Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009

ральной дилеммой? Мне кажется, что за неболь­ шой период между двумя статьями он сделал весьма важный вывод о различии морали и этики. Это подтверждается, прежде всего, названиями статей. Если вчитаться в их текст, то становится ясным содержательное различие морали и этики. Оно не сводится к различию теории и практики. Мораль обращена к индивиду и не применима к оценке истории, субъектами которой являются классы и группы. Это не значит, что революция оказывается «по ту сторону добра и зла». Хотя для ее оценки не годится христианская мораль­ ная гипотеза, это не значит, что она творится по принципу «все дозволено». Тяжесть морального выбора ложится на индивида. Этика же имеет дело с тактикой, т. е. конкретными решениями, которые принимаются для достижения цели в данных исторических условиях. Этический выбор осуществляется по принципу наименьшего зла. Метафизические Добро и Зло, Сила и Справед­ ливость при перемещении с неба на землю вопло­ щаются во множестве инстанций справедливости и насилия, которые нуждаются в неусыпном эти­ ческом контроле. Это и есть вопросы тактики. Если их не отслеживать, то репрессивные орга­ ны, созданные для защиты от врагов революции, начнут пожирать своих, а диктаторы, избранные на период временного правления, вместо уничто­ жения государства необходимости и рассудка начнут насаждать бюрократию.

Что же выбирал Хайдеггер: между демократи­ ей и фашизмом, между забвением бытия и ис­ тиной как «алетейей», между родиной и бездом­ ностью? В результате поднятого В. Фариасом

230

скандала он выглядит одиозной фигурой. Но безотносительно к Гитлеру, который был безум­ цем, а Хайдеггер ошибочно принимал его истери­ ческие крики за голос бытия, в концепции «фюрерства» что-то есть. Ведь Ленин и Сталин тоже позиционировались и воспринимались как вож­ ди. Народ любит вождя не за то, что он знает больше других, а за то, что он такой же, как все. По сравнению с царем или президентом вождь выглядит в глазах народа более пристойно. У него есть харизма. Хайдеггер по-своему кон­ цептуализировал этот опыт вождизма. Но он дистанцировался от реального фашизма, тем бо­ лее что его зверства стали известны после войны.

И все же есть разница. Хайдеггер отошел от фашизма (Фариас утверждает, что его «ушли»), а Лукач оставался марксистом. Правда, и Хайдег­ гер не раскаялся. Он расценивал фашизм как судьбу бытия и ответил на этот вызов. Как и Лу­ кач, он принял вызов времени. Есть основания думать, что они сделали, каждый по-своему, ра­ циональный выбор. Вспомним времена Ельцина. Сначала речь шла о выборе между ГКЧП и демо­ кратией. Но оказалось, что за демократию при­ шлось заплатить развалом Союза. Но на этом дело не закончилось. Далее снова пришлось вы­ бирать между Ельциным и Зюгановым и пожерт­ вовать социализмом. Многие теперь ненавидят демократов и раскаиваются в том, что ошиблись. Возможно, потомки их осудят, как мы осуждаем сегодня Хайдеггера и Лукача. Но все же надо принимать во внимание ситуацию. Ведь все жела­ ли лучшего, и никто не знал, что жертвы будут такими большими. Верно ли, что человек отвеча-

231

ет за все? Ведь люди не боги. Виновата и история, которая заставляет платить столь высокую цену за модернизацию общества. Как считали мудрые китайцы, все-таки лучшее время для философии, да и, вероятно, для жизни, — это время застоя.

В своей работе Гольдман осуществил реконст­ рукцию политического поворота обоих мыслите­ лей. Он описал сходства и различия в отношени­ ях Хайдеггера к национал-социализму и Лукача к сталинизму. Их поддержка двух противополож­ ных режимов во многом определялась не только конкретными обстоятельствами, но и философ­ ским пониманием глобального смысла истории и в обоих случаях имела аналогичную основу на уровнях политики, философии и искусства. По­ этому, считал Гольдман, их ангажированность нельзя объяснить сугубо личными интересами.

Для Лукача Сталин и сталинизм были лишь необходимой, но преходящей бонапартистской фазой революции, функция и смысл которой со­ стоит в том, чтобы защитить социализм от вра­ гов. Для Хайдеггера Гитлер был харизматическим вождем, одним из тех исключительных людей, которые обнаруживали подлинное бытие в поли­ тическом измерении истории. Антисемитизм, ра­ сизм и биологизаторство в целом были глубоко чужды тому и другому философу. Оба они счи­ тали, что лучше понимают природу политических фактов, чем сами политические вожди.

Естественно, ни Гитлер, ни Сталин не могли принять такую позицию: для первого антисеми­ тизм составлял существенный элемент его поли­ тики, для второго определение сталинизма как бонапартизма было тяжким оскорблением. По-

232

что «индивидуалист» и «националист» Хайдеггер заботится о процветании Германии и верит в фю­ рера. Лукач — космополит, интернационалист и полагается на силу и дееспособность пролета­ риата. Отличает их то, что Лукач не считал свое решение ошибочным, а Хайдеггер, хотя и при­ знал ошибку, однако воздерживался от покая­ ния. Он полагал, что в то время поступил пра­ вильно и не уклонился, а принял зов бытия.

Вопрос о том, кто является медиумом бы­ тия — рабочий класс или народ — кажется смеш­ ным. Но к чьему голосу мы прислушиваемся се­ годня, кому доверяемся мы? Уверены ли мы в себе настолько, чтобы отказаться от посредни­ ков и слышать голос бытия, наподобие того, как святые разговаривают с Богом. Боюсь, современ­ ные медиумы покажутся нашим потомкам не ме­ нее смешными, чем те, которым доверяли Лукач и Хайдеггер. В сущности, они были ответствен­ ными личностями и признавали свое «не алиби в бытии». Они не были настолько решительными, чтобы объявить самих себя авторами «доброго послания». Они мыслили себя, скорее, вестника­ ми, распространителями призывов высшей силы, способной к преобразованию мира. Лукач гово­ рил о тотальности, чтобы обосновать свои убеж­ дения не как частные мнения, а как голос самой истории и как теорию политической практики рабочего класса. Хайдеггер писал о бытии, голос которого должен слушать философ. Его выска­ зывания являются не спекуляциями, а концептуа­ лизацией опыта Dasein, назначение которого со­ стоит в открытии смысла бытия и исполнении его посланий.

234

Решающим моментом, определяющим как сходство, так и различие философии Лукача и Хайдеггера, было понимание вещи и овеществле­ ния. По Лукачу, преодоление овеществления было главным делом пролетарской революции. Как показала история, из-за бюрократизма ком­ мунистических партий эта задача не была выпол­ нена. Хайдеггер, наоборот, расценивал вещь как проявление бытия и негативно относился к про­ дуктам машинного производства. После того как он обратился к «фюзису», фюрер перестал быть его хранителем. Им становится мыслитель-поэт. Хайдеггер, обжегшись на политике национал со­ циализма, вспомнил о Марксе и в последние годы развивал теорию отчуждения в терминах забве­ ния бытия и безродности. Поскольку в этом тоже усматривали следы идеологии «крови и почвы», Хайдеггер акцентировал описание бытия в терминах не родины, а дома.1

Эпоха потрясений

Очевидная общественная ситуация XIX столе­ тия, взрывоопасным элементом которой была по­ ляризация буржуазии и пролетариата, радикаль­ но изменилась в XX веке, когда они стали сближаться настолько, что заговорили о «рас­ творении» рабочего класса. Конечно, и сегодня существует множество людей, которые недо-

1 Непризнанный в послевоенной Германии, он приез­ жал во Францию, где у него нашлись преданные ученики. Возможно, это и стало причиной того, что «родина» пе­ рестала быть экзистенциалом.

235

вольны тем, что имеют, и завидуют более состо­ ятельным согражданам. Однако со времен сред­ невекового государства, объединяющего людей состраданием и прощением, никогда не было об­ щих интересов, ради которых различные классы могли бы преодолеть враждебность.

С чем же связано затухание классовых битв, под знаком которых прокатилось XIX и начало XX столетия? Несомненно, повышение образа жизни достигло такого уровня, что разница меж­ ду богатыми и бедными значительно сгладилась. Демократия сблизила массу и власть, а политика перестала интересовать население. Но главное достижение XX века состояло в том, что люди стали настолько ценить свое благополучие, что согласны платить за него любую цену, вплоть до отказа от свободы. В этих условиях критика идеологии потеряла поддержку снизу и пришла в забвение. Если раньше она запрещалась сверху и, наоборот, поддерживалась со стороны угнетен­ ных, то сегодня она ассимилирована властью и не вызывает поддержки у тех, кто обманут. Люди перестали ощущать давление власти еще потому, что она изменила свою форму. Фуко называл со­ временную власть «биовластью», определяя ее как заботу о жизни. Действительно, сегодня по­ рядок поддерживается не столько угрозами и на­ казаниями, сколько советами и рекомендациями о разнообразной, здоровой и длительной жизни. Кто может бросить камень в институт советни­ ков и экспертов, озабоченных благосостоянием и оздоровлением людей?

Маркузе называет современную форму власти инструментальной. «Очевидно, что современное

236

общество обладает способностью сдерживать ка­ чественные социальные перемены, вследствие ко­ торых могли бы утвердиться качественно новые институты, новое направление продуктивного процесса и новые формы человеческого сущест­ вования. В этой способности, вероятно, в наи­ большей степени заключается исключительное достижение развитого индустриального общест­ ва; общее одобрение Национальной цели, двух­ партийная политика, упадок плюрализма, сговор между Бизнесом и Трудом в рамках крепкого Го­ сударства свидетельствуют о слиянии противопо­ ложностей, что является как результатом, так и предпосылкой этого достижения».1 Поскольку марксистская программа устранения условий ложного сознания не удалась по причинам дос­ тижения эффективных форм общественного со­ гласия на основе повышения благополучия как в капиталистическом, так и в коммунистическом мирах, постольку возникает мысль о смене кри­ тического проекта.

Духовная ситуация после Второй мировой войны определяется стабилизацией капитализма и экономическим подъемом, вместо предсказы­ ваемого Марксом обнищания, благосостоянием широких масс. На сцену истории выступила но­ вая общественная группа, которую Гольдман на­ зывает «технократами». Они придали капитализ­ му организованный характер и способствовали его бескризисному развитию. Означает ли это, что социализм и тем более коммунизм больше не

XY.1 Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. XIY-

237

нужны? Марксисты критично относятся к классу «белых воротничков» и интеллектуалов. Они за­ хватили творческую работу и обрекли массы на пассивное потребление. При этом сами преврати­ лись из мыслителей-универсалов в узких специа­ листов.

1968 год, когда Гольдман читал свои лекции о Лукаче и Хайдеггере, — это, пожалуй, если не последняя, то самая яркая революционная дата в западном движении за эмансипацию. Это восста­ ние против государства необходимости и рассуд­ ка. Хотя оно связывалось с левым движением, но, скорее всего, это был чисто либеральный протест против ограничений, прежде всего, в сфере сек­ суальности.

Раньше человек испытывал влечения, имел естественные потребности и сталкивался с силь­ ными препятствиями на пути их реализации в форме простой нехватки или запрета. Сегодня, особенно в развитых странах, порядок проник на уровень самих потребностей, при этом они не по­ давляются, а стимулируются. Но парадокс в том, что раз нет запретов, человек уже не испытывает влечений. Нет никакого конфликта между «хо­ чу» и «можно» и, таким образом, пропадает оче­ видный, непосредственно переживаемый каждым опыт столкновения с чуждой силой. У Фрейда, в отличие от Маркса и Хайдеггера, инстанцией по­ рядка выступало не бытие, а сознание, эксплуа­ тирующее энергию либидо. Но и такая форма протеста нам уже не дана. Сексуальное освобож­ дение, в реализацию которого нынешнее старшее поколение вложило немало усилий, привело к не­ ожиданному результату — исчезновению сексу-

238

ального влечения. Сексуальность, перешагнувшая свои искусственно и насильственно удерживае­ мые извне границы супружеской спальни, широ­ ким потоком хлынула на улицы. Все стало сексу­ альным, и это окончательно истощило либидо, приблизив еще на шаг к идеалу восточной нирва­ ны. Вслед за лозунгом о «растворении» рабочего класса последовал тезис о кончине сексуального.

Во многом это является следствием переноса «пролетарской» интерпретации освобождения на другие сферы жизни.1 С одной стороны, про­ изошло разочарование в эмансипаторских воз­ можностях пролетарской революции, которое вызвано осмыслением последствий социализма, плодами которого оказалась, в том числе, и бю­ рократия, опиравшаяся на феодально-принуди­ тельные формы отчуждения труда в форме нало­ гов. С другой стороны, формы разоблачения буржуазной эксплуатации и рецепты освобожде­ ния остались прежними. Например, теоретики молодежной революции говорили о необходимо­ сти сексуальной эмансипации. Секс в буржуаз­ ном обществе подавляется и эксплуатируется. Фуко указал на то, что имеет место, скорее, интенсификация и эксплуатация сексуальности, чем ее подавление и запрещение. Отсюда сло­ жился протест против той системы различий, в результате которой люди превращаются в «сексмашины». Но последствия такого освобождения, проявившиеся не на бумаге, а в форме появления трансексуалов, оказались не менее пугающими.

1 Как известно, университетский феминизм трансфор­ мировался из университетского марксизма.

239