khrolenko_a_t_bondaletov_v_d_teoriya_yazyka

1.6. Август Шлейхер (1821—1868)

Деятельность этого немецкого лингвиста «в течение неко торого времени означает высшую точку и в то же время за вершение первого периода истории нового сравнительного языкознания» [Томсен 1938: 80—81].

Первой работой, ставшей программной для всей его ко роткой, но исключительно интенсивной исследовательской жизни, было «Исследование языков с точки зрения сравни тельного языкознания» (1848). В её первой части («О зетатиз ме») рассматривается воздействие j на согласные (в 13 раз ных языках: родственных — греческом, древнеперсидском, латинском, готском, литовском и др. и неродственных — ман чжурском, китайском, венгерском, тибетском и др.), а во вто рой части («Языки Европы») дано обозначение древних и но вых языков Европы и их распространения по другим конти нентам с точки зрения организации их грамматического строя. Накопив знания по славянским («Морфология церков но славянского языка», 1856—1857) и балтийским языкам («Руководство по изучении литовского языка»), в 1861—1862 гг. он публикует свое главное произведение «Компендиум срав нительной грамматики индоевропейских языков», которое за 15 лет выдержало четыре издания (4 е вышло в 1877 г.). Книга содержала оригинальное описание всей совокупности индо европейских языков и вызвала «целый переворот в языко знании» [Томсен 1938: 81]. Затем была издана «Хрестоматия индоевропейских языков» (1868) с краткими описаниями всех языков, рассмотренных в «Компендиуме». Всё внимание Шлейхера как исследователя было направлено на сравнение языков с целью реконструкции исходного источника — пра формы и праязыка. Процедура сравнения и углубления в ис торию была отточена до мельчайших деталей как в фонетике (ею мало занимались Бопп и другие старшие индоевропеис ты), так и в морфологии. Например, сравнив название пашни в четырёх языках, Шлейхер допускает праформу *agras. По иск «пра » (первоначальной системы индоевропейских глас ных, первоначальной системы согласных, первоначального вида корня, первоначального значения «первобытных» кор

41

ней и, наконец, первоначального праязыка как коммуника тивнойсистемы)такзахватилШлейхера,отточилиизощрилего исследовательский метод, что сделался образцом при изучении родственных языков и их истории. Конструируемый таким ме тодом праязык для самого Шлейхера казался такой реальнос тью, хотя и предполагаемой, гипотетической, что он даже не отказал себе в удовольствии сочинить небольшую басенку на индоевропейском праязыке (см.: [Звегинцев 1964: 110]).

Методологической основой праязыковых увлечений и других общелингвистических взглядов Шлейхера явилось понимание языка как природного, почти биологического орга низма. Увлекшись ещё в студенческие годы естествознанием (он родился в семье берлинского врача), Шлейхер переносит в науку о языке и терминологию естествознания (граммати ческий термин морфология введён им вместо прежнего эти! мология), но — что ещё существеннее — и... ошибочные ис толкования строения и жизни языка, будто бы сходного с жизнью и функционированием живого организма.

Восприятие языка как живого организма у Шлейхера ещё более усиливается и расширяется, переносится на новые предметы анализа после знакомства с книгой Ч. Дарвина «Происхождение видов». Одну за другой Шлейхер пишет книги «Теория Дарвина и наука о языке» (1863) и «Значение языка для естественной истории человека» (1865). Сравнив язык с естественным организмом, он старается найти в языке и его развитии подтверждение этому. «Природная» концепция языка дополняется у Шлейхера некритическим восприятием философской триады Гегеля (тезиса, антитезиса и синтеза), яко бы свойственной всеобщему духу и, в частности, духу языка.

В результате одновременного воздействия материалисти ческого, дарвиновского естествознания и идеалистической схемы триады, которая, по Гегелю, присутствует во всём объективном мире и в сознании человека, у Шлейхера фор мируется установка повсюду видеть модель из трёх составля ющих. Так, в фонетике он находит звук, форму и функцию, для индоевропейского праязыка допускает три гласных a, i, u (поскольку в санскрите, считавшемся если не праязыком, то ближайшим к праязыковому состоянию, налицо только эти

42

краткие гласные). Наидревнейшими корнями, по Шлейхеру, были односложные (однослоговые) комплексы, не имевшие морфологических показателей и дифференцирующие свою семантику (именную, глагольную и др.) в зависимости от мес та в речи, а также от прибавления к ним других слов корней — глагольных или местоименных (например, в латинском пер фекте amavi (я любил) основной корень ama , а дополнитель ный — форма перфект от глагола esse (быть) fui; ama+fui > amavi). «В этом наидревнейшем периоде жизни языков, — допускает автор, — в звуковом отношении нет ни глаголов, ни имён, ни спряжений, ни склонений и т.д.» (см.: [Звегинцев 1964: 119]). Подтверждением такого представления о первичных корнях для Шлейхера стали разные типы слов в языках мира. Кстати, вслед за Фр. Шлегелем и В. Гумбольдтом типы слов ста новятся основанием для классификации и у А. Шлейхера, тоже трёхчленной, в которой выделены языки: 1) изолирующие (сло ва корни без аффиксов; китайский язык); 2) склеивающие, в которых к неизменяющимся корням прибавляются другие кор ни (языки тюркские, финно угорские — татарский, финский); 3) флектирующие (индоевропейские, семитские), в которых соединяющиеся элементы подвергаются более значительным изменениям(особенноконечный—виндоевропейскихязыках).

Указанные три типа языков истолковываются им как три ступени развития. Так, в рубрике «Место в общем развитии языка» напротив «Строя языка» указывается: 1) изолирую щий, а рубрика «Формулы строения слова и выражения его отношений в предложении» получает формулу: А — чистый корень, А + АN — корневое слово + служебное слово (напр.: китайский (древний поэтический), намаква, бирманский), даётся определение «Архаические виды». Против пункта 2 — агглютинирующего строя (в языках «тюркско татарских», монгольском, венгерском), а также против несколько иных по формуле строения (тушского и тибетского) значится «Пе реходные виды». Флективный тип (с внутренней, как в семит ских языках, и внешней, как в индоевропейских, флексией) квалифицируется как наиболее развитый вид. Отдельно дан «аналитический строй» (новые индоевропейские языки), он снабжён характеристикой «Выветривания и стирания форм

43

в период упадка». Надо ли говорить о том, что классифика ция Шлейхера — это шаг назад по сравнению с Гумбольдтом?!

Ещё больше биологизма и отхода от реальной истории язы ка в его схеме «Родословного древа», в котором иллюстриру ется деление на языковые семьи (или ветви), группы, языки и т.д. Так, индоевропейский праязык (его нахождение, или пра родина, Шлейхером предполагается на Балканском полуостро ве) сначала членится на две ветви: 1) славяно балто германскую, 2)индо ирано греко албано италийскую:затемпервая(возьмём её как наиболее близкую к нам географически. — В.Б.) распа дается на славяно литовскую (балтийскую) и германскую.

Популярность Шлейхера объяснялась чёткостью и нагляд ностью его изложения (доходчивые таблицы и схемы, удач ная диакритика: им введены знаки > и < (направления раз вития), астериск — знак * («звёздочка») для обозначения ги потетической формы.

Исключительная чёткость и схематизация концепций до ходила до крайности, что делало уязвимыми едва ли не все положения его теории и сам метод работы. Против Шлейхе ра независимо друг от друга и с разных позиций выступали датчанин Мадвиг (1842), немцы Макс Мюллер (1861) и Кур циус (1964), русско украинский учёный А.А. Потебня (1962), русско польский лингвист А.И. Бодуэн де Куртенэ, Ф.Ф. Фор тунатов и многие др. Особенно неприемлемым было прирав нивание языка к живому организму, схематизм типологичес кой классификации (в одной «флективной» группе оказались очень разные языки — индоевропейские и семитские), све дение богатого индоевропейского вокализма к трём «основ ным» гласным, неучёт слогообразующей функции r и l и др.

* * *

Мы остановились на вершинных достижениях первого периода в области сравнительно исторического и общего язы кознания. Конечно, здесь было немало и менее значительных фигур и научных находок и даже направлений (в частности, языковед теоретик Гейман Штейнталь и А.А. Потебня — ос новоположники психологического направления, Макс Мюл лер — отличный систематизатор, призывавший к изучению

44

живых языков и диалектов). Но подчеркнём главное — к кон цу этого периода, а точнее, к моменту появления младограм матизма, знаменовавшего собой начало второго периода в истории языкознания, новым методом анализа были охваче ны все ветви индоевропейской семьи: индийская (Т. Бенфей, М. Мюллер), славянская (И. Добровский, А.Х. Востоков, П. Шафарик, Ф. Миклошич, А. Лескин), балтийская (Р. Раск), германская (Я. Гримм, Р. Раск, И. Цейсс), романская (Ф. Диц, И. Асколи), кельтская (Ф. Бопп, Р. Раск), а также языки фин но угорские, тюркские и ряд иносистемных.

Первый период обнаружил во взаимной борьбе мнений и явные недостатки. О части из них мы сказали попутно с пока зом достижений. Подробнее будет сказано при характерис тике второго периода, наступившего в ходе преодоления оши бок и упущений первого (1816—1870 гг.) и учёта его общих достижений. В общей теории языка еще предстояло изучить язык как общественное явление (социология языка), как яв ление психики и как явление культуры.

1.7. Гейман Штейнталь (1823—1899)

Находясь, подобно Шлейхеру, в русле гумбольдтовского языкознания и истолковывая его, Г. Штейнталь решительно выступил против всё ещё дававшей о себе знать логической грамматики и биологизма Шлейхера. Позиция, с которой ве лась критика, сформировалась под сильным воздействием ассоциативной психологии Ф. Гербарта. Внедряя в познание языка ассоциации, перцепции (восприятия), апперцепции (со отнесение нового восприятия с прежними), сознание, память и другие психологические категории и понятия, Г. Штейнталь, особенно после издания книги «Грамматика, логика и психо логия» (Берлин, 1855), стал родоначальником и пропагандис том психологического направления в науке о языке, а вместе с психологом и языковедом Вильгельмом Вундтом, автором де сятитомной «Психологии народов», — основоположником также этнопсихологического направления.

Опираясь на взятое у Гумбольдта понятие внутренней формы языка, отражающей особый «психологический склад»

45

и «строй мысли» каждого из народов, Штейнталь стал искать это своеобразие не в содержании речи и даже не в значении слов, а в особом членении каждым языком окружающего мира через анализ грамматических форм языка и особенно через анализ момента зарождения и возникновения слов (ныне этим занимается особый отдел лексикологии — ономасиология). Если раньше учёных интересовала первоначальная, обычно древняя, этимология слов, то Штейнталем ценится знание «живой этимологии» слов и грамматических форм.

Если Гумбольдт смотрел на язык как на орган, образую щий и закрепляющий мысль, то Штейнталь видит в нём ору дие формирования мысли (от вещи к образу вещи, затем к обобщённому представлению о ней и, наконец, к понятию). Апперцепция занимает едва ли не центральное место в фор мировании семантики слова. Апперцепции классифицируют ся, среди них выделяют устойчивые (зависящие от принад лежности к народу с его особым психическим складом, от мировоззрения, от образования человека) и временные (обус ловленные целевой установкой, психическим состоянием человека в данный момент, его настроением и т.п.).

Размышляя над проблемой происхождения языка и этапа ми его развития, Штейнталь и последовавшие за ним этнопси хологи заинтересовались языком детей: детская речь позволяет проследить онтогенез — индивидуальное развитие особи (в от личие от филогенеза — развитие рода, народа, общества). Кста ти, и в последующее время, даже во второй половине XX в., на детский язык как на один из источников, полезных при обсуж дении проблемы зарождения языка (первоязыка, праслова, прапредложения), возлагали надежды лингвисты и психоло ги (Р. Якобсон и др.). Им казалось, что основные моменты по явления и развития языка младенца повторяют филогенез — историю развития языка всего человечества.

Уже при жизни Штейнталя началась критика его учения как в целом, причём с самых разных позиций, так и отдель ных уязвимых мест его концепции: невнимание к граммати ческой структуре языка, пренебрежение к логике в языке, сведение причин развития языка лишь к психике индивидуу ма вместо поиска их в развитии общества, фактическая пе

46

редача языкознания в ведение психологических наук. В це лом же его деятельность была положительной: колебания между индивидуальной психологией и пониманием обще ственного использования языка («Ведь индивидуум говорит в обществе») обостряли внимание к этой проблеме, способ ствовали её более адекватному решению.

1.8. Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891)

Александр Афанасьевич Потебня, как и Г. Штейнталь, при надлежал к психологическому направлению и был не только лингвистом, но филологом и фольклористом, одним из прони цательнейших умов XIX столетия. Начав с популяризации пси хологического взгляда на язык («Мысль и язык», 1862) и с исто рико фонетических исследований («О звуковых особенностях русских наречий», 1865), он перешёл к углубленному изучению синтаксиса восточнославянских и балтийских языков («Из за писок по русской грамматике», т. 1, 1874, и последующие тома), теории литературы и поэтики литературного и народного твор чества (сборник «Из записок по русской словесности», 1905).

Критикуя логицизм Ф.И. Буслаева и биологизм, в частно сти теорию Шлейхера о двух периодах (роста и «распада» в развитии языка), Потебня осуществил системный анализ грамматических категорий языка, учитывая взаимодействие содержания и формы. Он подробно анализирует виды форм — простые, описательные, аналитические.

Интересно его учение о двояком статусе формы в языке. Обычно форма выступает как обозначение содержания, т.е. как означающее. Потебня увидел в ней и другое — она может быть обозначаемым, следовательно, иметь самодовлеющую ценность (напр., в художественно поэтическом тексте).

Большую теоретическую и практическую ценность, до сих пор не вполне реализованную лексикологами, лексикографа ми и семасиологами мира, представляет его учение о двух значениях знаменательных слов — ближайшем и дальней шем. Ближайшее — это общенародное, обиходное, «доступ ное» значение (именно оно должно отражаться в толковых

47

словарях), дальнейшее — это энциклопедическое значение, находящееся за пределами обихода и нужное лишь специа листам и тем, кто желает знать о предмете больше и точнее.

Ближайшее значение «составляет действительное содержа ние мысли во время произнесения слова» (выделено мною. — В.Б.). Для общения бывают достаточны лишь «намёки» на зна чения, а не их полные представления. «Другими словами, бли жайшее значение слова народно, между тем дальнейшее, у каждого различное по качеству и количеству элементов, лич! но. Ближайшее значение соприкасается «с областью чисто личной, индивидуально субьективной мысли», дальнейшее — «с мыслью научной, представляющей наибольшую в данное время степень объективности» [Хрестоматия 1956: 127].

Вполне вероятно, что мысль об использовании при обще нии лишь «формальных», «ближайших» значений слов «эти кеток», слов «клавиш» навеяна А.А. Потебне чтением трудов В. Гумбольдта, писавшего: «Люди понимают друг друга не потому, что передают собеседнику знаки предметов... а пото му, что взаимно затрагивают друг в друге одно и то же звено чувственных представлений и начатков внутренних понятий, прикасаются к одним и тем же клавишам инструмента своего духа, благодаря чему у каждого вспыхивают в сознании соот ветствующие, но не тождественные смыслы. Лишь в этих пре делах, допускающих широкие расхождения, люди сходятся между собой в понимании одного и того же слова» [Гумбольдт 1984: 165—166]. Приведенное сопоставление может служить иллюстрацией того, как образы, возникшие в голове одного гениального ученого, через несколько десятилетий подхваты ваются другим и обретают форму чеканно ясных формули ровок о двух значениях слов и их различии.

Актуально учение Потебни о поэтической функции язы ка, о средствах создания образности текста. «Элементарная поэтичность языка, т.е. поэтичность отдельных слов и слово сочетаний, как бы это ни было ощутимо, ничтожна по сравне нию со способностью языка создавать образы как из образных, так и из безо´бразных сочетаний слов» [Потебня 1958: 9].

Научные интересы учёного были очень широки: общефи лософские вопросы о языке, мышлении, психике носителей

48

языка; почти все стороны языка — синтаксис, семантика, эти мология, фонетика; диалектология и этнография, литератур ная и народная словесность. Во всём этом его острый ум на ходил неисследованные области и грани. По всем этим направ лениям его дело продолжили многочисленные ученики — русский и украинский филолог и историк языка А.И. Собо левский, филолог славист Б.М. Ляпунов, русский филолог славист и педагог М.А. Колосов, языковед и теоретик литера туры Д.Н. Овсянико Куликовский и др.

Дополнительная литература

Алпатов В.М. История лингвистических учений. Учебное пособие. 2-е изд., исправленное. — М., 1999. С. 54—93.

Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. Очерки по истории лингвистики. — М., 1975. С. 257—414.

Березин Ф.М. История лингвистических учений. — М., 1975. С. 31—108. Березин Ф.М. История русского языкознания. — М., 1979. С. 62—182. Зубкова Л.Г. Из истории языкознания. Общая теория языка в аспекти-

рующих концепциях. — М., 1882. С. 6—45.

Кодухов В.И. Общее языкознание. — М., 1974. С. 20—49. Кондрашов Н.А. История лингвистических учений. — М., 1979. С. 37—70. Лоя Я.В. История лингвистических учений. — М., 1968. С. 43—76.

Хрестоматия по истории языкознания XIX-XX веков. Сост. В.А. Звегинцев. — М., 1956. С. 25—143.

• І•

2. МЛАДОГРАММАТИЗМ. ВТОРОЙ ПЕРИОД СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ: 1870—1900-е годы

Блистательно начатый первый период применения срав нительно исторического метода к середине 70 х гг. стал об наруживать слабые стороны. Появились сомнения в его ос новополагающих установках (сравнение языков ради восста новления их первоосновы, «праязыка»; абстрактность и неясность в понимании языка как организма; отнесение

49

языкознания к естествознанию — в биологической концеп ции Шлейхера — и психологии — в учении Штейнталя), что порождало чувство неудовлетворённости у основной массы языковедов, а у наиболее молодой и решительной её части — бунтарское настроение.

И бунт назрел. В 1876 г. в Лейпцигском университете вы ходит книга А. Лескина «Склонение в балтийско славянских и германских языках», содержавшая установку не на конст руирование становившегося всё более призрачным праязыка, а на то, чтобы сосредоточиться на звуковых соответствиях как родственных языков, так и разных периодов в истории одного языка. Установление фонетических соответствий в морфемах (корнях и флексиях) невольно подчиняло морфологию фонети ке. Этому же способствовало и нахождение звуковых изме нений под воздействием аналогий. «Два момента — законо мерные звуковые изменения и влияние аналогии объясняют наличные в определённый период формы языка и только с этими двумя моментами надо считаться», — писал Лескин.

А через два года (1878) бунт разразился: была опубликована книга двух молодых лингвистов Германа Остгофа и Карла Бруг! мана «Морфологические исследования», первая часть которой (особенноПредисловие)содержаладекларациюосновныхприн ципов исследования языка. Предисловие явилось манифестом лейпцигских языковедов. В максималистских формулировках они призывали лингвистику «прочь из затуманенного гипоте зами душного круга, где куются индогерманские праформы, на свежий воздух осязаемой действительности и современности» [Звегинцев 1964: 191]. Их иронически назвали младограммати ками («Junggrammatiker»). Слово это понравилось молодому Бругману и стало названием небольшой группы молодых лейп цигских лингвистов, а затем было перенесено на учёных из раз ных стран и разных возрастов, разделявших (полностью или частично) их новые исследовательские принципы.

Ряды почитателей сравнительного языкознания из ученых старшего поколения («стариков», как их называли младограм матики) редели, особенно уменьшилось число поклонников Шлейхера и Штейнталя, а ряды сторонников и созидателей младограмматизма росли. К ним относятся, прежде всего, со

50