Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Entr’acte

ялись их инициаторы, и именно в том направлении, в котором они хотели. Идея осуждения и наказания врагов, совершивших преступления, утратила большую часть своей привлекательности, когда враги стали союзниками. Универсальные права человека приняли менее привлекательный оттенок, когда пришло время переходить от риторики к делу и добиться не только их одобрения, но и претворения в жизнь. Изменения в законах о войне, которые были готовы порекомендовать профессиональные юристы и военные эксперты в 1947 г., не совпадали с теми, на которые должны были согласиться дипломаты в 1949 г. согласно полученным ими инструкциям. Тем не менее достижения в совокупности были существенными. Международное гуманитарное право (именно такое внушающее надежду название оно должно было вскоре получить) в 1950 г. находилось в лучшем состоянии, чем в 1945 г., несмотря на то что в нем отсутствовали некоторые важные элементы, а другие были обращены в прошлое. Теперь предстояло выяснить, как наш раздираемый войнами мир уживется с гуманитарным правом и как в этом мире будет воспринята его целительная забота.

ООН и ее Устав составляли каркас и ткань того навеса, под которым предстояло разрешать эти вопросы, но необходимо сразу отметить, что, согласно первоначальной концепции Устава, они вообще не должны были возникнуть. Первоочередной задачей ООН было сохранение мира и безопасности. Страны, ставшие ее членами, каковы бы ни были их действительные характеристики и действия, быстро усвоили обычай постоянно называть себя «миролюбивыми государствами». Все усовершенствования, которые проект ООН предусматривал для человечества, были основаны на том самом состоянии отсутствия войны, которое «западная» политическая и правовая теория позиционировала как норму цивилизованности. Когда Комиссии по международному праву было предложено, чтобы она сопроводила свое осторожное подтверждение Нюрнбергских принципов экспертной ревизией права войны в целом, одним из поводов отклонить это предложение было то соображение, что в этом случае люди могут усомниться в том, что ООН всерьез относится к собственным формулировкам по поводу мира. Эти предосторожности были излишними. Люди пришли бы к подобным выводам даже в том случае, если бы комиссия не подталкивала их к этому. Независимо

331

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

от того, имели ли в виду государства — члены ООН именно то, что говорили (даже приверженцы ООН, к которым я отношу и себя, не могут отрицать, что в число побочных эффектов ее воздействия на международные дела входит рост масштабов публичной лживости и лицемерия), на практике содержанием эпохи ООН в большей степени следует считать войну, а не мир.

Действительно, война до такой степени стала знаком нашего времени, причинила столько горя и страданий тем, кто ее пережил, что общественные науки попытались количественно оценить ее, рассчитать размеры связанных с ней затрат и нанесенного ею ущерба и классифицировать ее различные формы. Результаты этих попыток различаются в зависимости от того, какие определения и параметры были использованы, каких взглядов придерживались исследователи, и в первую очередь от трудностей процесса классификации, поскольку явления, которые должны быть отнесены к той или иной категории, в реальной жизни имеют смешанные характеристики и их легко спутать друг с другом. Едва ли какой-либо вооруженный конфликт, на первый взгляд чисто «международный» (список таковых не слишком длинен), не содержал бы в себе элементов внутренней борьбы, и едва ли какой-либо из вооруженных конфликтов, внешне выглядящих как «немеждународные», был бы свободен от вмешательства извне в той или иной из многочисленных форм. Какими бы ни были в другом контексте достоинства исследований, проведенных вычислителями и классификаторами, здесь они имеют лишь ограниченное значение, поскольку таблицы социологов так же косвенно

инеполно отражают реальный опыт и трудности участников

ижертв вооруженных конфликтов, как и тексты специалистов по гуманитарному праву. Читателям, которым не приходилось задаваться вопросом, какими могли бы быть приблизительно масштабы трагедии современных жертв войны, возможно, будет интересно узнать, что, по последним заслуживающим доверия и осторожным сводным оценкам, в период между 1945 и 1989 гг. в мире произошло «не менее восьмидесяти войн, которые привели [за этот период] к гибели от 15 до 30 миллионов человек и в результате которых более 30 миллионов стали беженцами»5.

5Patrick Brogan, World Conflicts (London, 1989), vii.

332

Entr’acte

Дальнейшее изложение содержит описание вооруженных конфликтов — их типов и стилей, свойственных им чувств

имотивов поведения. Я не претендую на научную стройность

ивысокую ученость. Во всем, что связано с этой темой, так много страшного, грязного и темного, что заниматься методичной категоризацией — выше моих сил (честно говоря,

яподозреваю, что выше сил любого другого человека). Чистые, сверкающие потоки вырываются из источников, чтобы превратиться в топкие трясины грязного, заболоченного устья. Войны вскипают внутри войн, подобно тому как одни колеса вращаются внутри других. Тем не менее некоторые основания

иочертания можно разглядеть с достаточной ясностью. Начнем с самого важного. Войны тех двух типов, кото-

рых больше всего ожидали и опасались в 1945—1950 гг., так

ине начались. Речь идет о крупномасштабных войнах между великими державами — например, возможных войнах с участием Германии и Японии — и ядерной войне между США

иСССР, сверхдержавами, как их станут называть. Сам факт, что эти события не произошли, очень важен в любой дискуссии о пользе права для ограничения войны. Этих крупномасштабных войн не произошло не благодаря рекомендациям и запретам, содержащимся в Уставе ООН и учебниках по международному праву, а благодаря силе военных союзов

иих расчетам относительно сдерживания и риска, взаимности

ивозмездия. Нельзя списывать со счетов и апелляции к праву, оставляя им чисто декоративные функции, но совершенно очевидно, что они принимались во внимание во вторую очередь, как соображения удобства, а не как первичная причина. Следовательно, если удалось избежать существенного обращения к jus in bello, то это отчасти благодаря предварительному обращению к принципам старого jus ad bellum. Как jus ad helium, так и здравый смысл запрещают начинать войну, которую нельзя выиграть в каком бы то ни было допустимом смысле этого слова, что неудивительно, поскольку и первое,

ивторой основаны на разуме.

Однако избежание той войны, которая считалась (возможно, ошибочно) наихудшей из всех возможных, не было таким уж большим достижением, как нравится думать некоторым из самодовольных бенефициаров. Великие державы и сверхдержавы не воевали друг с другом напрямую, но они нашли другие, не столь болезненные пути дать выход своей вражде,

333

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

частично переведя ее в плоскость конкуренции в финансовой и коммерческой сфере, частично же, в той степени, в которой воевать было необходимо (а это случалось часто), находя разнообразные замены и суррогаты, чтобы иметь возможность заниматься этим на безопасном расстоянии.

Классический термин «империализм» по-прежнему уместен при описании некоторых действий великих держав. Две империи хрестоматийного типа действительно сохранились, как бы ни старались это отрицать их патриоты, зачастую склонные к самообману. Самым очевидным случаем в период с 1945 по 1989 г. была российская советская империя. Один из авторов, описывая распад СССР в начале 90-х годов, вынужден был отметить, что, по всем немосковским представлениям, СССР следовал путем старой Российской империи и сохранял свою власть и гарантии лояльности своих вассалов и сателлитов как старыми средствами (военными средствами в качестве крайней меры), так и некоторыми новыми. В случае с США ситуация не столь очевидна. Цвета на карте играли намного меньшую роль для финансовой мегадержавы, действующей посредством своей экономической гегемонии и политического влияния во внешне независимых государствах (подобно тому, как это было в случае Великобритании до 1914 г.). Но что бы ни думали американские идеологи, восприятие США со стороны всегда сводилось к тому, что Вашингтон инстинктивно подходит к своим соседям в Западном полушарии и Тихом океане с имперских позиций, подкрепляемых в качестве последнего средства силой американского оружия, а на более ранних стадиях — силой оружия подчиненных США режимов.

Преемственность в имперском характере внешней политики, пусть и не столь ярко выраженном, прослеживается во всех прочих частях планеты, не входивших в сферу влияния Советского Союза и США. Франция сумела сохранить остатки имперских взаимоотношений с большинством своих бывших колоний в Африке южнее Сахары. Соседи Китая и подчиненные ему народы воспринимают Китай как ту же самую имперскую державу в своем полушарии, каковой он с перерывами был для них с незапамятных времен. Его вражда с Вьетнамом во многом объясняется тем, что Вьетнам когда-то сам был империей, и для Китая он представляется серьезным вызовом на его юго-восточных границах. Эфиопия — еще одна преоб-

334

Entr’acte

раженная древняя империя, до начала 90-х годов сохранявшая свои древние имперские привычки, к досаде эритрейцев, тигре, сомалийцев и других соседей и подвластных народов. Иранцы, которые с 1979 г. внушают другим странам представление о себе как о революционерах и мусульманах, могут на самом деле осознавать себя в большей степени как имперскую нацию, несколько сотен лет назад господствовавшую

всвоем регионе. Воля к войне, недавно столь ярко проявившаяся в Ираке, частично основывалась на воскрешении давней славы империй Саргона и Навуходоносора в уме месопотамского диктатора.

Неоимпериализм и его брат-близнец неоколониализм — это термины, которые многие наблюдатели сочли весьма удобными для описания способов утверждения огромной экономической мощи самых богатых «развитых» государств за счет просто «развивающихся», т.е. способов, с помощью которых мировой экономический порядок, по сути не изменившийся, несмотря на двадцатилетние усилия ООН по ускорению экономического развития, продолжает в большей степени служить интересам создавших его государств «первого мира», чем государств «третьего мира», которые в этом создании не участвовали. Богатые и состоявшиеся всегда больше получают от свободных рынков, чем бедные и испытывающие затруднения. Последние обнаруживают, что волей-неволей поставлены в зависимое положение. «Долларовому империализму», как и «стерлинговому империализму» до него, безусловно, свойственны такого рода черты; но то же самое можно сказать

овлиянии иены, франка и марки, которое, в отличие от первых двух примеров, не вырастало из оружейных стволов. Аргумент (в отношении спорных моментов которого у меня нет никакого мнения) состоит в том, что действие этой системы, заставляя экономику бедных стран обслуживать богатые, не только удерживает развивающиеся страны в состоянии зависимости, сопровождающемся, вероятно, большей отсталостью и социальными бедствиями, чем могло бы быть, но и создает почву для насилия и тирании (не говоря уже о бессмысленной трате ресурсов), заставляя содержать вооруженные силы, ненужные в противном случае, чье основное занятие состоит

втом, чтобы принуждать к выполнению требований системы и сокрушать ее критиков. Таким образом, причины бедности и страданий, в определенной степени объясняющих граждан-

335

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

ские раздоры и служащих оправданием революционных войн, приписываются тирании и алчности неоимпериализма.

Идеология, революция и контрреволюция вместе представляют собой одну из самых мощных причин вооруженных конфликтов со времен Второй мировой войны. Назвать эти конфликты словом «революция» означало бы пренебречь сложностью их структуры в современных условиях. Современные идеологии, которые в значительной степени приводят к их распространению, по своим устремлениям и функциям подобны традиционным религиям (бывшим мощнейшей причиной многих вооруженных конфликтов в прошлом, да и, если уж на то пошло, многих теперешних), но революционный энтузиазм, который они порождают, сильно отличается от той демократической парламентской веры, которая в общем случае направляла борцов за национальное освобождение и революционеров в эпоху от 1776 до 1917—1919 гг. Та старая вера отнюдь не увяла. Революционная традиция нашего века является ее прямым наследником. Но со времен Октябрьской революции она была вынуждена конкурировать с доктринами Маркса, Ленина, а с 1949 г. — и Мао Цзедуна, которые именовали себя «научными». Идеология, простоты ради называемая здесь коммунизмом, глубоко вплелась в современные вооруженные конфликты самыми разнообразными способами, важнейший из которых в контексте данной книги состоит в том, что, в то время как коммунизм в той или иной своей догматической форме служил источником вдохновения многих революций и гражданских войн, не менее мощные антикоммунистические догмы и предрассудки разжигали их с другого конца. Любой хорошо составленный указатель к учебнику современной истории должен был бы содержать пункт: «Революция; см. также Контрреволюция».

Точно так же там должен был бы быть пункт: «Коммунизм; см. также Капитализм». Мировая история с конца 40-х

идо середины 80-х годов, если свести ее до фундаментальной политической сущности, может быть обобщенно охарактеризована просто-напросто как соперничество между коммунизмом и капитализмом, получившее название «холодной войны». Будучи основным содержанием, она окрашивала

иоттеняла многие другие. В течение трех лет с момента основания ООН сверхдержавы сцепились в антагонизме и довольствовались описанием своих взаимоотношений в этих неза-

336

Entr’acte

тейливых и упрощенных терминах. От СССР, а затем и от Китая (с любопытными вариациями) исходили волны враждебности к капитализму и всему, что, как предполагалось, было с ним связано; звуки боевого рога доносились оттуда до всех его врагов и тайных противников по всему миру, заверяя их, что революционное дело обязательно победит, и обещая дипломатическую, экономическую и военную помощь в его подрыве, как «подпольную», так и открытую. С другой стороны, главным образом из США, исходили волны встречной враждебности по отношению к коммунизму и всему, что, как предполагалось, было с ним связано; предпринимались дипломатические, экономические и военные усилия (и «тайные», и явные), направленные на «сдерживание», «отбрасывание» коммунизма, на «спасение» от него тех или иных стран, на то, чтобы подорвать и «дестабилизировать» страны, в которых по-другому с ним было не справиться; вдобавок выдвигались многочисленные частные инициативы (часто при поддержке бизнеса), в которых зачастую воплощалось стремление к «крестовым походам», что доставляло антикоммунистам дополнительное удовольствие от «холодной войны».

Можно называть эту войну холодной, и она ощущалась как относительно холодная в странах, которые ее вели, но она была, как правило, слишком горячей, чтобы можно было ощущать комфорт в странах, где она в действительности происходила. Там шли par excellence* уже упоминавшиеся в связи с неоимпериализмом дистанционно управляемые войны, которые велись, движимые какой угодно смесью локальных мотивов и импульсов, руками доверенных лиц идеологических патронов, причем продолжительность и жестокость этих войн вполне достоверно могут быть объяснены масштабами помощи и подстрекательства со стороны последних. Только в трех случаях эти патроны действительно позволили их собственным вооруженным силам быть вовлеченными непосредственно и в широком масштабе: в Корее в 1950—1953 гг. (США и другие члены ООН на одной стороне и Китай на другой), во Вьетнаме в 1960—1973 гг. (США на одной стороне) и в Афганистане (то же самое, но с СССР). В других кампаниях «холодной войны», ведшихся «по доверенности», прямое участие не выходило за рамки отправки «военных советников»,

*По преимуществу, в основном (фр.). — Ред.

337

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

офицеров-инструкторов в области разведки и материальнотехнического снабжения и неизвестного количества «секретных» агентов — так было в Центральной Америке и на Карибах, в Эфиопии, Сомали и Йемене, в Анголе и Мозамбике, в Индонезии и на Филиппинах.

Национальные и этнические мотивы играли важную роль в одних войнах, доминирующую — в других, и можно с уверенностью утверждать, что ни разу дело не обходилось совсем без них. Это еще один неиссякаемый источник современных вооруженных конфликтов, возможно, самый типичный и распространенный. Он не дает никаких поводов для удивления.

Вконце концов, национализм, безусловно, остается наиболее известным и в наибольшей степени разжигающим страсти принципом массовой политики. Как и международное право, которое эволюционировало pari passu* с ним, национализм — это европейское политическое изобретение, превратившееся (ко благу или ко злу) в навязчивую идею для всего мира.

ВXIX в. под именем национального самоопределения национализм стал пользоваться избирательным одобрением и восхищением в качестве достойного основания, на котором белые люди могут прибегнуть к вооруженной борьбе за национальную независимость или за ее сохранение, если она была уже достигнута, невзирая на постоянные затруднения, вызываемые вопросом о том, что образует нацию, а что нет. Большая часть войн, которые велись в Европе начиная с 1789 г., были национальными войнами, и именно национализм в различных формах (в том числе и в извращенной форме фашизма) сыграл главную роль в развязывании обеих мировых войны, от повторения которых, как это стало ясно в 1945 г., мир жаждал избавления. Создатели ООН могли с полным основанием предположить (и, конечно, надеяться), что страсти, связанные

снационализмом, и острое желание самоопределения причинят меньше проблем в будущем, чем в прошлом. В тот исторический момент было возможным верить, что недавний жестокий опыт должен был наконец-то научить высшим добродетелям интернационализма народы, представителями которых, по их словам, они являлись и о которых постоянно заявляли как о миролюбивых. Для той сферы, в которой самоопределение могло принести затруднения — а именно для движения коло-

* Наравне и одновременно (лат.). — Ред.

338

Entr’acte

ниальных и подмандатных территорий в сторону самоуправления и, возможно, даже независимости, — в Уставе предусмотрено тщательно разработанное положение, занявшее ни много, ни мало, три главы из пятнадцати.

Этим планам и надеждам суждено было вскоре рухнуть. Национальные страсти и их расовые и религиозные кровные братья немедленно начали утверждать себя отнюдь не мирными способами, как это всегда и бывало. В Палестине и Израиле, на просторах Индии и Пакистана, в Индонезии, Индокитае и Малайе, Египте и Алжире та форма, в которую предстояло облечься проявлениям яростного национализма, со всей очевидностью оказалась той же самой формой, в которую он уже облекался прежде. Империалистические державы поначалу не выразили особого желания изучать проект ООН, и крупнейший из их шагов по «деколонизации» — учреждение независимых государств Индии и Пакистана — был, несомненно, осуществлен независимо от него. К 1950 г. единственными заметными шагами в этом направлении стали уход Великобритании из Индии, Бирмы и Палестины и неохотное прощание Голландии с принадлежавшей ей в прежние времена «Ост-Индией». В самой ООН государства, решительно настроенные ускорить процесс распада империй и освобождения колониальных народов, нашли способ обойти умеренные положения Устава. Расхожим выражением стало «самоопределение наций». В самом Уставе оно таковым не было. Единственной более или менее близкой формулировкой, содержащейся в Уставе, было утверждение, что в число целей ООН входит развитие «дружественных отношений между нациями на основе уважения принципа равноправия и самоопределения народов». Но уже очень скоро это положение стало предметом постоянной и самой страстной заботы Генеральной Ассамблеи ООН. Из «принципа» оно было возведено в статус «права», и не просто одного среди многих, а права прав, демонстративно возглавляя список всех прочих в двух Международных пактах о правах человека 1966 г.6

6В обоих этих пактах, первый из которых был посвящен экономическим, социальным и культурным правам, а второй — гражданским и политическим, первый абзац первой статьи гласит: «Все народы имеют право на самоопределение. В силу этого права они свободно устанавливают свой политический статус и свободно обеспечивают свое экономическое, социальное и культурное развитие».

339

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

Из идеи, направленной на укрепление мира, чему ООН должна была способствовать всеми мирными средствами, оно превратилось в яблоко раздора, за который можно было легитимно бороться любыми средствами, за исключением насилия, не говоря уж о том, что (для все большего числа государств) оно стало делом, ради которого применение насилия тоже правомерно. Таким образом, арена мировой политики и словарь вооруженных конфликтов пополнились понятием и термином для вооруженной силы, которая с тех пор стала постоянным действующим лицом: национально-освободительное движение, которое ведет войну за национальное освобождение (в соответствии с популярным словоупотреблением).

С конца 50-х и примерно до начала 70-х годов эти слова и названия звучали повсюду, начиная с Алжирской войны (1954—1956 гг.), которая впервые ввела их в широкое употребление, и заканчивая обретением независимости Анголой

иМозамбиком (1974—1975 гг.) и Южной Родезией/Зимбабве (1980 г.). После завершения борьбы в этих южноафриканских странах из всего списка «вооруженных конфликтов против колониального господства и чужеземной оккупации

ипротив расистских режимов», которые получили благословение ООН и на протяжении 60-х и 70-х годов притягивали к себе внимание центристской и левой общественности во всем мире, осталась незавершенной борьба намибийцев против ЮАР, «цветных» народов против системы апартеида в самой Южной Африке и палестинцев против Израиля. (По политическим причинам, получившим отражение в практике и законодательстве ООН, в этот остаток не были включены те, кто претендовал на статус борцов за освобождение Восточного Тимора, Западной Сахары, Курдистана, Азербайджана, Эритреи и пр.) Но в самих этих странах, номинально самоопределяющихся, так и не было урегулировано внутреннее положение, не был наведен порядок и не было достигнуто спокойствие, независимо от того, была ли получена самостоятельность путем вооруженной борьбы или, как в случае с большинством стран Британского Содружества, путем более или менее мирного перехода власти. Достижение суверенной независимости в целом не смогло положить конец военным действиям в странах, где независимость была достигнута. Во многих случаях оно только подстегнуло их.

340