Тема 10. Особенности социального содержания конституций либерально-этатистской модели. Современные тенденции и противоречия в развитии институтов социального и правового государства.

Первые попытки выработать новую конституционную модель, сочетающую либеральный подход с принципом этатизма, были предприняты в период между двумя мировыми войнами (Веймарская конституция в Германии, конституция 1920 г. в Австрии, конституционное строительство в скандинавских и восточно-европейских странах). Но в полной мере доктрина либерально-этатистского конституционализма сложилась лишь во второй половине ХХ в. Признанными образцами ее реализации стали действующие конституции ФРГ, Франции, Италии, Испании, Греции. Создание либерально-этатистских конституций, как правило, происходило в условиях серьезных политических потрясений, на фоне радикального обновления государственной системы. Идеологическое обоснование новой модели конституционализма несло отпечаток конфронтации, нарочитого отказа как от либеральных традиций правопонимания (ассоциировавшихся прежде всего с американским влиянием), так и от наследия тоталитарной эпохи. Однако в действительности либерально-этатистский конституционализм унаследовал важнейшие черты обеих систем.

С либеральной традицией новую конституционную доктрину сближало признание естественной правосубъектности человека. Провозглашение и защита естественных прав человека становились важнейшей задачей конституционного регулирования. Соответственно признавалось преобладание в обществе договорных правоотношений, а также необходимость построения правового государства, способного занять позицию нейтрального арбитра по отношению к гражданскому обществу. Либерально-этатистский конституционализм сохранил органическую трактовку принципа народного суверенитета (правда, в смягченной версии). Народ рассматривался в качестве не только источника власти, но и реального субъекта конституционных правоотношений, обладающего определенными интересами, целями, правами и обязанностями. Субъектами конституционно-правовых отношений становились и иные социальные общности – этнические, конфессиональные, региональные, профессиональные сообщества, половозрастные группы, а также семья. В системе правоотношений, призванной не только гарантировать защищенность гражданского общества, но и обеспечить субъектность всех этих сообществ, государство явно выходило за рамки действий нейтрального арбитра. Оно приобретало черты «социального» – несло ответственность за соблюдение общих принципов социального взаимодействия, обеспечение общенациональных интересов. Компетенция государства, как и сфера прямого конституционно-правового регулирования, распространялась на все области жизни, включая экономические и социальные отношения, любые формы политической активности, важнейшие элементы духовной культуры. Но в отличие от этократической модели социального государства все эти действия не приобретали характер тотального давления на человека, не вытесняли индивидуальную волю и свободное самоопределение членов общества.

Доктрина либерально-этатистского конституционализма складывалась на основе двух концепций – солидаризма и институционализма.

Солидаризм(середина ХХ в.) предполагал взгляд на конституцию как выражение солидаризирующей функции права. Солидаристы отталкивались от идеи «естественной солидарности», понимая под ней «взаимную зависимость всех частей одного и того же организма», универсальную для любых форм жизни. Чем более сложным, дифференцированным является организм, тем более интенсивной и одновременно конфликтной становится взаимосвязь его внутренних элементов. С этой точки зрения современное общество с характерными для него высокой степенью разделения труда, идеологическим плюрализмом, разнообразием политических и государственно-правовых моделей, создает предпосылки для гибельного нарастания социальных конфликтов, но предоставляет и возможность для развития высших форм солидаризма – «недостаток совести» у граждан должен быть восполнен требованиями закона. Солидаристы подчеркивали необходимость усиления роли социального правового государства, призванного служить «органическому закону общественной жизни», требовать от индивида правовой дисциплины и укреплять социальный мир. Они подчеркивали, что демократия это не только форма правления, а форма организации всего общества в целом. Роль конституционного права в этой ситуации оказывается ключевой. Закрепляя социальный характер общественных отношений, конституционализм привносит в юридическую сферу «чувство солидарности». Закон перестает быть для человека инструментом насилия со стороны государства. Конституция, таким образом, становится основой для солидарности общества, позволяет преодолеть традиционный разрыв гражданского общества и государства, создать «интегральный тип суверенитета» (нечто вроде полиса) – динамичную саморегулирующуюся систему, способную найти адекватный правовой выход из ситуации кризиса (решить проблемы уменьшения ресурсов и их распределения, демографические проблемы, развитие социальной информации, мобильности и пр.).

Институционализм (вторая половина ХХ в.) предполагал взгляд на конституцию как как выражение единства функциональной и историко-культурной природы права. Сам термин «институционализм», как и «институт», происходит от латинского слова «institutum», что означает «установление» или «учреждение». Институт рассматривается как некий сложившийся в ходе политических, социальных, экономических отношений «статус-кво» между определенными субъектами. Каждый общественный институт имеет зафиксированную (в том числе юридически) структуру, связанную с его функциями. Но сторонники институционализма отмечают, что система общественных отношений строится не только на основе формальной институциональной структуры, но и широкой совокупности традиций, стереотипов, поведенческих установок и пр. Эти неформализованные институты получили производное название – институции. Таким образом, «институционалисты» уделяют внимание как организационным (структурно-функциональным), так и символическим, процедурным аспектам общественной жизни, их влиянию на поддержание стабильного функционирования государства и эффективность механизма принятия решений. При этом специфика «институционализма» состоит в том, что политические, социальные, правовые и пр. институты понимаются с точки зрения взаимосвязи формальных норм и неформальных правил игры, поддерживающей реальный порядок и стабильность в обществе. Согласно данному взгляду конституция представляет собой выражение не только динамичного баланса сил, действующих в обществе и консенсуса в вопросе общих правил игры между ними, но и результат освоения обществом всего многообразия своих институций, интеграции культурных, религиозных, социальных и пр. факторов в единое русло «общественного договора». Юридическая функция конституции даже оказывается в тени ее социокультурного, «знакового» значения.

Под влиянием доктрины институционализма либерально-этатистские конституции ориентировались на «ролевое» регулирование основ общественного строя. Правовой статус личности включал очень широкий круг прав, обязанностей и свобод, причем использовался так называемый «позитивный» способ регулирования правосубъектности (человек «может», «вправе», «имеет право»). Такой подход предполагает не только провозглашение того или иного конституционного права, но и наличие некоего субъекта, несущего ответственность за реализацию данного права и получающего необходимые полномочия (в такой роли, как правило, выступало не только «социальное государство», но и социальные группы). Все это позволяло не только защитить индивида от дискриминации, но и поместить его в многогранное и «плотное» социально-правовое пространство. Конституция, как основной закон общества, утрачивала декларативный характер и оказывалась насыщена нормами, тесно связанными с реальной практикой общественной жизни, с текущим законодательством. Задачами конституционного строительства становились обеспечение социальной солидарности в обществе, сотрудничества различных слоев общества, формирование здоровой и безопасной среды обитания, защита идеологического и культурного плюрализма, свободы совести, равноправия и защищенности всех видов собственности, права на труд и на образование, свободы научной, художественной и иной творческой деятельности.

Распространение прямого конституционно-правового регулирования на все сферы общественных отношений позволяло не только установить правосубъектность личности и основных социальных групп, но и смоделировать важнейшие механизмы социального взаимодействия, закрепить целостную систему ролевых отношений и, тем самым, преодолеть спонтанный порядок саморазвития гражданского общества. Это придавало конституционной доктрине более идеологизированный характер и требовало усиления политической роли государства. Соответственно менялась трактовка принципов представительной демократии, разделения властей, правовой государственности. При сохранении трех классических «ветвей» (исполнительной, законодательной, судебной) система разделения властей утрачивала строго пропорциональный характер. Вместо «сдержек и противовесов» формировался определенный эпицентр важнейших властных полномочий. Классическим примером такого подхода стала конституционная модель ФРГ, где главенствующей политической фигурой стал глава правительства и лидер парламентского большинства – канцер. Французская конституция 1958 г. образовывала такой же мощный эпицентр власти вокруг избираемого на прямых общенародных выборах президента.

Нарушение принципа «разделения властей», понимаемого в духе «сдержек и противовесов», позволяло либерально-этатистским конституциям создавать необходимую правовую базу для проведения более целенаправленной, «позитивной» государственной политики, превращения государства в активную силу общественных преобразований. Но возникающая угроза этатизма потребовала создания эффективных «противовесов». В этой роли выступила прежде всего система конституционного правосудия. Ее принципы сформулировали в 1920 г. австрийские юристы Кельзен и Эйзенман. В отличие от либеральной модели, где функция конституционного правосудия возлагалась на суды общей инстанции, новые европейские конституции создавали специализированные органы, выделенные из системы правосудия. Подобные Конституционные суды не имели полномочий в сфере текущей правоприменительной практики и концентрировали свои усилия на контроле действий самой государственной власти.

Специфический характер в рамках либерально-этатистской конституционной модели приобрела система местного управления. Вслед за французской юридической практикой здесь закрепились принципы «деконцентрации» и «децентрализации». Деконцентрация власти представляла собой передачу полномочий по представительству интересов правительства особым государственным чиновникам «на местах». Децентрализация подразумевала передачу полномочий по самоуправлению тем местным органам власти, которые непосредственно избирались гражданами. Подобная двойная система регионального управления позволяла обеспечить сочетание прямого государственного управления на местах и самоуправление региональных сообществ.

Большое значение для оформления либерально-этатистских конституционных систем приобретала деятельность политических партий. Отказываясь от тоталитарной однопартийности, новая конституционная модель не могла вернуться и к либеральной трактовке партийной жизни как спонтанного проявления политической инициативы гражданского общества. В условиях концентрации власти и проведения активной социальной политики партии становились ключевыми субъектами не только политического процесса, но и осуществления государственных властных функций. Поэтому в новых конституционных системах их деятельность подлежала детальному регулированию и жестким ограничениям в вопросах финансирования, организационного построения, пропаганды радикальных политических идей.

В странах с либерально-этатистской конституционной моделью не получила развитие «двухпартийная система», основанная на взаимном сдерживании двух лидирующих партий. На политической арене неизменно присутствовало несколько активных общенациональных партий, реально претендующих на «вхождение во власть». На первый взгляд, это свидетельствовало о последовательной децентрализации партийной системы и значительном идейно-политическом плюрализме в обществе. Однако в действительности многопартийность была направлена на концентрацию политического процесса. Каждая из партий стремилась создать для себя прочную, преемственную социальную базу и выдвигала идеологическую программу, призванную консолидировать «свой» электорат. В этих условиях гражданская активность человека оказывалась связана не с реализацией индивидуальных прав на свободу слова и совести, а с выбором «своей» партии.

Конституционное регулирование могло искусственно менять масштаб «самоопределения» граждан в рамках партийно-политического спектра. При вводе пропорциональной избирательной системы шанс закрепиться «во власти» получали даже небольшие партии, представлявшие интересы локальных социальных групп. Вектор политического интереса отдельного человека тем самым смещался к насущным, практическим проблем собственной жизни. Переход к мажоритарной или смешанной избирательной системе, особенно с высоким барьером прохождения партий во второй тур выборов, позволял «укрупнить» масштаб политического диалога, давал дополнительные преимущества партиям, выражающим общенациональные интересы или полярные идеологические ориентиры. Соответствующим образом менялась и политическая атмосфера в обществе. В целом, благодаря подобным конституционным реформам государство получало возможность прямого влияния на гражданское общество с целью стимулировать те или иные социальные процессы.

На протяжении второй половины ХХ в. либерально-этатистская конституционная модель превратилась в бесспорно доминирующую в рамках мирового правового пространства. Однако ее развитие в различных группах стран по прежнему отличается определенной спецификой. Наиболее эффективные формы эта модель приобрела в странах Западной Европы. Иначе складывается становление конституционной модели в постсоциалистических странах. На уровне доктрины здесь зачастую преобладают классические либеральные принципы, но при реальном формировании правопорядка прослеживается явный крен в сторону этатизма. Даже для писанных конституций здесь характерна более детальная регламентация многих вопросов экономических и социальных отношений, практика «конституционного умолчания», оставляющая те или иные вопросы в ведении государственной власти. В осуществлении текущих властных полномочий государство оставляет за собой еще большую свободу действий. Это результат переходного характера конституционно-правового строительства.

Во многих развивающихся стран характерна иная тенденция – после двух десятилетий копирования по многим позициям конституционного опыта западноевропейских стран начался пересмотр конституционных комплексов. Происходит отказ от правовых институтов, несущих отпечаток компромисса с бывшей метрополией, ввод норм, более соответствующих национальной политико-правовой культуре, традициям обычного права, авторитарным тенденциям в политической сфере, конфессиональным факторам. Все это доказывает, что в конце ХХ в. человечеству не удалось прийти к какому-либо универсальному конституционному опыту. Но очевидны и главенствующие ориентиры конституционного строительства. Современная конституция должна регулировать достаточно широкий комплекс общественных отношений, отражая возросшую роль государства в регулировании жизни гражданского общества, но не приводя к преобладанию государственного начала, создавая стабильные правовые рамки регулирования. Но найти баланс этих двух направлений конституционного регулирования очень сложно даже в развитых странах Запада.