Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Entr’acte

ла война Судного дня (Йом-Кипур) в 1973 г., когда сверхдержавы сами оказались на грани вооруженного столкновения, сопоставимого только с Карибским кризисом. Военная оккупация Западного берега реки Иордан и Сектора Газа, которая продолжается с 1967 г. и является не имеющим исторических параллелей или прецедентов последствием войны, поставила Израиль в положение постоянного нарушителя международного права. Израиль был представлен его врагами как результат колониального вторжения империалистов США в арабский регион, а благодаря сионизму — еще

икак расистское государство, единственным аналогом которого является ЮАР, основанная на апартеиде (хотя справедливость этого утверждения может быть оспорена). Панарабский национализм получил мощный импульс для развития

итакую постоянную подпитку, какую раньше невозможно было вообразить. Взаимная ненависть непримиримых сторон транслировалась по всему миру через бесчисленное множество невидимых каналов, например через терроризм, поддерживаемый арабами и их революционными сторонниками, через поставки оружия и передачу израильского опыта противоповстанческих операций самым репрессивным и дурнопахнущим режимам в мире. Если в 1947—1948 гг. и была возможность обеспечить жизнеспособный раздел территории в Палестине, то за то, что эта возможность оказалась упущена, пришлось заплатить ужасную цену не только людям, проживающим на этой земле, но и всему миру.

Наш подготовительный обзор типов, стилей и мотивов современных вооруженных конфликтов будет неполон без упоминания особого рода чувств, которые нередко перемешиваются с другими неким характерным для конца XX в. образом. Как правило, объяснение вооруженного конфликта выглядит вполне удовлетворительным, если ограничивается классическими (и взаимно перекрывающимися) категориями, о которых мы уже упоминали: нация, этническая группа, империя, прибыли и убытки, идеология, раса, религия, племя и клан, а также их принимаемыми как само собой разумеющееся надстройками из такого знакомого материала, как страх, невежество, безумие, гнев, гордость, жадность, отчаяние и т.д. В этом нет ничего нового! Но что действительно представляется новым в том мире, каким он стал после окончания Вто-

351

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

рой мировой войны, — это почти всеобщее глубокое чувство, свойственное неимущим (во всяком случае, выразителям их взглядов и представителям этих слоев, умеющим выражать свои мысли), что они не должны вечно оставаться в том бедственном состоянии, в котором они находятся, и что в связи с этим что-то не просто должно быть сделано, но и может быть сделано, причем незамедлительно.

Новизна состоит не в самом этом чувстве и даже не способах его выражения, а в масштабе и серьезности задаваемой им системы ориентиров. Нет и никогда не было чего-либо более естественного с человеческой точки зрения, чем негодование бедных против богатых и ненависть раба к господину. Недопущение и подавление народных бунтов, восстаний и революций, смягчение теми или иными способами тех затруднительных обстоятельств, которые приводят к ним, или отвлечение людей от этих трудностей во все времена и во всех обществах было обычной заботой правителей и элит, а также находящейся с ними в связке религии. Все это старые как мир фундаментальные константы человеческой истории. Намного менее древними, но также порядком поношенными с точки зрения конца XX в. выглядят соответствующие марксистские и ленинистские диагнозы и рецепты. Какой бы момент истории ни хотели профессиональные историки назначить в качестве точки «начала нового времени», широкая публика, скорее всего, сойдется на 1917 г. После травмирующего опыта, связанного с событиями в России, стало возможным заняться дальнейшим поиском и трудиться с надеждой и без очевидной абсурдности на благо мировой революции. Ожидания коммунистов, что они достигнут триумфа, двигаясь на гребне этой волны, оказались на рубеже 90-х годов XX в., вслед за очередной серией потрясений в России, окончательно поверженными в прах. В той степени, в которой основные тенденции современной истории определялись борьбой между коммунизмом и капитализмом за лидерство в деле всеобщего совершенствования (и с определенных углов зрения такая характеристика выглядела правдоподобной), коммунизм, похоже, проиграл.

Но нельзя с той же уверенностью сказать, что капитализм победил. Все те же старые как мир константы социальных и политических конфликтов продолжают существовать на планете, где бедность и богатство, порабощение и господство, «проигравшие» и «выигравшие» противостоят друг другу во многих

352

Entr’acte

отношениях столь же резко, как и прежде, но с двумя важными отличиями (и здесь мы возвращаемся к главной идее данного рассуждения). Во-первых, благодаря тому способу, которым прогресс в сфере торговли, средств массовой коммуникации и организации международных отношений способствовал появлению чувства «единого мира» (популярный термин, широко пропагандирующийся ООН), «проигравшие» оказываются гораздо лучше, чем прежде, осведомлены о самих себе, об относительной степени своей обездоленности и о широкой дискуссии по поводу того, что с этим делать дальше. Заголовок одной из первых книг об их положении, принадлежавшей перу родившегося на Мартинике, получившего французское образование алжирского революционера Франца Фанона и быстро ставшей классической, — «Обездоленные Земли» (Les Damnés de la terre, 1961), —многократно перефразировался и тиражировался с момента появления этой работы. Сквозь гуманитарный телескоп виден не «единый мир», но три или даже четыре «мира». Не «капитализм против коммунизма», но «Север против Юга», богатые против бедных — вот краткое наименование этого нового (существующего с 60-х годов) современного проекта нагнетания напряженности и борьбы.

Второй аспект этой ранее не существовавшей ситуации действует в сторону еще большего усиления ее нестабильности. Новизна состоит не только в том, что именно может увидеть современный взгляд, но и в том, как он это видит. Когда этот великий спор еще только начинался с утверждения существования универсальных прав человека, «богатые стороны», т.е. «имущие», стали заложниками судьбы и «неимущих». А это с необходимостью подразумевало признание того факта, что самое вопиющее неравенство и несправедливость, от которых страдает «человечество как одна семья» (еще одно модное выражение нашего времени), не будут существовать вечно и что их предстоит исправить, каким бы трудным и болезненным ни был процесс исправления и как бы мало желания ни проявляло большинство «имущих» в нем участвовать. Так появилась идея о правах человека, призванная смягчить чувства и сформировать язык всех, без преувеличения, вооруженных конфликтов, которые происходят в современном мире. Ни одна из категорий конфликтов, перечисленных выше, не является невосприимчивой к этой перемене акцентов. Язык прав человека стал фактически lingua franca, на котором

353

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

чаще всего формулируются причины и предлоги конфликтов с применением силы. Это добавляет к ним элемент морального негодования и идеальной цели, которых в противном случае у многих из них не было бы (при том что у них уже имеются традиционные адекватные причины). Насколько вероятно, что это новшество будет их сдерживать, — это вопрос, которого мы коснемся ниже.

Так выглядит тот водоворот вооруженных конфликтов, в который международное гуманитарное право призвано привнести целительное воздействие защиты и помощи. В таких напряженных обстоятельствах неудивительно, что умеренные послевоенные модификации, описанные в части II, оказались не слишком пригодными, чтобы подготовить МГП к ответу на подобного рода вызовы, и что болезненный опыт попыток такого ответа должен был породить еще более радикальные изменения. Разумеется, такого рода вызовы и ответы — обычное явление и для других отраслей международного права, по крайней мере для всех тех, которым пришлось столкнуться на арене ООН с идеологическими аргументами и нажимом политических блоков. Было предложено и даже принято новое право (о юридической авторитетности резолюций Генеральной Ассамблеи ведется непрекращающийся спор: в какой степени важнейшие из них могут направлять государственную практику и что они могли бы в совокупности внести в обычное право), основанное на принципах, о которых до 1945 г. никто и не слышал. Старое право толковалось подобными же новыми способами. Обобщенное изложение всех этих сдвигов в концептуальных основах международного права войны, мира и нейтралитета, составленное в расчете на обычного человека, теперь и предлагается в качестве полезного первого шага в критическом исследовании функционирования современного МГП и составляет содержание последней части книги.

Вцентре внимания находится государство, как это было

ираньше на протяжении долгого времени. Государство, каким оно было изобретено или, как сказали бы некоторые, заново изобретено в начале Нового времени в Европе, больше не является в этой сфере единственным «субъектом» или «актором» (если воспользоваться техническими терминами, принятыми в науке). По очевидным причинам оно пока что оста-

354

Entr’acte

ется самым главным действующим лицом, но при этом не единственным и не безраздельно господствующим. До определенной степени это знаменует возврат к идее, относящейся к досовременной эпохе, что высшие формы права — божественное право, естественное право, jus gentium — имеют своей целью установление отношений между собой всех людей и их коллективных институтов. В особенности право в сфере прав человека, рассматривая отдельного индивида как субъекта, не менее значимого, чем государство, уходит корнями в те далекие времена. Но помимо индивида, который теперь вполне уверенно занимает центр поля, у его границ с разных сторон материализовались институты, претендующие по вполне обоснованным причинам на предоставление им некоторого, так сказать, официального статуса среди бесспорно основных акторов. Организация Объединенных Наций, в той степени, в которой она представляет собой нечто большее, чем совокупность входящих в нее государств, очевидно, является главным среди них, а в ее фарватере следует целый ряд всевозможных менее крупных организаций — ее специальных агентств. ООН, ее агентства и региональные организации входят в число межправительственных организаций, МПО. За ними следуют НПО — (международные) неправительственные организации, часть из которых, такие как Фонд помощи детям, организация «Международная Амнистия», Médecins sans Frontières* и, в первую очередь, Международный Комитет Красного Креста, получили статус и положение на высшем уровне международных отношений, что делает осуществление последних, особенно в их наиболее мрачных аспектах, невозможным и неполным без этих организаций9.

Ряд военно-политических организаций в той или иной степени также прорвались в сферу исключительного ведения государств. В ходе тридцатилетней кампании за деколонизацию, которая отняла так много времени у Генеральной Ассамблеи начиная с конца 50-х годов, сторонникам потенциальных будущих государств сразу же стало ясно, что из обращения с ними, когда и где только возможно, как с действительно

* «Врачи без границ» (фр.). — Ред.

9Не приходится удивляться, что МККК, ввиду его уникального юридического статуса и особых отношений с правительствами, считает себя суперНПО, причем вполне заслуженно.

355

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

ожидающими признания государствами можно извлечь политические и пропагандистские преимущества. Алжирское движение за национальное освобождение было первым среди тех, кому государства Советского блока и Движение неприсоединения оказали такой прием. Можно считать, что эта тенденция достигла своего апогея в начале 70-х годов, когда Декларация о принципах международного права 1970 г. освятила авторитетом ООН борьбу за самоопределение, а четыре года спустя Организации освобождения Палестины был предоставлен статус постоянного наблюдателя в ООН. В 1974 г.

входе все той же кампании был предпринят спорный шаг, когда удалось добиться окончательного согласия приравнять войны за национальное освобождение к международным вооруженным конфликтам на Дипломатической конференции 1974—1977 гг. (CDDH), целью которой было совершенствование МГП.

Ни в одной области международного права установление статуса «актора» не является более важным, чем в праве войны. За статусом и признанием следуют права и обязанности: соблюдения каких норм права войны следует ожидать от данной стороны или группы и соблюдения каких норм она сама может ожидать. Но — и здесь мы возвращаемся к мысли, обсуждавшейся в последнем разделе введения к этой книге, — установление статуса сторон и т.д. само по себе, согласно букве международного права, зависит от статуса вооруженных конфликтов, а их статус в современном мире часто противоречив и неясен. Государства естественным образом сочли, что

вих интересах сохранить в этом отношении запретительное и ограничительное понимание буквы закона. Тем не менее трактовка его духа часто заходит намного дальше. Действительное функционирование «гуманитарного права» невозможно адекватно описать, если оставаться в рамках разговора о праве как таковом, как обычно делают эксперты по правовым вопросам. Те, кто занимается гуманитарной практикой, живут не законом единым.

Разработчики общей статьи 3 не могли в 1949 г. предвидеть, что практика государств и прагматизм МККК вскоре сойдутся на частичном применении статьи, даже несмотря на то что смущенное или высокомерное нежелание государств признавать, что «конфликт в соответствии со ст. 3» происходит на их территории, будет препятствовать подтверждению ими ее

356

Entr’acte

применимости. Не могли они в 1949 г. представить себе и то, как много разновидностей и состояний вооруженных групп (например, революционные партизаны в Латинской Америке, «милиции» в Ливане) в разное время и в разных обстоятельствах благодаря изобретательности МККК будут подведены под простое определение «сторон», содержащееся в конвенциях. Какова бы ни была находчивость МККК в следовании духу закона, будь то в формальных рамках конвенций или вне их (это бывает гораздо чаще, особенно когда государственная власть ослабевает), его крайне важная приверженность букве удерживает его, по крайней мере публично, от того, чтобы начать разбираться в различиях между теми или иными видами «сторон». Каким образом могут устанавливаться подобные различия, может быть продемонстрировано определениями негосударственных политических акторов, предложенными «Международной Амнистией». Эта организация готова иметь дело как с квазигосударственными образованиями («обладающими некоторыми атрибутами правительств»), так и с негосударственными образованиями: «вооруженными группами оппозиции, у которых отсутствуют атрибуты правительства, но которые тем не менее могут привлекаться МА к ответственности в связи с некоторыми нарушениями прав человека»10. Можно подытожить сказанное следующим образом: как бы ни был ограничен круг сторон, которые, помимо государств, признаются в писаных нормах международного права, применительно к практике гуманитарного права и международного законодательства в сфере прав человека этот круг наиболее сложен и широк.

Война, мир и нейтралитет, другие фундаментальные концепции, имеющие непосредственное отношение к проблеме, подобным же образом утратили свое прежнее четкое значение. Те, кто в XVII и XIX вв. создавал современное международное право, разделяли господствовавшее в их культуре общее понимание того, что война и мир — это противоположные состояния человеческого существования, что мир более желателен с моральной точки зрения и что цивилизация означает преобладание мира над войной. Война, если смотреть на вещи с этой стороны, была временами неизбежной и даже необходимой, но в долгосрочной перспективе представляла собой исключе-

10 Журнал Amnesty, Aug.-Sept. 1990, 22.

357

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

ние. Для цивилизованных государств нормой является мир. Таким образом, система международного права, которую эти государства выработали для себя, устанавливала четкое различие между военным и мирным временем. Она создала разные своды норм поведения, соответствующие каждому из них, а вместе с этими нормами корпус права для регулирования поведения государств, которые воюют, и государств, которые не воюют друг с другом; эти нормы исходили из еще одной предпосылки, характерной для цивилизации до XX в., состоявшей в том, что, какое бы уважение ни следовало проявлять по отношению к правам воюющих сторон, необходимо также помнить о правах нейтральных сторон. Объявления войны редко на практике означали начало военных действий, вроде того как выстрел стартового пистолета означает начало забега, но до Второй мировой войны они играли очень важную роль как публичные заявления о том, что один международный правовой режим сменялся другим и что, соответственно, подданные враждебного государства и нейтральные стороны должны знать, чего дальше ожидать.

Эти простые правила ненадолго пережили учреждение ООН и наступление эпохи таких вооруженных конфликтов, о которых мы говорили выше. Не только количество и многообразие конфликтов стали таковы, что перестали поддаваться четкому юридическому описанию, но и выражения, употребляемые в самом Уставе ООН, который государства были не склонны открыто нарушать, заставляли последние прибегать к терминологии, которая всем, кроме посвященных в дела ООН, казалась искусственной и фальшивой. Старомодные формальные объявления войны после 8 августа 1945 г., когда Советский Союз объявил войну Японии, вышли из употребления. Ст. 2 (4) Устава ООН требовала от членов ООН «воздерживаться… от угрозы силой или ее применения… против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства». Само слово «война» стало нежелательным для употребления в официальной речи — США никогда не находились «в состоянии войны» с Северным Вьетнамом, Ирак — с Ираном, а Великобритания — с Аргентиной. Слово «агрессия», по необходимости много раз упоминаемое в судебных процессах Международных военных трибуналов, не употреблялось в Уставе из-за тех трудностей, с которыми столкнулась Лига Наций при попытке

358

Entr’acte

определения этого понятия. Однако работа над определением агрессии началась сразу же, и в 1974 г., согласованное (т.е. лишенное какого-либо точного смысла) определение наконец появилось11. Все это привело к тому, что, хотя и после этого момента действия государств на международной арене могли быть по существу агрессивными, государства должны были найти способ охарактеризовать их так, чтобы они не выглядели таковыми, — фокус, который большинство без труда проделывало, подводя почти любое действие вооруженных сил под описание «индивидуальной или коллективной самообороны», разрешаемой (при определенных условиях) ст. 51.

Единственным законным исключением из этого нового понимания международного права была вооруженная борьба, инициированная и проводимая национальноосвободительным движением (НОД), которое определялось так, как большинство членов ООН предпочло его определить. На тех же основаниях акты помощи НОД, такие как предоставление их членам убежища на территории другого государства и разрешенная поставка оружия через свою границу, не считались актами враждебности (не говоря уже об агрессии), каковыми могли бы быть при других обстоятельствах. Согласно ограничительному определению НОД они были признаны особым случаем. К тому же их значение уменьшалось, поскольку начиная с середины 60-х годов, когда наблюдался максимум распространенности таких движений, их число сокращалось, так что к концу 80-х от них, по большому счету, остались только ООП да АНК. Еще более ярко иллюстрирует общий процесс «расплавления» юридических дефиниций (это сравнение со свечами, а не с Чернобылем) то, что государства теперь смогли вести войны друг против друга «по доверенности» и подстрекать враждующие стороны как в гражданских, так и в международных войнах, не считая необходимым определять, находятся ли они в «состоянии войны» или «в состоянии мира» друг с другом, а также являются ли их союзники, вовлеченные в эти конфликты, «нейтральными сторонами».

11Некоторая путаница произошла из-за перевода во французском тексте выражения «вооруженное нападение» в ст. 51 Устава ООН как aggression armée [что может быть понято как «армия вторжения». — Ред.].

359

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

В прежние времена предполагалось, что войны вновь сменяются миром с подписанием мирного договора, но мирные договоры стали в наше время менее распространенным инструментом прекращения вооруженных конфликтов, чем соглашения о прекращении военных действий, о прекращении огня, о перемирии, а также всевозможные договоренности и соглашения, заключенные с участием или без участия миротворческих сил ООН. Прежняя трихотомия война-нейтралитет-мир относилась к другому миру, чем мир вооруженных конфликтов вроде тех, которые годами продолжались, например, во Вьетнаме, Анголе, Камбодже/Кампучии и с 1979 г. в Афганистане. В этом кратком списке не упомянуты отношения Израиля с соседями, и лишь потому, что они представляют собой нечто особое. Точно так же еще один древний столп права, умело подновленный в ст. 21 (7) Устава ООН, стал едва ли чем-то большим, чем политико-правовая ширма, пусть даже исключительно изящная и яркая: речь идет о принципе «невмешательства» во внутренние дела государств. На деле же происходит так много серьезных и многообразных форм вмешательства со стороны сильных государств во внутренние дела более слабых государств, что «интервенция» к настоящему моменту стала признанным предметом международных правовых и политических исследований.

Каков бы ни был вклад всего этого многословия и двусмысленности в ту путаницу, которая возникает в умах людей, желающих понять, что же на самом деле происходит в мире, можно определенно утверждать, что для практики МГП это имеет весьма ограниченное значение. Нет оснований полагать, что проблемы и трудности обеспечения пусть даже частичного соблюдения его норм стали бы меньше, если бы язык права лучше соответствовал политической и военной реальности, как это было в прежние времена. Гуманитарные организации, действующие в данной области, во главе с МККК по-прежнему везде и всегда находят путь в кабинеты властей, разрешение которых является непременным условием для их деятельности. Насколько полезным может быть право за рамками этого вопроса о «входе», судя по всему, сильно зависит от обстоятельств и личностей. Не подлежит сомнению, что уникальная способность МККК напрямую иметь дело с правительствами и задавать им щекотливые вопросы основывается на его уникальном статусе, предоставленном ему правом.

360