Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 7. Гуманитарная практика и законы войны

и режимы, столкнувшиеся с первой волной национальноосвободительных и революционных движений: Франция, Великобритания, США, Нидерланды, Португалия, Бельгия, Испания, а также впоследствии почти все государства Латинской Америки — не имели никаких оснований рассчитывать на гуманитарную помощь из внешних источников. Такие основания были у противоположной стороны, выступавшей против них. Национально-освободительные движения и та борьба, которую они вели, обладали общими характерными чертами: изначально невыгодное положение, связанное с недостатком материальных ресурсов, демократическая риторика, поддержка большинства членов ООН, видимая народная поддержка (было бы чересчур рискованным использовать более определенное выражение) и вызывающие боль свидетельства потерь и страданий среди тех групп населения, на представительство которых претендовали эти движения и ради которых они вели свою борьбу. По мере того как смягчались правовые запреты в отношении интервенций с целью оказания военной помощи национально-освободительным движениям, а практика ООН в сфере помощи беженцам распространилась на целые народы, спасающиеся от военных действий, сочувствие к жертвам вооруженных конфликтов привело к такому расширению понятия «гуманитарная помощь», что оно стало включать в себя и оказание помощи участникам национально-освободительных движений (зачастую находящимся в лагерях за пределами своих стран), независимо от того, являются ли они настоящими «гражданскими лицами» или нет, и снабжение предметами, которые хотя и не имеют прямого военного назначения (т.е. не являются вооружением в строгом смысле этого слова), но являются на практике совершенно необходимыми для обеспечения военных операций (транспортные средства, средства связи, продукция медицинского назначения). В той общественной атмосфере, которая царит в настоящее время, действительные политические и другие побочные последствия такой помощи, не говоря уже о тех целях, которые, возможно, выходят за пределы этих последствий, вряд ли смогут привести к ее запрету. Ситуацию спасает правовая фикция. Помощь и районы, которые объявлены «гуманитарными», по определению не могут не быть «нейтральными»!

371

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

Яркий и, на мой взгляд, весьма убедительный анализ этого явления был предложен в опубликованной в 1986 г. работе Ж.-К. Рюфена [J.-K. Rufin] под названием Le Piège. Quand l’aide humanitaire remplace la guerre (которое можно перевести так: «Западня. Как гуманитарная помощь становится заменителем войны»)4. Историческими вехами в современной истории описываемого феномена, на взгляд автора, стали: успех алжирского Фронта национального освобождения в получении признания своих баз по ту сторону алжиротунисской границы в качестве гуманитарных зон; популяризация романтических партизанских операций, проводившихся под руководством Фиделя Кастро, Эрнесто Че Гевары, Режиса Дебре; но более всего «биафрский» эпизод конца 60-х годов. Я согласен, что этот последний представляет особый интерес не менее чем в четырех аспектах. 1) Он показал лучше, чем любой другой пример, что умная пропаганда и профессиональные PR могут манипулировать гуманитарным импульсом и эксплуатировать его в своих целях; «Биафре», например, удалось убедить большинство потенциальных доноров в том, что нигерийская блокада представляет собой стратегию «геноцида» посредством массового голода, и тем самым отвлечь их внимание от того факта, что собственно сама политика сепаратистского руководства была частью проблемы5. 2) Этот пример является особо показательным с точки зрения того, как правовая и этическая путаница может послужить завесой для преследования определенных политических целей — от старомодной realpolitik, открыто проводимой французским правительством, до горячей поддержки биафрских сепаратистов, оказанной им во всем «западном» мире религиозными, политическими и гуманитарными организациями, выступаю-

4Paris, Editions Lattes, 1986.

5Приведенное краткое описание предмета и мои суждения о гражданской войне в Нигерии основаны главным образом на следующих работах: Thierry Hentsch, Face au blocus: La CroixRouge internationale dans le Nigéria en guerre (Geneva, 1973); John J.Stremlau, The International Politics of the Nigerian Civil War (Princeton, NJ, 1977); Rex Niven, The War of Nigerean Unity (London, 1970); John de St. Jorre, The Nigerian Civil War (London, 1972); Morris Davis (ed.), Civil Wars and the Politics of International Relief (New York, 1975).

372

Глава 7. Гуманитарная практика и законы войны

щими за принцип добровольности6. 3) В Биафру поставлялись не только такие товары, полезность которых для проведения военных операций имеет косвенный характер и которые все же можно рассматривать в качестве чисто гуманитарной помощи, — продукты питания, медикаменты и т.п., — но и действительно необходимые для военных целей предметы — оружие и пр., — причем иногда даже теми же самыми самолетами. 4) Впервые всерьез был поднят вопрос, не способствует ли предоставление щедрой «гуманитарной помощи» затягиванию некоторых вооруженных конфликтов и, следовательно, неизбежному продлению неотделимых от них человеческих страданий7.

Различие между гуманитарной помощью и другими видами помощи, более ценными в военном отношении, продолжает играть центральную роль в юридической оценке той или иной ситуации и в расчетах политиков и государственных деятелей относительно того, насколько они могут позволить своим государствам принять определенную сторону в конфликтах, в которых участвуют другие страны. Особенно ярко это проявилось в США, где различие между военной и гуманитарной помощью всегда было благодатным полем битвы во всевозможных внешнеполитических схватках между президентом и Конгрессом и где война, которая независимо велась президентом Рейганом и его администрацией против Никарагуа, довела смешение этих видов помощи до крайней степени. Например, поставки фирмой Oxfam-America сельскохозяйственного оборудования в виде помощи были в 80-х годах запрещены на том основании, что они являются «торговлей с врагом». Партизанское движение контрас, получавшее гуманитарную помощь из Вашингтона, заявило, что будет рассматривать чиновников, занимающихся вопросами иностранной помощи правительству, в качестве неприятельских

6Поскольку французские гуманитарные организации позволили себе стать столь же приверженными делу «Биафры» в силу своих

причин, сколь Де Голль оказался приверженным в силу своих, «Биафра» приобрела в их глазах священный статус. Живым памятником этому стали «Врачи без границ» — организация, поныне существующая и процветающая.

7Я обнаружил, что о такой возможности в том или ином контексте упоминали столь разные авторы, как Уильям Шоукросс, Раймон Арон, Кейт Сьютер, Сидней Бейли и Майкл Уолцер.

373

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

целей, а никарагуанское правительство объявило, что расценивает «гуманитарную помощь», выделяемую контрас, как «военные поставки»8.

Этот сравнительно небольшой пример с Никарагуа показывает, что в каждой ситуации, когда положение и злоключения «гражданских лиц» являются предметом заинтересованности воюющих сторон, может быть обнаружен большой набор вариантов политизированной гуманитарной помощи. Невозможно себе представить, чтобы не только классические национально-освободительные движения 60—70-х годов XX в., такие как АНК, СВАПО, МПЛА и т.п., но и не поддающиеся столь четкой квалификации и дольше существующие ООП, Народный фронт освобождения Эритреи и Народный фронт освобождения Тигре, сальвадорский Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти, афганские моджахеды, а также «красные кхмеры» (после их изгнания из Пномпеня) продержались бы в качестве единых движений столь долго и столь успешно без «гуманитарной» помощи, иногда огромной по своим размерам. Эта помощь из многочисленных внешних источников под разными флагами и лозунгами поступала в их лагеря и на их базы, которые обычно по необходимости обустраивались вблизи границ, внутри которых велись боевые действия9. С политической и военной точек зрения все это неудивительно. Только

сюридической точки зрения это может вызвать удивление

утого, кто принимает гуманитарную нейтральность, санкционированную доктриной равного применения, за чистую монету.

8 Почерпнуто из газет Guardian, 15 May 1985 и The Times, 22 Sept. 1986. Со времени написания первоначального варианта этой части книги классическая вашингтонская свара возникла вновь, теперь уже в связи с просьбой Израиля предоставить ему гарантий по кредитам на сумму 10 миллионов долларов, предназначенным на «гуманитарные» цели. В число этих целей входило, среди прочего, строительство укрепленных поселений для вооруженных жителей на оккупированных территориях.

9Некоторое представление о каждом эпизоде этого чрезвычайно распространенного явления можно получить из великолепной книги Gil Loescher and Laila Monahan (eds.), Refugees and International Relations (Oxford, 1989).

374

Глава 7. Гуманитарная практика и законы войны

Моральное обоснование военной необходимости в jus ad bellum

Другое важное последствие формального разделения jus in bello и jus ad bellum выявить значительно сложнее, но оно, как можно показать, гораздо более серьезно. Так же как целое может быть больше, чем сумма составляющих его частей, точно так и части целого, отделенные от него, уменьшаются из-за отсутствия того, что давало им единое целое. Нечто подобное, по-видимому, произошло, когда относящаяся к войне часть jus gentium разделилась на две составляющие. В период раннего Нового времени те европейские умы, которые находились под влиянием какой-либо части jus gentium (мы можем лишь строить догадки по поводу того, было ли их мало или много

втот или иной определенный момент времени; наше утверждение носит качественный, а не количественный характер), вряд ли не были осведомлены о том целом, в которое входила эта часть. Одна и та же этика, одно и то же чувство религиозного долга пропитывало всю эту систему принципов и запретов. Совесть должна была бодрствовать до того, как началась война, и считалось, что она не обязательно должна засыпать до того, как война не закончится. Совесть, вполне удовлетворенная тем, что дело, за которое ее обладатель был готов убивать, справедливо (вопрос, который к тому моменту, когда Генрих V и его воины поспорили об этом накануне битвы при Азенкуре, уже был предметом заинтересованного обсуждения на протяжении более тысячи лет), могла затем быть призвана к ответу за то, как именно совершалось лишение жизни. И даже если военные действия велись в соответствии с установленными правилами, они в прежние века все равно рассматривались законодателями морали как повод к покаянию и епитимье10. Вполне возможно, что европейские христиане, которые были способны разделять сформировавшиеся

вих культуре идеи интеллектуалов о войне, не могли вплоть до XVI в. отличить свои довоенные религиозные и моральные обязанности от тех обязанностей, которые накладывала на них начавшаяся война.

10См. Frederick H. Russel, The Just War in the Middle Ages

(Cambridge, 1975), страницы о «епитимье» и «покаянной литературе».

375

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

Современное концептуальное разделение «до» и «после» не может, разумеется, означать, что добропорядочные люди обязательно проводят такое различие. Выделение в практических юридических целях jus in bello в отдельную сферу не преуменьшило ipso facto значения jus ad bellum и его моральноэтических требований. Авторы, разъяснявшие необходимость подобного разделения, утверждали, что все требования морали по-прежнему остаются в силе. Единственное, что произошло, так это завершение длительного процесса пересмотра контекста, в котором следует рассматривать эти требования, и все более широкое принятие идеи, согласно которой мораль людей, ведущих войну, в некоторых частных аспектах просто отличается от морали обычных людей в обычное мирное время. Моралист всегда стоит перед одной и той же проблемой: обосновать допустимость деяний — таких как лишение человека жизни и пр., — совершенных при некоторых исключительных обстоятельствах и с определенного момента времени, при том что до этого момента они были недопустимы. В войне, которая отвечает выдвигаемым моралистом критериям справедливости, законности и прочим, лишение человека жизни не является убийством, а враги бывают врагами только в определенный период времени. К тому времени, когда такое рафинированное объяснение экстремальных обстоятельств превратилось в склонность реалистов XIX в. описывать войну как состояние, при котором ценности мирного времени просто превращаются в свою противоположность, ущелье, пролегшее между двумя аспектами права войны, стало почти невозможно преодолеть, не оступившись. Для людей, мыслящих достаточно прямолинейно, афоризмов вроде бессмертного «все средства хороши в любви и на войне» по-прежнему было вполне достаточно, чтобы положить конец всякому моральному дискомфорту. Для более разборчивых более подходящим стало высказывание Наполеона, выразившего современное военнополитическое толкование требований jus in bellо, теперь получившего самостоятельность: «Мой главный принцип и в политике, и на войне всегда заключался в том, что любой ущерб, причиненный врагу, даже допускаемый установленными правилами [т.е. обычным правом], может быть оправдан только

376

Глава 7. Гуманитарная практика и законы войны

в той степени, в какой он абсолютно необходим; все, что выходит за пределы абсолютной необходимости, преступно»11.

Это звучит вполне достойно, гуманно и совестливо, а кроме того, демонстрирует то осознание возможностей к самоограничению и ту готовность максимально их использовать, которые должен проявлять порядочный командир, пока «абсолютная необходимость» не воспрепятствует этому. Можно ли требовать большего? Поскольку оставшаяся часть данной книги в основном так или иначе посвящена проблеме различения в условиях войны «абсолютно необходимого» и того, что таковым не является, мы здесь можем более тщательно рассмотреть один из аспектов данной проблемы, который нигде больше в данной работе не затрагивается в явном виде. Это вопрос о том, может ли разделение двух jura повлиять на идею «необходимого», и если да, то в каком направлении? Мое утверждение состоит в том, что формальное отделение jus in bello от jus ad bellum действительно может оказать влияние на трактовку военной необходимости, причем почти наверняка негативное.

Эта чрезвычайно существенная возможность сама по себе заслуживает отдельной книги. Но написать хорошую работу на данную тему будет нелегко. Сбор адекватной доказательной базы для соответствующей аргументации потребует широких знаний в области военной истории; сам способ рассуждения изобилует опасностями, подобными минным полям и минамловушкам; и, более того, приступить к такому исследованию можно лишь с помощью довольно сложной категории «взаимоотношения между гражданскими и военными» и такого невероятно взрывоопасного понятия, как «военное мышление», — взрывоопасного, поскольку даже самые открытые для диалога военные, если заговорить с ними на эту тему, обычно будут отрицать, что таковое вообще существует. Они вполне

11Мой перевод с французского языка цитаты, приведенной в работе Макса Хубера ‘Die kriegsrechtlichen Verträge und die Kriegsraison’ in Zeitschrift fuer Völkerrecht, 7 (1913), 351—374, at 353. Я не посчитал необходимым проверять точность приводимой цитаты; она абсолютно соответствует всему тому, что мы знаем о Наполеоне, и, в любом случае, равный интерес представляет уже то, что сам Хубер (который впоследствии стал ведущей фигурой в МККК) взял ее из книги Якоба Буркхардта Weltgeschichtliche Betrachtungen (1905), 246.

377

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

резонно напомнят вам об огромной разнице в менталитетах, характерных для разных видов вооруженных сил и родов войск (не говоря уже о таком нелицеприятном факте, как соперничество между служащими внутри одних и тех же родов войск),

ио большом разнообразии склонностей, умений и навыков, требуемых для службы в разных частях и учреждениях внутри каждого из них. Например, для военнослужащих такой армии, как британская, где различия между полками культивируются совершенно сознательно, идея общего менталитета, несомненно, будет выглядеть особенно нелепой. И все же,

сгражданской точки зрения, военное мышление определенно существует. Солидарность, которую соперничающие между собой британские полки могут проявить в защите своей полковой системы, находится на одном конце шкалы, на противоположном конце которой мы можем видеть, как военные интересы (причем во всем мире) выступают единым фронтом против гражданских ценностей, которые они считают ценностями низшего порядка и вместо них ставят во главу угла ярко выраженную альтернативу, типичными особенностями которой выступают такие представления, как честь, повиновение приказу, мужество, презрение к смерти, верность воинскому долгу и т.п., т.е. альтернативные гражданским ценностям.

Вэтом состоят реалии военного мышления, и на этом я основываю свою убежденность в том, что вполне возможно разумно обсуждать его. Но в данном случае я предпочитаю сказать слишком мало, чем слишком много. Было бы чересчур просто вслед за представителями западной леволиберальной антимилитаристской традиции повторять, что когда гражданские лица утрачивают контроль над войной, а военные его получают, становится хуже. Заезженная фраза о том, что война является слишком серьезным делом, чтобы доверять ее генералам, содержит долю истины, вероятно, не бóльшую, чем если бы на место генералов в ней подставить политиков. Генералы могут быть глупыми, а солдаты — жестокими, но ведь

иполитики, и гражданские могут быть такими же. Более существенным, чем различие между генералами и политиками, является различие между разумными и достойными генералами и политиками, с одной стороны, и глупыми или жестокими генералами и политиками — с другой. А самым главным (хотя и реже всего принимаемым во внимание) является различие между культурами, в которых формируется соответст-

378

Глава 7. Гуманитарная практика и законы войны

вующий менталитет и поведение как генералов, так и политиков. Старая антивоенная концепция твердолобого «милитаризма» стала непригодной для серьезного использования, по крайней мере после того, как Альфред Вагтс опубликовал свою «Историю гражданского и военного милитаризма» несколько десятилетий назад12. В той степени, в которой понятие грубого милитаризма основано на представлении, что солдаты в целом являются дикими существами, это тоже выглядит слишком неправдоподобной для тех, кто внимательно читал книги об истории войн и военные биографии и мог убедиться, с одной стороны, что военным профессионалам могут быть свойственны огромная моральная ответственность, деятельное человеколюбие и т.п., а с другой стороны, что их опыт в делах невоенного характера мог научить их тому, что люди гражданские вполне способны проявлять ненависть, жестокость и жажду убийства. Старые, довольно прямолинейные характеристики не выдерживают даже самой щадящей критики.

Они также рассыпаются, если идти по другой проторенной дорожке. История, казалось бы, знает множество примеров, когда военные командиры, ведомые гордостью, целеустремленностью и чувством чести, устремлялись к высшей в их понимании цели — достижению «победы» — такими способами, которые не поддаются разумному пониманию победы, определяемой в чисто военных терминах как абсолютный и единственный антипод поражению; победы, добываемой любой ценой и поэтому в силу самой своей природы вряд ли содержащей в себе какие-либо элементы умеренности и долгосрочные планы на мирное будущее, подразумевавшиеся чистой доктриной jus ad bellum. Военная победа, понимаемая недвусмысленно, — это то, что военный образ мышления обычно лучше всего понимает и к чему стремится; но она может быть привлекательной для образа мысли и гражданских людей, и политиков. Немецкому обществу очень нравились слушать рассказы о страданиях французов в войнах 1870—1871 и 1914—1918 гг. А французское общественное мнение совсем не протестовало против мирного договора 1919 г., сурово наказавшего Германию. Позднее

12Alfred Vagts, History of Militarism, Civilian and Military (New York, 1937). Поколением позже те же самые идеи были повторно обоснованы И.Л. Горовитцем: I.L. Horowitz, The War Game: Studies of the new Civilian Militarists (New York, 1963).

379

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

такие приверженцы тотальной победы, как Артур Харрис, Кертис Ле Мэй и Дуглас Макартур, имели множество сторонников среди гражданских лиц и политических деятелей (кстати, в числе тех, кто поддерживал Харриса почти до самого последнего момента, был премьер-министр Великобритании). Чтобы найти ответственных за то, что случилось во Вьетнаме, надо продираться сквозь запутанные дебри дипломатических, военных, политических решений и ухищрений. И тогда выяснится, что на каждого генерала, который предпочитал действовать более умеренно, чем требовали от него политические лидеры (речь идет о генералах сухопутных войск; по-видимому, в меньшей степени — о генералах военно-воздушных сил), можно найти другого, который обрушивался на противника более жестоко, чем того желало политическое руководство.

Вывод напрашивается сам собой: как бы ни влияло разделение jus in bello и jus ad bellum на ведение войны, ни одна из сторон системы отношений между гражданскими и военными не может считаться полностью ответственной за последствия этого влияния. Но это совсем не значит, что такое разделение никак не влияет на ведение войны. Те, кто бездумно повторяет фразу о том, что цель оправдывает средства, забывают, что некоторые средства могут изменить саму цель, а иные даже сделать цель недостижимой. Если две категории права — право, действующее до войны и во время войны, — не будут гармонично взаимодействовать между собой, настоятельные потребности законов военного времени будут обычно попирать довоенные правовые нормы сразу же после начала военных действий. Как хорошо сказал епископ Джордж Белл, открывая дискуссию по британской политике бомбардировок в начале 1944 г.: «Общий исторический опыт войн состоит в том, что не только сами войны, но и действия, предпринимаемые во время них в качестве необходимых с военной точки зрения, зачастую в момент их осуществления подкрепляются аргументами такого рода, по поводу которых, после того как война окончена, люди приходят к мнению, что их вообще не следовало слушать»13. Под давящим в военное время прессом необходимости победить — или,

13Из речи, произнесенной в палате лордов 9 февраля 1944 г. Это такое точное замечание, что я не прошу извинения за то, что уже раньше использовал его в качестве эпитета к моей книге Humanity in War.

380