3, Строение человеческой деятельности
Поскольку деятельность человека определяется философией как активный аспект системы субъектно-объектных отношений, постольку и ее структуру следует искать в дифференциации этих отношений в соответствии с потребностями формирующегося человечества в таких проявлениях активности, которые необхо-
димы и достаточны для обеспечения его возможности выжить в жестокой борьбе с природой и непрерывно совершенствовать свой образ жизни, полноценно реализуя могущество того механизма, которого нет у животных, — наследования благоприобретаемых признаков, сохранения и передачи из поколения в поколение накапливаемого опыта и потому его постоянного расширения, обогащения, изощрения. Конечно, система субъектно-объектных отношений родилась не сразу, по мановению волшебной палочки некоего божественного демиурга, но складывалась на протяжении длительнейшего процесса антропо-социокультурогенеза, как и лежащее в ее основе различение субъекта и объекта. Сознание их различия, по-разному формулируемое (сами эти категории вошли в арсенал философских понятий лишь в Новое время), складывалось по мере практического обнаружения коренного отличия человека от окружающего его мира, начиная с утверждения Протагора, что человек есть «мера всех вещей». Последующее развитие философской мысли накапливало те признаки человека, в которых выражается его субъектность, т. е. его уникальность в системе бытия и даже его отличие от самого себя, ибо в определенных ситуациях он может выступать и в роли объекта, может раздваиваться на субъекта и на объект своей собственной деятельности, а подчас и на двух или более разных субъектов. Это значит, что понятия «субъект» и «объект» — не онтологические характеристики кого-либо или чего-либо, но диспозиционные, ситуативные определения, такие, которые обозначают позицию кого-либо или чего-либо в данной деятелъностной ситуации: если я выступаю в роли источника и носителя активности, если я осуществляю свободно избираемые мной действия на основе целеполагания, проектно-идеального опосредования, контроля за своими действиями и корректирования их, я оказываюсь субъектом данного процесса деятельности, а то (или тот, или даже я сам), на что моя активность направлена, становится ее объектом.
В конечном счете система субъектно-объектных отношений, в которой и конституировалось философско-теоретическое представление о человеческой деятельности, сложилась как двухмерная сеть связей и взаимодействий, одно измерение которой определяется ансамблем отношений субъекта к объекту, а другое — межсубъектными отношениями. Принципиальное различие этих деятельностных плоскостей состоит в том, что исходная особенность субъекта — его уникальность, определяющая качественное, сущностное отличие каждого субъекта от всех других субъектов, тогда как позиция объекта или акт объективации приравнивает данный предмет, явление, человека к другим.
Таким образом, целостная модель системы субъектно-объектных отношений может быть представлена такой схемой:
Общение есть межсубъектное взаимодействие. Оно отличается по самой своей сути от коммуникации как передачи некоей информации субъектом какому-то лицу или механизму, которые должны принять содержание данного послания, возможно более точно извлекая его из текста, в котором оно закодировано. Поэтому коммуникация асимметрична — роли отправителя сообщения и его получателя (так называемого реципиента) принципиально различны; на философском языке позиция реципиента и обозначается понятием «объект». Общение же предполагает функциональное равенство участвующих в нем лиц, т. е. оно по своей структуре симметрично, будучи формой взаимоотношений одного субъекта с другим субъектом же (или с другими субъектами). На языке языкознания и эстетики различие коммуникации и общения обозначается понятиями «монолог» и «диалог», причем подчеркивается, что диалог есть нечто принципиально иное, чем «обмен монологами». Другой аспект различия коммуникации и общения состоит в том, что первая является чисто информационным процессом — передачей определенных сведений, знаний, распоряжений, а второе может быть и духовным взаимодействием субъектов, и той или иной формой их практического, материального, физического контакта, скажем, в процессе совместного труда коллектива работников, совместной операции группы солдат, игры футболистов и т. п. (Нельзя не обратить внимание на то, что в антропологически ориентированной философии XX в. — в учениях М. Бубера, М. Хайдеггера, С. Франка — и в социальной психологии, например, у Б. Поршнева и И. Кона, фиксировалось принципиальное различие отношений «Я—Ты» и «Я—Он» или «Я—Оно», отношений «Мы—Вы» и «Мы—Они» — в такой местоименно-метафорической форме выявлялась оппозиция субъект-субъектного и субъект-объектного отношений.)
Выявление коренного различия этих двух типов связи человека с человеком (или группы с группой, если речь идет о совокупных субъекте и объекте) особенно важно потому, что оно часто игнорируется в философской и эстетической литературе, что ведет к синонимизации самих понятий «общение» и «коммуникация»; такую ошибку допускал и автор этих лекций в своих работах 70-х годов, в чем позднее ему уже приходилось каяться: так, обозначение художественного общения понятием «коммуникативная деятельность», встречающееся в предыдущих изданиях «Лекций...», вступало в противоречие с выявленным в них сущностным различием двух типов отношений: между писателем и читателем, между живописцем, актером, танцором и зрителем, между музыкантом и слушателем, с одной стороны, и между ученым, идеологом, организатором и людьми, к которым они обращают свои послания, — с другой. Уже отсюда видно (и об этом пойдет у нас речь специально), какое большое значение имеет данная проблема для эстетической науки.
Общение выступает в множестве конкретных форм: оно осуществляет на трех уровнях практический, духовный, практически-духовный контакт субъектов; многообразны и сами типы вступающих в него субъектов: это могут быть индивидуальные субъекты — личности; совокупные субъекты — малые коллективы (семья, бригада, отряд, оркестранты, участники спектакля) и большие социальные группы (племена, сословия, нации), вступающие в процесс общения либо через своих представителей, либо в ходе «диалога культур»; частичные субъекты — разные ипостаси одной и той же личности или одной и той же нации, вступающие между собой в диалог в недрах духовного мира данного субъекта — таков феномен «самообщения», по терминологии К. Станиславского, или «внутренний диалог», как называют это психологи, возникающий в результате «раздвоения личности» или даже ее «растроения» и т. д., вплоть до поэтической формулы А. Вознесенского: «Я — семья, во мне как в спектре живут семь Я...» или философской метафоры С. Рубинштейна: личность — «республика субъектов»; наконец, художественные образы как квазисубъекты, взаимоотношение которых моделирует реальное общение людей и которые, более того, обладают поразительной способностью вовлекать в общение с собою — именно в общение, хотя и иллюзорное, т. е. опять-таки квазиобщение, и вполне реальных людей — своих творцов, и своих созерцателей — читателей, слушателей.
Весьма важна для эстетики и способность человека вступать в квазиобщение с явлением природы, с любимым животным, с нагруженной ассоциациями вещью (вспомним разговор В. Маяковского с солнцем, С. Есенина с собакой Джимом, чеховского героя с «многоуважаемым шкафом»; все это не простые плоды художественной фантазии, но образное воссо-
здание психологических ситуаций, известных каждому человеку по его собственному жизненному опыту).
Эстетические проявления философско-антропологической концепции общения будут рассмотрены обстоятельно в дальнейшем, исходя из развернутого сейчас, хотя и в самых общих чертах, представления об общении как одном из двух аспектов человеческой деятельности, необходимых и достаточных для полноты ее осуществления. А сейчас обратимся к другому ее аспекту — к предметной деятельности.
Ее суть, напомню, состоит в том, что с помощью тех или иных действий люди совместными усилиями создают предметный мир, заполняющий ту экологическую нишу, которую они отвоевали у природы и постепенно расширяли на протяжении всей своей истории. Важно понимать, что «предметный» не означает «вещественный», материальный — предметами в философском смысле являются все плоды человеческой деятельности, которые отделяются от своих создателей, объективируются, приобретают самостоятельное бытие и начинают жить в культуре сами по себе как научное сочинение, произведение искусства, философский трактат, школьный учебник, университетская лекция, религиозная проповедь и т. д. Во всех подобных культурных предметах опредмечиваются определенные духовные силы человека, дабы они сохранялись в череде сменяющих друг друга поколений и усваивались каждым в процессе распредмечивания этих предметов. Каким же конкретным потребностям должны отвечать сами способы предметной деятельности?
С одной стороны, потребности в получении информации о реальном мире, окружающем человека, и о нем самом как элементе объективной реальности; с другой — потребности в изменении реальности, дабы она все более и более полно удовлетворяла непрерывно растущие потребности людей. Первый вид деятельности становится отражением действительности, второй — ее преображением.
Преобразовательная деятельность двухфазна: поскольку она не является инстинктивной, как у животных, она нуждается в опосредовании того, что должно быть создано, идеальными прообразами созидаемых предметов, их проектами, предваряющими практические действия, которые призваны эти проекты реализовывать. Здесь следует заметить, что если отражательная деятельность в ее познавательной форме изучалась философией с Древнейших времен, то проектирование как самостоятельный и равноценный познанию вид деятельности не удостоилось должного внимания философской мысли и специального теоретического исследования. Это не было, разумеется, случайным — до тех пор, пока господствовало религиозное сознание, признававшее существующий порядок извечным и нерушимым, поскольку он сотворен Богом, и пока техническое творчество не
раскрыло своих грандиозных преобразующих мир возможностей, пока, следовательно,человекнеоценилсвоего собственного творческого потенциала, проектирование не могло быть поставлено в ряд с познанием и ценностным переживанием реальности.
Вполне естественно, что первые шаги в этом направлении были сделаны романтиками, которые увидели величие человека (хотя бы только человека-художника) не в его познавательной способности, реализуемой мышлением, Разумом, а в его творческой мощи, обеспечиваемой созидательной энергией воображения, фантазией, сближающей человека с божественным демиургом: так Ф. Шлегель ввел в систему философских категорий само понятие «проект», определяя его как «субъективный зародыш становящегося объекта», как «фрагмент из будущего», творимый человеком, «возникающий из глубины нашего внутреннего мира» и подобный творению «божества». С противоположных — материалистических и социально-практических — позиций оценил эту форму духовной деятельности К. Маркс: существенное отличие человека от животного он видел в том, что архитектор, например, в отличие от пчелы прежде, чем построить здание, конструирует его «в своей голове», в силу чего «результат деятельности возникает идеально прежде, чем он будет существовать реально». Отсюда и уверенность К. Маркса, что конечная цель философии — обосновать пути преобразования мира, а не ограничиваться его объяснением (таков заключительный вывод «Тезисов о Фейербахе», осуждаемый сегодня примитивно мыслящими публицистами, которые возлагают ответственность на его автора за тот уродливый способ переделки России, который был избран большевиками, хотя сделано это было не в соответствии, а в полном противоречии с представлениями К. Маркса о закономерности перехода общества к более совершенному общественному устройству).
И в России в XIX в. теоретическое осмысление проективной деятельности зародилось также в романтическом мировоззрении — в учении Н. Федорова; широкую известность получили его утопические идеи преодоления смертности с помощью «воскрешения отцов» и отнюдь не утопические идеи космизма, но еще не оценена должным образом мысль философа, что место человека в природе и космосе обусловлено его способностью преобразовывать мир в соответствии со своими целями, идеалами, проектами. Почти теми же словами, какими К. Маркс завершил «Тезисы о Фейербахе» («Философы до сих пор лишь объясняли мир, задача же состоит в том, чтобы его переделать»), Н. Федоров сформулировал свое понимание философии: «Мир дан не на поглядение, не миросозерцание — цель человека. Человек всегда считал возможным действие на мир, изменение его согласно своим желаниям», поэтому «философия, понимаемая
лишь как мышление, есть произведение еще младенствующего человечества», должна же она превратиться в «проект дела» — «общего дела человечества».
Неудивительно, что советские философы игнорировали романтически-идеалистические представления о проективной деятельности; труднее понять, почему теоретики, мнившие себя правоверными марксистами, не оценили должным образом проективный аспект воззрений К. Маркса, равно как и то, что не обобщенным философски оказалось учение наших выдающихся физиологов Н. Бернштейна и П. Анохина о способности сознания создавать «модели потребного будущего», осуществлять «опережающее отражение» действительности.
Только в последние десятилетия, благодаря трудам Г. Щедровицкого и его последователей, опиравшихся преимущественно на практику дизайна как «художественного проектирования» всей предметной среды, окружающей человека, да и его собственного поведения, само понятие «проектирование» вновь стало обретать философский статус. (Впрочем, когда двадцать лет тому назад в книге «Человеческая деятельность» автор этих строк показал место данного вида деятельности человека в общем ее культурном пространстве, это не нашло ни признания, ни опровержения в нашей официальной философской литературе, продолжавшей сводить активность сознания к познавательному отражению реальности, и даже искусство объявлялось ею «формой познания действительности», а не ее идеального преобразования.)
Но что же представляет собой сама отражательная деятельность! Она тоже предстает в двух формах, в зависимости от особенностей той информации, которая необходима человеку для практических действий и их проектного опосредования: необходимы для этого, с одной стороны, знание мира таким, каков он объективно, сам по себе, в своей независимости от отношения к нему человека, а с другой — выявление ценности, которую имеют для субъекта деятельности вовлекаемые в ее сферу объекты; так дифференцируются два существенно различных вида отражения реальности человеческим сознанием — познавательная деятельность и деятельность ценностно-осмысляющая, ценностно-ориентационная.
Если в нашей философской литературе познавательная деятельность изучена очень хорошо, глубоко и обстоятельно, то деятельность ценностно-ориентационная до сих пор не стала предметом специального и серьезного теоретического исследования, оттого сама сущность ценности и ценностного отношения трактуется весьма и весьма различно. Здесь нет места для изложения точки зрения автора на сей предмет, и остается, отсылая заинтересованного читателя к работам, в которых это было мною сделано, кратко сформулировать суть дела: особенность ценности как таковой и всех ее разновидностей — нравст-
венной, эстетической, религиозной, политической, художественной — состоит в том, что она есть значение объекта для субъекта. Поэтому неправомерно распространенное не только среди бухгалтеров, но и среди не слишком строго рассуждающих философов понятие «материальные ценности» — материальным может быть носитель ценности, но не она сама, ибо она есть значение данного предмета для субъекта; неправомерно и столь же распространенное отнесение к классу ценностей истины, согласно бытующей с XVIII в. триаде «истина, добро и красота»: ибо если добро и красота по своей природе суть ценности, то истина есть адекватное отражение объективной реальности нашим сознанием (разумеется, более или менее адекватное, более или менее относительное), она есть знание, а не ценность, т. е. природа ее гносеологическая, a не аксиологическая; она может быть носительницей ценности, но может и не быть таковой — в ситуации, например, «лжи во спасение», когда в отношениях врача и пациента, или дезинформатора в условиях войны, или в карточной игре ценностью оказывается сокрытие истины, искажение истины, обман. Всякий миф складывается и живет в общественном сознании, поскольку он обладает для данного общества ценностью, но он потому и является мифом, что несет в себе не истину, а заблуждение, иллюзию, предрассудок, суеверие. Разумеется, между истиной и ценностью существуют сложные и разнопланные взаимодействия, но их принципиальное различие, различие их модальности, состоит в том, что одна есть отражение межобъектных отношений, а другая — отношений объекта и субъекта; потому истина остается истиной для разных субъектов, тогда как ценности релятивны, обусловленные специфическим для каждого субъекта кругом его интересов, воззрений и устремлений (субъектом может здесь быть и конкретный индивид, и та или иная социальная группа, и совокупный субъект самого крупного масштаба — человечество).
Общими для знаний и ценностных позиций является вместе с тем их происхождение и формы функционирования в культуре: и те и другие зарождаются в обыденном сознании людей и направляют оттуда повседневное поведение человека; в ходе исторического развития культуры и те и другие поднимаются на уровень специализированной и профессионализированной деятельности в одном случае — в науке, в другом — в идеологии. Понятно, что в реальном бытии культуры мы встречаемся не только с чистыми формами науки и идеологии, скажем, в математике и религии, но и со смешанными формами, как в большей части общественных наук, в философии, в эстетике. Вместе с тем в пределах одной и той же дисциплины соотношение ее познавательного и ценностного (гносеологического и аксиологического) потенциалов колеблется в весьма широких пределах (это было показано выше на
примере философской и эстетической мысли). Однако за всем этим многообразием конкретных деятельностных ситуаций стоит некий структурный костяк, скелет деятельности как таковой, который образуется обнаруженными в ходе ее системного анализа компонентами, необходимыми для осуществления не инстинктивной, а сознательной и свободной активности человека и одновременно достаточными для того, чтобы обеспечить полноту деятельности как способа человеческого бытия. В этом и состоит эвристическое значение произведенного ее структурного анализа, результаты которого можно зафиксировать в такой схеме:
Для эстетики значение выявления структуры человеческой деятельности состоит в том, что только на этой и именно на этой основе можно найти убедительные ответы на три ее, эстетики, главных вопроса: какова природа эстетического отношения человека к миру? какова сущность художественной деятельности человека? каково взаимоотношение эстетического и художественного?