5. Периоды современной эпохи

Как в Новое время, так и в новейшей истории границы исторических эпох рождаются не из деятельности философов, а из крупных социальных переворотов, часто – из революций и контрреволюций.

Отсюда вытекает и понимание «сегодняшних» ситуаций в России и некоторых других странах, которые многие политики и журналисты называют, по недоразумению, «цветными революциями», «оранжевыми революциями» и т.д.

То, что происходило у нас в период избирательной кампании 2011 – 2012 годов, не является революцией ни в каком смысле. Это в лучшем случае метафора. Но и метафора должна быть соответствующей предмету и уместной в данное время. Иначе она просто прикрытие какого-то иного содержания. Не являются революциями и эксцессы, в том числе кровавые, в странах северной Африки и Ближнего Востока. Сколько бы пресса, особенно американская, ни вдалбливала в головы обывателей, что это революции, они не могут быть таковыми по существу дела. Английское слово «revolt», от которого производят термин «революция», означает «восстание», «мятеж», «бунт», «протест». Превратится ли данное восстание или данный протест в революцию, это вопрос дельнейшего развития событий. Если бунт рассосался сам собой или быстро снят правительственными мероприятиями, то он остался просто протестом в острой форме. Если же восстание прошло успешно и восставшие добились изменения экономического и политического строя общества, то оно называется революцией или контрреволюцией. Революцией успешное восстание является тогда, когда изменения экономической и политической жизни влекут к переходу в прогрессивное, передовое, более развитое состояние общества. Но переход общества от прогрессивного строя к прошлому, отжившему строю, является контрреволюцией. Если же действия сегодняшних протестующих, будь то в Африке или в России, не нацелены ни на строительство коммунизма как прогрессивного строя, ни на реставрацию феодализма, а это именно так и есть, то отсюда вытекает лишь, что они остаются в рамках и на почве современного буржуазного общества. Они хотят лишь изменения его политической надстройки в своих корыстных интересах. Как им кажется – к лучшему. Революции могут начинаться политическим переворотом, который чаще всего и называется революцией. Но затем идет процесс социальных преобразований, более или менее долгий, составляющий основное содержание революции. В СССР он продолжался 18 лет. Но революции могут и заканчиваться политическим переворотом, как это происходило в период буржуазных революций в Европе. Длительность социальной революции зависит как от готовности и умения революционеров действовать, так и от масштабов задач, которые необходимо решить, и от сил сопротивления прогрессу. Лидеры нынешних протестных выступлений о прогрессивных преобразованиях общества не говорят, а требуют частичных политических изменений.

Итак, ни революций, ни контрреволюций сегодня нет. А что есть на самом деле, фактически? Фактически ни в Африке, ни в России к коммунизму не зовут. К феодализму они в XXI веке, в космической и атомной России, звать и вести не могут: и класса мелкого крестьянства нет, и в аристократы тоже некого возвести (даже всей мощью США или усилиями одного Шарпа, – разве лишь в аристоКРАДЫ).

Следовательно, это и не революции, и не контрреволюции. Но организаторы этих протестов были активными высокопоставленными лидерами контрреволюции 1990-х. И если их не устраивает итог их собственных деяний и современное состояние России, то они идут от современного этапа контрреволюции назад, в прошлое, в 1990-е годы, с их разрушением России в виде Союза Советских Социалистических Республик. Они хотят углубить контрреволюцию 90-х, сделать её необратимой, гарантированной «мировым сообществом». Но теперь этому сопротивляются уже не только коммунисты, но и часть класса буржуазии, которая получает достаточные дивиденды от своего современного социального положения (хотя и держит пока их большую часть на Западе). И они не хотят уступить его кому бы то ни было. Так что без насилия, демократическим путем, совершить возврат к 90-м теперь никому не удастся. Следовательно, если кто-то к этому стремится, то предполагается отрицание демократии, насильственный вариант, то есть экспортный фашизм. Своих насильственных средств (кроме вооруженных охранников, на которых нельзя положиться в политической борьбе) у них нет. Следовательно, они будут обращаться за силой к Западу, прежде всего, к американскому экспортному насилию, которое показало свою античеловеческую сущность в Афганистане, Ираке, Югославии, Тунисе, Египте, Ливии, Сирии и так далее. Правда, можно надеяться, что эти товарищи учтут опыт и судьбу бывших предателей СССР, которые сразу оказались ненужными Западу и брошены им после того, как предательства состоялись. Да и их западные покровители, несомненно, помнят и 1812, и 1945 годы, и ракетно-ядерный щит России.

Только на основе рассмотренной выше теории современной эпохи и можно правильно оценить нынешний политический момент и кризис верхов. А также сделать вывод, что пока трудовой момент противоречия современной эпохи не созрел для решительной борьбы. Правда, есть надежда, что такие кризисы быстро и многому научат всех граждан, и в том числе рабочий класс, как строить новые отношения с другими классами населения и с государством.

Как Новое время разделяется на несколько своеобразных эпох, так и в нашей современности можно выделить несколько качественно различных этапов. Первый – это переходный период от капитализма к коммунизму: 1917 – 1935 годы. Второй – первая стадия коммунизма, социализм: 1935 – 1953. Третий – переход к капитализму: 1953 – 1989. Четвертый – контрреволюция и утверждение капитализма: 1989 – по настоящее время. Сейчас, следовательно, мы живем в период поражения социализма, в период отступления коммунизма. Сколько он продлится, сказать трудно. Это будет зависеть от развития и готовности к борьбе за свои коренные интересы побежденного класса. Но побежденные армии хорошо учатся, как говорил Ленин. Можно предположить, что конец этого периода придется на начало 2020-х годов, если к этому времени созреет субъективный фактор. Зреет он весьма интенсивно.

Без такой конкретизации в исторической периодизации открывается широкое поле для субъективных блужданий от «археомодерна» (А.Дугин) до «сверхмодерна» (С.Кургинян), или еще каких-нибудь «контрмодернов», «светских модернов», «якобинских модернов» и т.д. Простор широк. И то, и другое есть побег от буржуазной действительности, т.е. от действительности так называемых модерна, пост-модерна и пост-пост-модерна. Археомодерн – это побег в прошлое, к незамутненным мифологическим истокам древнего русского общества, т.е. в русский феодализм. Можно понять эстетическую ностальгию автора о Гардарике (Страна городов – так называли Новгородскую Русь северные соседи), но столь же понятно, что реальный возврат в неё невозможен. Вместе с тем, знатокам Гегеля должно быть понятно и то, что главное, существенное Древней Руси снято, и в снятом виде существует в последующих формах её развития, в том числе в императорской России и в Советском Союзе, и присутствует теперь как идентичность нашего общества. Сверхмодерн – это побег в будущее, т.е. в коммунизм. Если первый невозможен в принципе, то у второго есть движение в правильном направлении, но вне реальной широкой мировой дороги к коммунизму, по отдельно протаптываемой тропинке. Именно поэтому сверхмодерн не отрицает коммунизм и даже включает в себя опыт коммунизма, но и дистанцируется от него, и соединяет его с модными буржуазными философемами. Он переживает то же состояние и так же, которое (и как) переживал А.Мюссе после крушения феодальной Франции. Он считает коммунизм уничтоженным и считает необходимым возродить его вновь как «другой проект», как субъективное решение умных, красивых, возвышенных личностей. Но коммунизм, во-первых, не уничтожен везде, во-вторых, он разрушен в своей внешней ослабленной форме поздней КПСС и позднего СССР, в-третьих, он сохранился как снятый, о чем свидетельствует масса свойств современного общества России, общественных организаций. Наконец, он есть, если есть такие замечательные люди как автор и сторонники «сверхмодерна». Но слабость «сверхмодерна» видна уже в том, что он остается словом, которое пытаются сделать термином, а термин связать не с бытием, а с «проектом». Проект это пустое модное обобщение. «Обобщение, – как правильно отмечает доктор филологических наук, профессор М.Кронгауз – с одной стороны, скрывает суть дела, с другой стороны, придает делу серьезность и значительность. Когда кто-то говорит: «Я участвую в проекте», это может означать все, что угодно, т.е. буквально: все или ничего… С помощью подобных абстракций мы размываем нашу реальность, наше социальное положение, предпочитая весомую и многозначительную неопределенность или, точнее, недоопределенность»¹⁵. Термин «проект», будучи полезным во многих отраслях практической деятельности, не является научным понятием, имеет оттенок субъективности, не связан с понятиями теории коммунизма, создает «свое видение», «проект», «образ» или «представление» о коммунизме.