Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009

В действительности же, несмотря на обманчи­ вую видимость, марксистская философия и фи­ лософия университетская, будучи выражениями различных секторов одного и того же глобально­ го сообщества, никогда в корне не отделялись друг о друга. Между ними всегда существовала коммуникация, несмотря на предубеждения и афишируемую враждебность. Фактически, уже молодые Маркс и Энгельс развивались внутри левого неогегельянства, связанного с революци­ онным кризисом 1830-1848 гг., и, даже если они и продолжали свое творчество после крушения прогрессистского неогегельянства, последовав­ шего за поражением революции, их ученики — Каутский, Плеханов, Бернштейн и даже Ленин — трансформировали свое мышление конца XIX века, ориентируясь на позитивизм, весьма близкий некоторым сторонам университетской критической философии.

Эволюция от Маркса к Бернштейну, Каутско­ му и Плеханову очень похожа на ту, через кото­ рую прошла немецкая философия от Гегеля и неогегельянцев, через Шопенгаура и Гайма, к неокантианству и университетскому позитивиз­ му. Если по политическим причинам марксисты и не могли входить в университеты до 1918 года, то появление первых марксистов в немецких уни­ верситетах не вызвало никакого потрясения: их вклад ограничился созданием небольшого числа учений, слабо отличающихся от тех, что уже су­ ществовали.

Именно с этим позитивизмом, одновременно и университетским, и марксистским, в начале века произойдет наиболее глубокий разрыв. По-

70

нятно, почему один и тот же образ этого разрыва

Г.Лукач сможет спроецировать как на универси­ тетское образование, так и впоследствии на мар­ ксистскую мысль. Поэтому, если мы хотим уста­ новить факты, необходимо будет, по крайней мере вначале, забыть о последующей эволюции

Г.Лукача и расположить его в созвездии круп­ нейших университетских фигур, которые в нача­ ле столетия жили в Гейдельберге и Фрайбурге.

Во второй половине XIX века и до 1910 г. в не­ мецкой философии доминировали некантианские школы, самыми важными из которых были школа Марбурга, ориентированная на логику и теорию наук, и школа Гейдельберга, ориентированная прежде всего на исторические науки. У каждой из них был журнал, игравший первостепенную роль в немецкой философской жизни: KantStudien в Марбурге и Логос в Гейдельберге (экви­ валенты Revue de Métaphysique et de Morale и

Revue phylosophique во Франции). Каждая из этих школ имела трех последовательно сменяв­ ших друг друга «вождей», которыми соответст­ венно были: в Марбурге — Г. Коген, Ф. Наторп и Э. Кассирер; в Гейдельберге — В. Виндельбанд, Г. Риккерт и Э. Ласк, причем двое последних умерли соответственно после захвата власти Гит­ лером и в 1915 году.

В начале столетия историческая ориентация школы Гейдельберга связывает философов этого университета с психологами и социологами того же города, среди которых самым значительным был В. Зомбарт. В то же самое время в соседнем университете Фрайбурга вырисовывается фило­ софский поворот, значение которого вначале не

71

столь очевидно, как впоследствии, когда Э. Гус­ серлем будет создана феноменология вместе с ее периодическим органом: Анналами феноменоло­ гических исследований. Среди молодых людей, группирующихся вокруг этих интеллектуальных кругов, тесно сотрудничающих с Ласком, нахо­ дящихся под влиянием Гуссерля, пять имен по­ том окажутся особенно значительными: К. Ясперс, Г. Лукач, Бродер, Христиансен и, более второстепенная фигура, Э. Блох.

Весьма непросто дать определение того пово­ рота в философии, который начинает вырисовы­ ваться, в первые годы столетия, в том, что мы, упрощая, называем не «школой», как обычно го­ ворят, но «кругами» юго-западной немецкой фи­ лософии, и который будет оказывать решающее влияние на европейскую философскую мысль XX века. Оказывать прежде всего потому, что речь идет не о линейной эволюции, но о совпаде­ нии целого ряда линий, которые ориентируются на одно и то же направление, соединяются, пере­ крещиваются и разделяются, чтобы в конечном счете привести к двум крупнейшим философским школам: экзистенциализму и диалектическому материализму. Даже написав это, я, тем не менее, осознаю, что упростил до искажения. Само со­ бой разумеется, что ни экзистенциализм, ни диалектический материализм не были рождены между 1900 и 1930 гг. в Гейдельберге или во Фрайбурге; истоки экзистенциализма восходят, по крайней мере, к Къеркегору; что касается диа­ лектического мышления, то весь мир знает, что оно впервые было систематически разработано Гегелем, а затем приняло материалистическую

11

форму у Маркса и Энгельса. И тем не менее, ме­ жду Къеркегором, Гегелем и Марксом, с одной стороны, и двумя экзистенциалистскими и мар­ ксистскими трудами Лукача: Душа и формы

(1911) и История и классовое сознание (1923) простирается огромный период позитивистского мышления, которое господствовало над филосо­ фией западной Европы, так что появление этих двух книг следует рассматривать как подлинный ренессанс. В этом смысле, и с такой оговоркой, не будет ложью сказать, что между 1910 и 1925 гг. в немецкой юго-западной философии со­ вершается истинный философский поворот, ко­ торый и привел к созданию экзистенциализма и современного диалектического материализма.

Кроме того, необходимо уточнить, что если Г. Лукач и стоял у истоков обоих этих течений, то открытие им диалектического марксизма относится ко времени, когда он покинул Гейдельберг и переехал в Венгрию, чтобы войти в правительство Бела Куна. И все же появление

Истории и классового сознания, этого главного события в эволюции марксистского мышления, будет трудно понять, если уйти в сторону от всей философской проблематики, развитой сочине­ ниями Лукача между 1911 и 1923 гг.

В сущности, если попытаться описать, даже весьма схематично, то переплетение'интеллекту­ альных направлений, на которой мы предполага­ ем пролить свет, то прежде всего следует увидеть линию, характеризующую развитие Лукача, ко­ торый вначале создал философию экзистенциа­ лизма, объединив определенные идеологические элементы, пришедшие к нему от Дильтея, Зимме-

73

ля, Ласка и Къеркегора, а затем ориентировался на гегельянство Теории романа и марксизм Ис­ тории и классового сознания; другая линия об­ наружена Роберто Мигелем, который показал, как в Историю и классовое сознание Лукач включил некоторые важные элементы мышления Гуссерля; наконец, третья линия начинается от

Истории и классового сознания и Души и форм и

приводит к синтезу в духе Къеркегора в Бытии и времени Хайдеггера. В конце концов, вокруг это­ го центрального ядра и на его основе развер­ нется феноменологическое, экзистенциалистское цветение, которое займет столько места в евро­ пейской мысли, а также возникнет социалистиче­ ский утопизм Эрнста Блоха. Мы намерены иссле­ довать только один сектор этого чрезвычайно сложного переплетения, частный, но особенно значительный сектор: связь между мышлением Лукача и знаменитым трудом Хайдеггера, Бытие

ивремя.

Мы только что сказали, что феноменология

иэкзистенциализм образовали фундаменталь­ ный разрыв с традиционным мышлением. Каковы были главные элементы этого разрыва? Один из них кажется мне чрезвычайно важным: традици­ онная философия прогрессивной и революцион­ ной буржуазии, так же, как и буржуазии у власти в корне разделяла субъект познания и воздействие объекта, на который были направле­ ны и субъект, и познание. Там был, с одной сто­ роны, познающий и действующий человек, уче­ ный, инженер, политический лидер, а с другой стороны, — перед их лицом, природный и соци-

74

альный мир, который они должны были понять и изменить. Из этой двойственности разворачива­ ется целый ряд иных альтернатив: детерминизм и свобода, гуманизм и власть, мораль и познание, синхрония и диахрония и другие, на которых я не должен был бы здесь настаивать; но уже про­ тивоположность субъекта и объекта было бы трудно защищать. Если познание и деятельность субъекта подчинены каузальному воздействию мира, в котором они разворачиваются, то очень трудно сохранить их рациональный характер и направленность на определенную цель; если же, напротив, мы сохраним характер абсолютного начала, свободного от познания и деятельности субъекта, то очень трудно будет сохранить де­ терминистский, упорядоченный характер лишен­ ной собственного значения вселенной, в которую постоянно вмешивается деятельность субъекта. Есть одна трудность, с которой встречались все философы индивидуализма, начиная с Декарта и великих картезианцев, Лейбница, Мальбранша, Спинозы, и до энциклопедистов и Дидро, труд­ ность, которую Кант считал, что решил посредст­ вом решительного разделения интеллигибельного мира и мира опыта, трудность, которая была объектом саркастической критики Маркса в его третьем тезисе о Фейербахе и с которой и сего­ дня сталкиваются такие мыслители, как Ле- ви-Стросс и Маркузе, трудность, которая нашла свое решение только в диалектическом мышле­ нии Гегеля и Маркса. Это решение — которое бу­ дет позабыто университетской философией во второй половине XIX века — будет воспроизве­ дено Гуссерлем, Лукачем и Хайдеггером: человек

75

находится не перед миром, который он пытается понять и на который он воздействует, но внутри этого мира, чьей частью он является, и не суще­ ствует разрыва между тем значением, которое он пытается найти в мире или ввести в мир, и тем, которое он пытается найти в собственном суще­ ствовании или привнести его туда. Это значение, этот смысл, общий как для человеческой жизни, индивидуальной или коллективной, так и для че­ ловечества и, в последней инстанции, даже для всей вселенной, называют историей.

Исходя из этой общей основы можно выде­ лить два фундаментальных различия между ут­ верждениями Лукача и Гуссерля: они касаются того, что можно назвать трансцендентальным идеализмом. У Гуссерля, несмотря ни на что, есть абсолютное начало, и это начало имеет идеали­ стический характер: если субъект существует лишь в отношении к миру, если его сознание все­ гда является «сознанием о», то Гуссерль припи­ сывает- и это имеет приоритетное значение — субъекту конститутивную функцию по отноше­ нию к миру и, поскольку такое конституирование ни в коем случае не может быть приписано эмпи­ рическому субъекту, вам или мне, постольку он обязан сохранить неокантианского трансценден­ тального субъекта. Не стоит и говорить, что этот философский монстр никоим образом не мог иметь коллективный характер. Понятно тогда, почему у главных неокантианцев, особенно у Наторпа, было впечатление, что нет никакого различия между мышлением Гуссерля и их собст­ венной философией. На самом же деле, эти раз­ личия были весьма велики: трансцендентальный

76

субъект неокантианцев конституировал три строго разделенных и взаимно дополняющих друг друга концептуальных вселенных, тогда как трансцендентальный субъект Гуссерля консти­ туирует мир в целом, а внутри него значительное число различных областей, которым соответ­ ствуют региональные онтологии и, в частности, Lebenswelt, жизненный мир ближайшей повсе­ дневности. И тем не менее остается истинным утверждение, что идеализм Гусерля сохранил трансцендентального субъекта Канта и неоканти­ анцев, единственную возможность примирить онтологическое первенство субъекта с определе­ нием человека как «бытия в мире», трансценден­ тального субъекта, от которого уже отказались Гегель и Маркс и от которого вновь откажутся такие крупные мыслители экзистенциалисты, как молодой Лукач (и, разумеется, более поздний Лукач-марксист), Хайдеггер, Ясперс и Сартр.

Вот в чем, следовательно, заключается первая фундаментальная общность между Лукачем и Хайдеггером: возобновление гегелевской тради­ ции, отказ от трансцендентального субъекта, концепция человека как существа, неотделимого от мира, частью которого он является, определе­ ние его места в мире в качестве историчности. Уточним также, что если Бытие и время состоит из двух частей, дополняющих друг друга, но, тем не менее, различных, проблемы бытия и фунда­ ментального анализа здесь-бытия, большинство идей, которые у Хайдеггера являются общими с Лукачем, обнаруживаются у последнего в двух различных трудах: теория границы и связанной с этой границей подлинности — в книге Душа и

77

формы; анализ тотальности (вопрос о бытии у Хайдеггера), единство теории и практики, прак­ тический характер первой, теоретический харак­ тер второй и, наконец, проблема значения — в

Истории и классовом сознании.

Наконец, необходимо подчеркнуть различия, которые, на общем основании, противопоставля­ ют этих двух мыслителей и являются причиной того, что там, где Лукач видит неизбежный вы­ бор между трагической философией «все или ничего» и марксистской философией истории, Хайдеггер предлагает синтез в романтической философии истории.

Эти различия касаются прежде всего того об­ стоятельства, что для Хайдеггера исторический субъект индивидуален, тогда как Лукач, обнару­ живая в этом подлинную традицию Гегеля и Маркса, представляет историю как деятельность трансиндивидуального субъекта и, в частности, общественных классов.

Из этого различия вытекают два других, не менее важных. Вначале, у Лукача, история, яв­ ляющаяся результатом деятельности всех людей, совершается под действием глобального «векто­ ра» и поэтому подпадает под категорию прогрес­ са или реакции, увеличения или уменьшения соз­ нания и свободы, тогда как у Хайдеггера понятие прогресса лишено значения, а история имеет лишь два измерения, измерения подлинности и неподлинности, экзистенциал же (эквивалент «категории» Лукача), который управляет истори­ ей, является экзистенциалом повторения (под­ линности существования индивидов из элиты, которые делают историю) и катастрофы (не

78

выраженной ясно у Хайдеггера, но подразу­ меваемой, так как она является эмпирическим выражением забвения подлинности, падения в неподлинность), неизбежной, поскольку она должна разразиться в момент смерти индивидов из элиты, философов, поэтов, вождей государ­ ства.

Третье различие также вытекает из разделе­ ния индивидуального и коллективного субъекта: историческая деятельность, как для Лукача, так и для Хайдеггера, является недоступной позити­ вистскому знанию и подсудна только познанию философскому (у Хайдеггера, в Бытии и време­ ни, онтологии); поскольку для Лукача все, что делают люди, имеет исторический характер, то у него не могло быть различия между гуманитар­ ными науками и философией, они в любом слу­ чае представляют собой познание исторического субъекта; у Хайдеггера же, для которого истори­ ческая деятельность есть привилегия индивидов из элиты, а не дело масс, сами эти массы могут изучаться позитивной, а не философской социо­ логией, тогда как исторические субъекты — государственные деятели, поэты и философы — подходят только для онтологического пости­ жения.

Иными словами, как для Лукача, так и для Хайдеггера, познание истории и исторической деятельности могло быть только философским (или, что то же самое, онтологическим), а пози­ тивистское познание резервируется для всего того, что располагается в мире за пределами этой деятельности. Но для Хайдеггера только неболь­ шое число индивидов из элиты являются творца-

79