3. «Новое время» и исторические эпохи

Другое дело – стиль «модерн» в литературе, архитектуре, живописи и вообще в искусстве и «философия модерна», связанная с именами Шопенгауэра, Кьеркегора и Ницше и их последователей. Но там речь идет о другом. Там идет более острое субъективно окрашенное соревнование за первенство, за приоритет, за новизну, противопоставление молодых художников и направлений традиционным течениям. В этом смысле можно говорить о соперничестве и взаимном проникновении «классиков» и «модернистов», «архаистов» и «новаторов» (Ю.Тынянов), а также о возникновении осознания этого соперничества в литературе уже в начале XVIII века (вот третья возможная точка отсчета модерна). Но здесь никакой особой исторической эпохи не возникает, разве лишь в иносказательном или метафорическом смысле. Тем не менее, в конце XIX века возникает поток метафор, связанных с термином «модерн», который затем, уже в ХХ веке, стали использовать не только в искусстве и литературе, но и для обозначения целой исторической эпохи – эпохи развития капитализма. Таким образом, возникло несколько «модернов»: и как весь период истории Нового времени, и как время после Французской революции и Гегеля, и как более позднее время. А потом к ней добавили еще и «эпоху постмодерна». Ю.Хабемас отсчитывает её с Ф.Ницше.

Приставка «пост» всегда означает неспособность субъекта определить суть предмета. Он, поэтому, дает ему самую простую – временную – определенность: этот предмет суть то, что есть после определенного предмета. Таково «постсоветское пространство», «постнеклассическая наука», «посткоммунизм» и т.д. Они определены предшествующим содержанием, вернее отрицанием предшествовавшего предмета. Но и только. Такую же функцию у некоторых политиков и мыслителей выполняет прилагательное «новый»: «новое мышление» Горбачева или «новое общество» Джонсона. А в чем состоит это новое – не говорят конкретно и теоретически, а дают сумму абстрактных представлений и ссылок. Обычно пользуются «новым», поскольку не знают старого или не хотят говорить о нем. Однако иногда встречаются и необходимые определения нового, как, например, в ленинской «новой экономической политике» – это «политика замены продразверстки продналогом». Все четко. Во-первых, здесь речь идет о конкретной области, во-вторых, хорошо известна и ясно определена старая экономическая политика, политика продразверстки. В-третьих, указано, что политика в её целом будет та же, но обновлена в конкретном аспекте – в аспекте получения продуктов от крестьян новым способом: продналогом. То же можно сказать о «новом курсе» Рузвельта: речь шла об усилении государственного регулирования экономики, пришедшем на смену рыночной стихии, с её «невидимой рукой». Теперь рука стала, в значительной степени, видимой – это рука государства.

Эпохи кризиса часто воспринимаются как что-то новое, невиданное ранее, нарушающее существующую привычную жизнь и потому пугающее. По-видимому, возникает массовое желание куда-нибудь скрыться, убежать от наступивших плохих времен (эпохи перемен). И если нет возможностей спрятаться от обострившихся противоречий в реальности, то создаются идеальные представления, в которые многие готовы погрузиться. Ищутся образы гармонии и покоя, образцы для подражания, особенно – для плохих (непросвещенных) правителей. И такие образы и образцы, как правило, находятся. Крупнейшими такими кризисными периодами, ярко отразившимися в идеальных формах – искусстве, религии и философии –, были эпоха Возрождения, эпоха Реформации, эпоха Просвещения, эпоха буржуазных революций и, конечно, современная эпоха, которую некоторые ныне и хотят задрапировать под «модерн», «постмодерн» или как-то еще.

Первая эпоха практически не сознавала себя, люди того времени не сознавали, что живут в какое-то новое особое время. (Конечно, кроме того естественного повседневного ощущения новизны, которое всегда свойственно человеку в осознании изменений). Или осознавали её субъективно как «распад времен» у Шекспира: «Распалась связь времен. Зачем я вновь связать её рожден?» – говорит Гамлет. Это только потом историки и философы назовут эту часть истории «Новое время» или «История нового времени», а в ней выделят эпохи Возрождения, Реформации, Просвещения. Философия, наука, искусство этого периода находили гармонию, идеалы и удовлетворение в образах и произведениях Античности. Их идеал находился в глубоком прошлом, взятом, при этом, лишь с его позитивной, прекрасной стороны жизни древних Греции и Рима: литературы, театра, скульптуры и т.п. Этот идеал включал в себя гармоничность, пропорциональность, простоту и завершенность форм, обращенность к прекрасному и возвышенному в человеке. Мастера искусства и литературы эпохи Возрождения страстно погружены в образцовое античное содержание, но почти не рефлектируют по поводу своего места в историческом времени. Деятели эпохи Просвещения, творившие после времени Реформации и религиозных войн, также возвращаются к античным идеалам. Но они уже не только погружены в классические образы, но и сознают необходимость новаторской деятельности, активно изучают своё общество и изменяют мир в стремлении улучшить его в соответствии со своим пониманием лучшего. Их юным последователям, увидевшим реализацию этого понимания, казалось, что Великая французская революция, наконец-то, привела к этому лучшему времени и недалеко время полной гармонии и покоя для человека и общества. Однако уже скоро оказалось очевидным для многих, что общество пришло не к гармонии и покою, а к новым глубоким и острым противоречиям, к новым кризисам, в чем-то еще более тяжелым и ненавистным. Само это противоречие между ожидаемым и полученным заставило мыслителей заново вдумываться в суть происходящих событий и в их общую основу, погрузиться в познание текущих событий и сути исторического момента. Поэтому новая эпоха сразу начинает с самопознания, а следовательно – с нового познания своего прошлого и попыток познания своего будущего.

Особенно больно это противоречие отразилось на немецких мыслителях. Только что, каких-то восемнадцать лет назад, многие из них, в том числе Шеллинг и Гегель, радостно приветствовали революцию во Франции и чаяли такой же у себя. И она к ним пришла, но в виде оккупационных войск Наполеона. Сначала в германские земли, а затем и в другие страны Европы. Пришлось напрячь все силы народов Европы на борьбу с захватчиком. И, прежде всего, напрячь все силы духа.

Вот из этого напряжения духа и возникло новое понимание истории и современности. Ярче всего это напряжение выражено выдающимся немецким предшественником Г.Гегеля Иоганном Фихте в его произведениях «Основные черты современной эпохи» (1804 – 1805 г.г.) и «Речи к немецкой нации» (1808 г.). Вот из этих речей и вытекает оценка Гегелем «нашего времени». Фихте определенно понимает свою эпоху как промежуточную, переходную. Примерно, это же время выделяет в качестве особого периода и историк Кареев Н.И. (1903 г.) в своем основном труде «Общий ход всемирной истории»⁶, не отмечая никаких «модернов». Фихте и Гегель еще полны исторического оптимизма, рожденного Французской революцией. Оптимизм будет ослабляться по мере развития новых, буржуазных отношений. Полное разочарование в этом промежуточном времени образно выразил чуть позднее французский поэт А.Мюссе. В своей «Исповеди сына века» он пишет: «Три стихии составляли жизнь, которая раскрывалась перед молодым поколением: позади – прошлое, уничтоженное навсегда, но еще трепетавшее на своих развалинах со всеми пережитками веков абсолютизма; впереди – сияние необъятного горизонта, первые зори будущего; а между этими двумя мирами... некое подобие Океана, отделяющего старый материк от молодой Америки; нечто смутное и зыбкое; бурное море, полное обломков кораблекрушения, где изредка белеет далекий парус или виднеется извергающий густой дым корабль, – словом, настоящий век, отделяющий прошлое от будущего, не являющийся ни тем, ни другим, но похожий и на то и на другое вместе, век, когда не знаешь, ступая по земле, что у тебя под ногами – всходы или развалины.

Вот в этом хаосе надо было делать выбор; вот что стояло тогда перед юношами, исполненными силы и отваги, перед сынами Империи и внуками Революции.      

Прошлое! Они не хотели его, ибо вера в ничто дается с трудом. Будущее они любили, но как? Как Пигмалион любил Галатею: оно было для них мраморной возлюбленной, и они ждали, чтобы в ней проснулась жизнь, чтобы кровь побежала по ее жилам.

 Итак, им оставалось только настоящее…⁷

Это родилась новая эпоха – эпоха буржуазных войн и революций. Эпоха приобретения и закрепления капитализмом своей собственной государственной формы – буржуазной демократии. В её центре стоял новый прогрессивный тогда класс – буржуазия. Но сам буржуазный класс, в своей массе, этого еще не сознавал. Именно это время некоторые и считают «эпохой модерна». Получается довольно сложный агрегат из массы субъективных представлений об одной исторической эпохе, но с разными и весьма размытыми границами.

Зачем же нужно было сваливать в кучу массу сложнейших проблем общественного развития, эпох, периодов, и затемнять их смысл, только недавно проясненный гениями XIX века Гегелем и Марксом. Однако борьба с Гегелем и Марксом составляла значительную часть европейской буржуазной идеологии второй половины XIX века. И М.Вебер оказался очень кстати, когда выступил с идеей сути современной ему Европы как процесса «институциализации целерационального хозяйствования», который и породил, якобы, бурный экономический рост и с ним прояснил «современную эпоху» как борьбу рационалистической науки с мифологическими пережитками во имя индустриального прогресса, т.е. как эпоху модерна.

Что экономический рост не возможен вне развития науки и техники, а вместе с ними и всей сферы рациональности (особенно науки и техники), было понятно и до Вебера. Уже Марксом было точно объяснено: почему именно в Европе в эпоху Нового времени стали интенсивно развиваться наука и техника, и происходил бурный рост буржуазного сектора экономики. Но М.Вебер понадобился «модернизаторам» для того, чтобы посредством второстепенных свойств нового общества скрыть его характер, его суть, скрыть хищническое отношение капитализма к согражданам и, особенно, к гражданам других государств. Понадобился и авторитет Вебера, чтобы затвердить в общественном сознании эту башню из пустоты. А затем последователи стали наворачивать одну второстепенность на другую и слепили фантомный образ «эпохи модерна», который трудно постижим даже для специалистов-историков, не говоря уж о специалистах других областей, студентах и обывателях.

Поэтому, чтобы разобраться среди туманных терминов, периодов и смутных понятий, необходимо выяснить, что же такое историческая эпоха вообще и современная историческая эпоха в частности.