Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009

этап производства, который характеризует опре­ деленную историческую эпоху, он устанавливает это различие между заработной платой и первич­ ным сырьем, и, как следствие, между переменным капиталом и капиталом постоянным, что он все­ гда расценивал как одно из самых важных своих открытий. Он нашел различие внутри того, что для буржуазной экономической науки представ­ ляло собой тождество, и смог изучить отли­ чительную функцию заработной платы, ее фун­ даментальную роль в теории прибавочной стоимости и для понимания рынка в том, что ка­ сается возможностей продажи и потребления, возможностей, выраженных в знаменитых уравне­ ниях, которые впоследствии Роза Люксембург воспроизведет в Накоплении капитала. Изменяя подход, Маркс ввел новый объект, не отрицая, тем не менее, прежнего различия между основным ка­ питалом и капиталом оборотным, которое также имеет свою функцию и которое он детально изу­ чает. Истина заключается не в том, чтобы отверг­ нуть одно из двух различий как ложное, но в том, чтобы изучить его функцию и понять, что это раз­ личие, в рамках определенного подхода, опреде­ ленное также функцией объекта, получает иное значение в рамках иных подходов и наделяется иными функциями. Именно это и следует пони­ мать под выражением Gegenstandsstruktur, кото­ рое может означать не «объективность», но нечто иное: объектную структуру. Необходимо, следо­ вательно, каждый раз раскрывать структуру объ­ екта в связи с определенной проблематикой, но не отвергая прежние объекты, не рассматривая их только в качестве ложных. Необходимо всегда

170

ставить вопрос о происхождении, о функции и о необходимости тех ложных объектов, которые становятся постижимыми лишь в связи с практи­ кой и мышлением социальной группы.

Пример с сочинениями Паскаля мог бы также показать преобразование объекта на основе из­ менений проблематики. Для большинства иссле­ дователей существует единое произведение,

Мысли и Письма к провинциалу, как выражение мышления индивида Паскаля, который не мог из­ менить свой подход в тот короткий промежуток времени, что разделяет редактирование двух со­ чинений. Эти исследования направлены на два текста как на единый объект, и Письмам к провинциалу, написанным в сотрудничестве с картезианцами Арно и Николем, отдается пред­ почтение вышеупомянутыми исследователями, в большинстве своем картезианцами, потому что им близки картезианские воззрения. Но устано­ вить единую достоверную взаимосвязанность обоих текстов невозможно: каждый из них обла­ дает, на самом деле, своей собственной структу­ рой и своей собственной упорядоченностью. Это два различных объекта, и по их поводу следует ставить проблему генезиса в связи с единым кол­ лективным субъектом, поскольку, по условиям гипотезы, субъектом одного произведения или одного действия никогда не может быть отдель­ ный индивид. В исследованиях, которые привели к появлению книги Сокровенный бог,1 проблема

1 Гольдманн А. Сокровенный бог. М., 2001. Исследо­ вание трагического видения в Мыслях Паскаля и в театре Расина.

171

была решена довольно быстро в том, что каса­ лось Писем к провинциалу: решение обнаружива­ лось во всех учебниках, в которых много гово­ рилось об Арно и Николе; но для Мыслей, происхождение которых смешивается с Письма­ ми к провинциалу, такого решения не сущест­ вовало. Необходимы были эмпирические ис­ следования, чтобы обнаружить группу Баркоса, группу крайнего янсенизма, противостоящую Арно и Николю и полностью забытую историка­ ми. Тогда стало ясно, что когда Паскаль писал

Письма к провинциалу, другая янсенистская группа критиковала эти сочинения, и что Пас­ каль знал об этой критике. Таким образом, быст­ рая смена позиции Паскаля и переход к крайне трагическому видению, спровоцированный осуж­ дением Церкви, становились объяснимыми. В на­ чале исследования, следовательно, общепринятое представление обыденного сознания являлось точкой отсчета, первым состоянием объекта изу­ чения: но оно должно было измениться, преобра­ зоваться. При этом некоторые элементы должны были быть отброшены, тогда как другие только возникали: Письма к провинциалу уже не явля­ лись одной стороной объекта исследования, ко­ гда была разработана структура трагического ви­ дения мира Мыслей, но на этом уровне в этот новый объект могли быть включены уже траге­ дии Расина, которые как раз и оказывались од­ ной из его сторон.

Нельзя рассматривать произведения или дей­ ствия, не поставив предварительно проблему их взаимосвязи, такой взаимосвязи, что можно было бы сделать ее моделью и исследовать затем

172

коллективный субъект, для которого эта струк­ тура взаимосвязи имеет функциональный харак­ тер, то есть, образует для него элемент возмож­ ности его существования. Структура не только формальна, как у современных структуралистов, упраздняющих функцию, субъект и развитие. Бо­ лее того, когда мы говорим о преобразованиях объекта, речь идет не об изменениях объекта в ходе истории, как полагает позитивизм, и не о прогрессе познания, но о преобразованиях сиг­ нификативной связи между коллективным субъ­ ектом и историческим миром, иными словами, об изменениях функциональности. Если на самом деле объектом изучения является структура, ко­ торая существует лишь в качестве функциональ­ ной для практики ценности, тогда невозможно понять саму природу этого объекта без его тес­ ной связи с практикой. Когда дело касается тео­ рии, мышления, следует принять в расчет, что различные практики — практики различных классов и групп — требуют более или менее раз­ работанных теорий, более или менее адекватных, и что эта связь между теорией и практикой, ко­ торая, согласно Лукачу, должна была достичь са­ мой большой прозрачности в случае пролетариа­ та, всегда является связью опосредствованной и функциональной.

Если понять необходимый и фундаментальный характер этой функциональности, то уже нельзя допускать существование общих и постоянных форм, таких, как искусство, живопись, право или мораль, общих и абстрактных форм, которые ис­ тории приходилось бы всякий раз наполнять раз­ личным содержанием. Не стоит в каждом случае

173

спрашивать и о форме, и о необходимости ее функции, которые остаются сходными, в различ­ ных случаях, лишь в силу исключения. Поэтому необходимо, если мы, например, возьмем право, исследовать форму права в том или ином опреде­ ленном обществе, прежде чем приниматься за любое другое исследование. Так как формы пра­ ва не тождественны, потому что функции права различны внутри различных обществ: возможно даже, что в иначе устроенном обществе этой спе­ цифической формы вообще нет. Кроме того, большей части объектов, к которым привыкло университетское образование, вообще не сущест­ вует: нет истории права, истории живописи или литературы. Признать их — значило бы пола­ гать, что, например, история литературы — это объект, который обладает внутренне присущим ему развитием и который можно было бы понять характерным только для него одного способом. Так, Малларме нельзя понять, исходя из Ронсара, даже если мы примем в расчет все литератур­ ные опосредствования. Развитие, действительно имеющее значение, — это развитие общества в целом, а не развитие той или иной частной об­ ласти, самостоятельность которой встречается весьма редко и только в особых сферах. Верно, что художники определяют себя по отношению друг к другу и что писатели вступают друг с дру­ гом в диалог; тем не менее, основа таких отноше­ ний — или отсутствия отношений — между жи­ вописцами и поэтами, разделенными временем, то, что порождает сходства или различия, то, что делает возможным или невозможным связи, за­ имствования, противопоставления и интерпрета-

174

ции, основа всех эти позитивных или негативных отношений коренится во всеобщей истории и в развитии тотальности.

Частный случай с историей науки имеет лишь относительные отличия. В первую очередь пото­ му, что в науке результаты кумулятивны: преж­ ние знания, те, что остаются еще приемлемыми, являются частью действующей теории, а не дос­ тоянием истории. Поскольку речь идет о куму­ лятивной технике, история в этом случае имеет частичную ценность, на которую не могут пре­ тендовать историки искусства или философии. Тем не менее, одна из самых прославленных французских школ истории науки — школа Кой­ ре и Ленобля — произвела фундаментальную революцию в способе изложения истории науки. Согласно этим историкам французской школы, только химик — или какой-либо другой уче­ ный — может интересоваться такой историей науки, где сообщается только о теоретических достижениях и упоминается о прежних откры­ тиях, навсегда ставших частью действующей теории: история науки как объект внимания ис­ торика — говорят Койре и Ленобль — должна заниматься также и ошибками и провалами. Койре и Ленобль находились вне диалектиче­ ского и марксистского подхода, но справедливо поддерживали необходимость понимать каждый успех в атмосфере бесчисленных провалов и спрашивать не о том, кто однажды открыл гра­ витацию, но почему все остальные, те, что были близки к такому открытию и не смогли его сде­ лать, почему все остальные отступили перед от­ крытием, которое сформулировал Ньютон. Но

175

такие вопросы и исследования, необходимые, чтобы дать на них ответ, зависят не только от внутренней истории науки, но требуют знания истории ментальных категорий, а чтобы создать историю ментальных категорий, необходимо об­ ратиться к истории общества в целом. Само­ стоятельность наук — самостоятельность весьма относительная, поскольку еще совсем недавно настаивали на вмешательстве и использовании биологии за пределами ее области — опирается на развитие производства и на изменение мен­ тальных категорий. С конца XIX столетия все допускают и признают ценность научного про­ гресса, но такая самостоятельность появилась недавно, и она безусловно относительна. Даже в случае с историей современной науки нельзя аб­ страгироваться от истории общества в целом, а тем более, когда речь идет об истории науки в прошлом.

История приобретает иное значение, когда речь идет об истории философии или истории теории в гуманитарных науках. Каждая из этих категорий рождается в развитии тотальности, а она связана с практикой коллективного субъек­ та, действующего в мире. Эти отношения между теорией, практикой, коллективным субъектом и миром преобразуются и преобразуют как про­ блему, так и способ ее рассмотрения и постанов­ ки. Каждая теория прошлого — это объект, имеющий значение для какой-то группы, кото­ рую исследование должно обнаружить. Она должна быть понята на основе практики этой группы, как теория, выработанная для решения определенного количества проблем. Эти пробле-

176

более изначальной истории. В знаменитых мар­ ксистских книгах, которые мы только что упоми­ нали, история теорий связывается с развитием тотальности, где они появляются на свет, в каче­ стве функциональных реальностей, для коллек­ тивных субъектов, обнаруживающих себя в мире. Таким образом, полагаем мы, возможен право­ мерный генезис объекта, в котором действующая теория, обязанная знать свое происхождение, за­ нимает место этапа в истории развивающейся то­ тальности.

История и функция неразрывно связаны с субъектом и со смыслом в рамках тотальности. Такая концепция, фундаментальная согласно Лукачу и Марксу, разделяется далеко не всеми из тех, кто объявляет себя марксистами. Школа Альтюссера, например, которая исходит из меха­ нистических положений, весьма взаимосвязан­ ных, отвергает все эти категории и не принимает понятие смысла так же, как не принимает она понятий функции, субъекта, истории и тоталь­ ности. Не так давно переводчик Сущности хри­ стианства Фейербаха, опубликованной Альтюссером в коллекции, которой он руководит, поставил в предисловии одну крупную дилемму, совершенно новую, как он считает, дилемму фи­ лософского мышления или, скорее, теории наших дней. Эту дилемму автор предисловия и перево­ дчик иллюстрирует двумя именами, Спинозы и Фейербаха, и объясняет ее приблизительно следующими словами: либо мы постулируем смысл — который, согласно его мнению, являет­ ся неизбежно затемненным, чем-то вроде повто­ ряющегося по кругу бреда о тотальности, как

178

это, оказывается, и происходит со всякой диа­ лектической интерпретацией марксизма — и то­ гда мы обнаруживаем себя рядом с Фейербахом, который остается идеалистом, потому что он ищет смысл, пусть даже и чисто человеческий, в религии; либо мы исследуем не смысл, но способ производства, который и порождает эту непо­ средственную видимость смысла, и в таком слу­ чае мы возвращаемся к Спинозе. Впрочем, речь идет о Спинозе гораздо более механистичном, чем его реальная система, это Спиноза второго модуса познания в Этике, оторванный от третье­ го модуса, такого же, если не более важного. В этой дилемме одно остается постоянным: какой бы ни была интерпретация, которую мы выберем, непосредственные данные остаются точкой отсчета и при исследовании способа про­ изводства, и при исследовании смысла.

Такая альтернатива между Спинозой и Фейер­ бахом повторяет, в новом виде, знаменитую ди­ хотомию, долгое время господствовавшую как в марксистской литературе, так и в некоторых на­ правлениях университетской науки. «Ортодок­ сальные» марксисты имели привычку требовать от философии определенного ответа на вопрос о принадлежности к материализму или идеализму: этот вопрос сегодня мог бы быть выражен новы­ ми терминами: «отрицание смысла» или «поиск смысла». Сталинистам было бесполезно писать историю философии, так как этот вопрос и его дилемма представлялись им достаточно широки­ ми, чтобы сама этикетка материализма или идеа­ лизма смогла сделать понятным или объяснить смысл любой философии. Эта же самая альтер-

179