297

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

присутствующих на [этой] конференции»5. Если ответственность за юридически или морально сомнительные приказы и лежит на ком-то, то это лицо, которое отдает приказ, а не лицо, которое этому приказу подчиняется. Короли и командующие испытывают гордость, оттого что берут на себя ответственность перед Богом и людьми, — не в последнюю очередь потому, что выполняющие их приказы в противном случае не были бы готовы совершать те выглядящие ужасными действия, которые им приказали выполнить. «Не их дело рассуждать почему» (курсив мой. — Дж. Б.).

Однако эта абсолютистская военная этика всегда подвергалась сомнению, причем даже со стороны самих военных. Солдат, который не подчиняется приказу своего капитана застрелить своего полковника, скорее заслужит похвалу последнего, чем порицание. Толковые солдаты вполне в состоянии различать приказы, выглядящие ужасными, но тем не менее имеющие под собой законные основания (например, подвергнуть бомбардировке мирно выглядящий городок, о котором командование знает, что там укрываются войска, или бомбардировка которого может быть оправдана как ответная мера), и приказы, для которых невозможно никакое оправдание (например, массовая резня, пытки, изнасилования, совершаемые над очевидно мирными жителями). Чилийский делегат на одном из многочисленных заседаний ДКПЧ, где обсуждался этот вопрос, признал, что, в то время как ряд «национальных уголовных законодательств [в том числе законодательство его собственной страны] санкционировали принцип… абсолютного повиновения», в законодательстве других был принят принцип «рационального повиновения или, по-другому, обдуманного повиновения, означающего, что подчиненный может попросить своего вышестоящего начальника пересмотреть приказ, но должен будет повиноваться, если приказ подтвержден»6. Более того, гражданские интересы в цивилизованных обще-

5Торрес Авалос на заседании Комитета I, 6 мая 1976 г. Эту и следующую цитату я смог найти благодаря посвященному «приказам вышестоящих» «Дополнению» (Howard S. Levie, Supplement (New York, 1985)) Ховарда С. Леви к его же четырехтомному труду: Howard S. Levie, Protection of War Victims: Protocol I to

the 1949 Geneva Conventions (1979—1981).

6Господин Лион в Комитете I, 5 мая 1976 г.

298

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

ствах всякий раз, когда им предоставлялась возможность заявить о себе в противовес военным интересам, никогда не были удовлетворены применением этой этики безусловного повиновения приказам, по крайней мере в мирное время. Результаты неизбежно оказывались безобразными. Когда Херш Лаутерпахт изучал эти результаты по поручению послевоенной Международной комиссии по реконструкции и развитию пенитенциарной системы (International Commission for Penal Reconstruction and Development), он отмечал, насколько по-разному проблема решалась в Англии и США, с одной стороны, и в Германии — с другой7. Воинские уставы Англии предписывали полное повиновение приказам, но в национальных правовых системах можно было найти различные способы, как ослабить для повинующихся приказам солдат наказания, к которым приводило выполнение этих приказов. «Германский кодекс военного уголовного права... предписывал солдату выполнять все приказы, не опасаясь юридических последствий, но добавлял, что это не относится к приказам, о которых солдат точно знает, что их целью является совершение преступления».

В определенной степени следствием меморандума Лаутерпахта стали изменения, внесенные в 1944 г. в британский и американский военные уставы, и введение в уставы международных военных трибуналов следующей статьи: «Тот факт, что подсудимый действовал по распоряжению правительства или приказу начальника, не освобождает его от ответственности, но может рассматриваться как довод для смягчения наказания, если трибунал признает, что этого требуют интересы правосудия». Правосудие, как выяснилось, потребовало сочувственного отношения к аргументу защиты, ссылающемуся на «приказ вышестоящего начальника», когда такой приказ выполнялся подчиненными низшего ранга, за исключением самых зверских случаев, но тот же самый аргумент с негодованием отвергался, когда речь шла об офицерах и должностных лицах

7 См. меморандум Лаутерпахта, опубликованный в BYIL 1944 г., частично воспроизведен в: History of the UN War Crimes Commission and the Development of the Laws of War (London, 1948), 275—277; на с. 281 того же издания содержатся сведения об изменениях, внесенных в британское и американское законодательство, о которых упоминается в следующем абзаце.

299

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

высшего эшелона. «Эти люди, — сказал главный обвинитель США о подсудимых самого высшего ранга в своей заключительной речи в Нюрнберге, — уничтожили в Германии свободную систему правления, а теперь умоляют, чтобы их избавили от ответственности, потому, что они стали рабами. Это похоже на рассказ о том мальчике, который убил отца и мать, а потом просил о снисхождении, потому, что он сирота»8. Этот великолепный обвинительный аргумент неявным образом отвергал как лживое традиционное утверждение германской офицерской касты о том, что она «далека от политики». Но то, что некто был «просто солдатом», не оправдывало и тех, кто находился на высоких ступенях иерархии, транслирующей приказы сверху вниз: «Ни от одного солдата не может требоваться участие в совершении преступлений, подобных этим, — говорилось в приговоре Международного военного трибунала в разделе, посвященном генералу Йодлю, — и он сейчас не может прикрываться мифическим требованием солдатского повиновения при всех условиях»9. Ни один другой элемент Нюрнбергского корпуса права не был более последовательно привержен отстаиванию принципа индивидуальной ответственности. Этот принцип был сформулирован в заявлении Комиссии по международному праву ООН о нюрнбергских принципах следующим образом: «Тот факт, что какое-либо лицо действовало, выполняя приказ своего правительства или вышестоящего должностного лица, не освобождает его от ответственности в рамках международного права, если моральный выбор был действительно для него возможен».

Ответственность командования по вполне очевидным причинам объединяется с ответственностью за выполнение приказов вышестоящего начальника. Если подчиненные военнослужащие могут быть привлечены к суду за выполнение незаконных или варварских приказов, разве логика и справедливость не требует привлечения к суду их начальников за совершение того же самого? Международный военный трибунал и другие крупные процессы над военными преступниками должным образом придерживались и логики, и справедливости. Генера-

8Цит. по: Yoram Dinstein, The Defence of ‘Obedience to Superior

Orders’ in International Law (Leiden, 1965), 145.

9British edn. of the judgment, 118. [Русский текст приговора: Без срока давности. М.: Мысль, 2006. С. 230.]

300