рументального, понятии, противоположном Vor­ handenheit, тому, что имеется, доступному. Dasein в первую очередь находится в мире, где объекты являются Zuhanden, подручными, явля­ ются объектами, которые не обладают независи­ мостью от качеств и которые находятся здесь в свете деятельности, направленной к определен­ ной цели. Хайдеггер приводит пример с молотом как ударным инструментом, который незаметен в качестве молота, но который неожиданно оказы­ вается таковым, когда он плохо функционирует, потому что он слишком тяжел и его нельзя уже взять в руки, или потому что он уступает находя­ щимся рядом с ним другим инструментам; когда на молот смотрят как на молот, и он перестает быть Zuhanden, он оказывается наличным сущим, Vorhanden, будучи тем, на что может быть указа­ но в суждении.

В этом примере Хайдеггер дает нам феноме­ нологическое описание генезиса доступности, ге­ незиса, весьма отличающегося от того, что мы обнаруживаем у Лукача по поводу теории и ове­ ществления — патологии чистого и неизменного теоретического — которые Лукач различает, но которые не различаются в описании Хайдеггера. Для изолированного животного, которое не об­ ладает языком, сознанием и инструментами, для животного, которое существует как индивиду­ альный субъект, разделение между субъектом и объектом не имеет смысла, объект неотделим от восприятия в действии. Но человек как субъ­ ект — это множественный субъект, и этот мир Vorhandenheit — который для Хайдеггера возни­ кает вместе с препятствием, в момент прерыва-

120

ния деятельности — постоянно необходим в че­ ловеческой практике, основанной на разделении общественного труда, на совместном труде, не­ возможном без языка. Коллективная практика, вне которой нет молота, предполагает возмож­ ность перейти, посредством обсуждения и языка, на уровень Vorhandenheit:, связь между воспри­ ятием и поведением неизбежно им опосредована.

вследствие препятствий: первое образует фунда­ ментальный момент второго.

То, что возникает как случайность у Хайдеггера, есть необходимый момент в любой человече­ ской деятельности. Спрашивать, язык ли и фи­ зиологическая способность к символизму делают общество возможным, или наоборот, существо­ вание общества порождает язык, — все равно, что входить в порочный круг и задавать вопросы о том, что было вначале, яйцо или курица. Здесь, несомненно, происходит то, что Пиаже называет рикошетом, и язык и общество воздействуют друг на друга. Впрочем, общество не следует по­ нимать так, как Дюркгейм, — как заранее суще­ ствующее единство, которое навязывается инди­ видам, совместно занимающимся производством своей жизни и создающим это общество. В лю­ бом случае существование теоретического уров­ ня — это не иллюзия, но неизбежная необходи­ мость.

Язык связан со всякой практикой, и нет прак­ тики без языка; но не следует полагать, как со­ временные структуралисты, что все, что сущест­ вует, — это лишь один язык за другим; это

121

идеологическая редукция практики, того факта, что все существующее есть одно действие за дру­ гим, но действие предполагает теорию и язык как момент. Задача философской и позитивной со­ циологии — всякий раз обнаруживать опосред­ ствования между теорией и практикой, несмотря на определения и противопоставления понимать познание и теорию, какой бы абстрактной она ни была, в рамках тождества субъекта и объекта, на основе коллективной практики.

Лукач и Хайдеггер оба отвергают предвари­ тельное утверждение существования субъекта, субъекта, который прежде всего является субъ­ ектом познания и находится перед миром, суще­ ствующим лишь для сознания и образованным этим сознанием; а также существование заранее данного мира объектов, обладающего существо­ ванием в себе и набором ценностных суждений о субъекте, который оказывается вне этого мира.

Общий источник их критики кажется вполне очевидным. Не существует фундаментального различия между положениями Хайдеггера и Те­ зисами о Фейербахе, для которых сознание все­ гда связано с практикой. Своей деятельностью — которая начинается с воспринимающей деятель­ ности — субъект создает мир, и это мир должен быть понят, исходя из его созидания и на всех уровнях, следствием чего является преобразова­ ние науки в философию. Это же нам объясняет

Бытие и время: Dasein всегда уже в мире, где первично, фундаментально объекты представля­ ют собой Zuhanden и в первую очередь являются не объектами познания, но объектами, обладаю­ щими качествами, представленными в свете дея-

122

тельности, направленной на определенную цель. Но это сближение не должно заставлять забы­ вать о столь же существенном различии между Лукачем и Хайдеггером. Бытие и время исследу­ ет Zuhandenheit лишь как психический феномен сознания, возникающий для него только с за­ позданием, после происшедшего, вместе с Vorhandenheit; тогда как для диалектического мышления Лукача практика не является индиви­ дуальной, а теория и Vorhandenheit постоянно оказываются ее частью.

Это различие между Zuhandenheit и практи­ кой имеет непосредственное следствие в виде проблемы истины. Согласно Хайдеггеру пробле­ ма адекватности представления объекту связана с ложной онтологией Vorhandenheit, мира, имею­ щегося в наличии, отделенного от субъекта и его проекта. Хайдеггер объясняет, что истина имеет совершенно иной характер, что она имеет отно­ шение к способу бытия в подлинности или непод­ линности. В этой концепции Хайдеггера опреде­ ление истины полностью утрачивает научный характер; его ответ ограничивается отсутствием у него эффективной концепции деятельности, так как деятельность существует в Бытии и вре­ мени лишь как мышление о деятельности, как проект подлинности человеческого существова­ ния для великих исторических деятелей. Его воз­ ражение против представления правомерно, и он не первый, кто сформулировал его и выдвинул против традиционной философии. На самом деле, что означает совпадение между представле­ нием и объектом, поскольку сам объект и есть лишь представление? Лукач отвечает на это воз-

123

ражение, что истина — это возможность ориен­ тироваться в практике; научная концепция производна от человеческого проекта — как это допускает и Хайдеггер, — но, тем не менее, суще­ ствует определенная проблематика, научного по­ рядка, которая не сводится к проблема подлин­ ности и неподлинности: речь идет о том, чтобы знать, в какой мере этот проект можно или нель­ зя реализовать с тем представлением, с которым он связан. Но это проблема науки, которая не­ уместна в мышлении Хайдеггера. Основание этой истины, этой возможной ориентации в практи­ ке — это для Лукача сверхиндивидуальный субъ­ ект, сам являющийся объектом, — отсюда объек­ тивный характер его возможности — который наука может изучать, тогда как если возможное и характеризует у Хайдеггера Dasein, то это воз­ можное, постоянно абстрактное, не является и не может быть объективным. Противополож­ ность между индивидуальным Dasein и коллек­ тивным субъектом, которую мы обнаруживаем в других понятиях Хайдеггера и Лукача, диффе­ ренцирует также и смысл Zuhandenheit и прак­ тики.

2. Тотальность, бытие и история

Фундаментальная проблема, общая и для Лу­ кача, и для Хайдеггера, — это проблема нераз­ рывной связи человека, смысла и мира, проблема тождества субъекта и объекта: когда человек по­ нимает мир, он понимает смысл Dasein, смысл своего бытия и, наоборот, понимая свое собст-

124

венное бытие, он может понять и мир. Оба мыс­ лителя отвергают как ложную онтологию любую философию, исходящую из противоположности между субъектом и объектом и представляющую собой теорию тотальности или бытия. Тоталь­ ность и бытие — это две главные, близкие по смыслу категории, которые эти два философа вводят и которые отличают их как от неоканти­ анства, царствовавшего в их эпоху, так и от мыш­ ления Гуссерля.

То, что Хайдеггер говорит нам о категории бытия, можно обнаружить уже у Лукача в рассу­ ждениях о тотальности. Бытие не является кате­ горией, наиболее общим и наиболее широким понятием. Впрочем, это и не понятие, это фунда­ ментальная реальность, отталкиваясь от которой, Dasein вопрошает; она имеет характер бытия, ко­ торому свойственна историчность, темпоральность и оно наделено значением.

Тотальность в Истории и классовом сознании

также не является чем-то данным, это не вещь, на которую можно указать, по той простой при­ чине, что мы, а вместе с нами и субъект, нахо­ димся внутри этой тотальности, и что объект, мир, созданный деятельностью коллективного субъекта, находится в субъекте, который от это­ го мира производен. Более того, эта тотальность наделена значением, потому что она связана с че­ ловеческой деятельностью и потому что люди всегда создают реальности, наделенные значени­ ем. Какое-либо ее определение в гуманитарных науках невозможно; они всегда обнаруживают смысл и, тем самым, союзы суждений факта и ценностных суждений; смысл и его обнаружение

125

имеют в высшей степени историчный характер, и, как у Лукача, так и у Хайдеггера, подлинность коренится в отношении к истории. Тем не менее, эта связь с историей понимается принципиально различным способом каждым из двух мысли­ телей.

Несмотря на их различие, весьма, впрочем, су­ щественное, Лукач и Хайдеггер осуществляют критическое возвращение к философии Гегеля. В своей главе об истории Хайдеггер объясняет, в чем он от этой философии отличается: Гегель пытался сблизить историчность и науки о приро­ де, чтобы создать свое понятие времени, исходя из точки, то есть, из пространства, и применить это понятие времени — которое приходит из наук о природе — к развитию духа. Лукач, счи­ тавший необходимым разделение между науками о природе и науками о духе, критикует их ото­ ждествление; тем не менее, он обращается не прямо к Гегелю, а к Энгельсу, который в этом же отношении защищал гегелевскую позицию (эта критика Энгельса, между прочим, доставила ему много неприятностей со стороны его друзей мар­ ксистов).

На онтологическом уровне проблема бытия, согласно Хайдеггеру, ставится в феноменологи­ ческом исследовании. Науки, не знающие своего собственного основания и замыкающиеся в эмпи­ рических и онтических констатациях, могут оста­ ваться такими, какими они и являются, — внеш­ ними по отношению к подлинному исследованию. Эта двойственность между онтологическим и онтическим — фундаментальная для мышления Хайдеггера — встречается у него и на других

126

уровнях, в противопоставлении подлинности и неподлиннности, например, или в концепции двух измерений истории — возвращения к под­ линности и падения в неподлинность. Эта непод­ линность представляет собой первичное данное, подлинность же выступает как нечто должное, как постоянная абстрактная возможность, кото­ рую индивидуальное Dasein может в каждом слу­ чае выбрать.

Лукач, наоборот, связывает историю с коллек­ тивными субъектами, а не резервирует ее для элиты, как Бытие и время. Для книги История и классовое сознание частные исторические фено­ мены, формы на определенном уровне представ­ ляли собой всеобщую реальность, к которой причастно все человеческое общество. На основе такой концепции у Лукача возникает одна кате­ гория, которой Хайдеггер пренебрегает: про­ гресс, или упадок, связанный с объективной воз­ можностью. Поле возможного, согласно Лукачу, не является, как у Хайдеггера, раз и навсегда открытым для Dasein: оно принадлежит истори­ ческому, а не онтологическому порядку, и посто­ янно преобразуется вместе с деятельностью кол­ лективных субъектов. Для Хайдеггера, наоборот, это категория онтического порядка, внешняя по отношению к возможности, которая должна быть понята на фундаментально отличном онто­ логическом уровне; в связи с этой онтологиче­ ской возможностью и можно говорить о подлин­ ности или неподлинности.

Объективная возможность может изучаться с помощью того, что Лукач называет возможным сознанием; но последнее, согласно Лукачу, не

127

может проникнуть в сознание коллективных субъектов, за исключением одного случая, ис­ ключительного в истории, — случая пролетариа­ та. Объективный характер возможности допуска­ ет и требует ее научного изучения, которое правомерно, в свою очередь, лишь при условии, что оно остается открытым проектом и возмож­ ностью. Таким образом, полностью допуская не­ обходимость науки, Лукач противопоставляет себя позитивистской социологии и подходу, ко­ торый сводит человека к вещи и возвращает нау­ ку на уровень фотографического констатирова­ ния; сама такая редукция, как мы уже отметили, ставит перед Лукачем одну проблему историче­ ского порядка, которую наука должна изучить. В теории овеществления Лукача философия и наука тесно взаимосвязаны, и наука стремится объяснить, как мир оказывается представлен­ ным — вместе с пространственными категория­ ми — как зрелище, в качестве внешнего и доступ­ ного единообразного объекта.

Тем не менее для большей точности следует добавить, что понятие овеществления Лукача ни­ коим образом не может быть сведено или упо­ доблено овнешнению в духе Бергсона: Лукач критикует преобладание неизменного, но допус­ кает опосредствование и понятия. И все же. Воз­ можно, имело место влияние, которое ни в коей мере не сокращает между ними разрыв. Не так давно Габель попытался отождествить овнешне­ ние у Бергсона и,овеществление Лукача, но он столкнулся с одной деликатной проблемой: про­ блемой науки. У Бергсона всякое овнешнение, связанное с деятельностью, относится к порядку

128

ложного сознания и наука, для него, также явля­ ется овнешненной; тогда как для Лукача, наобо­ рот, именно отсутствие практики и порождает овеществление (и, между прочим, овнешнение приводит не к ложному сознанию, а просто к его гипертрофированной форме: к овеществлению). Если, как полагает Габель вслед за Бергсоном, всякое овнешнение является ложным сознанием, то науку уже нельзя защищать — однако, Габель рассматривает науку как истинное сознание. Лукач критикует овеществление, но делая это, он не

необходимо научно объяснить, как люди стано­ вятся элементами мира как представления, где их общественные связи настолько затемнены, что проявляются как внешние им свойства вещей; необходимо понять, не упуская из виду тоталь­ ность, как ментальные структуры преобразу­ ются, овеществляются, атомизируются и связы­ ваются с чувственными данными. Исходя из товарного фетишизма, Лукач понимает и объяс­ няет рождение и развитие этого мира как пред­ ставления и его следствия: субъекта-индивида, которые обнаруживает себя в этом мире и связы­ вает себя с ним посредством целого ряда проти­ воположностей, таких, как субъект и объект, конечное и бесконечное, сущность и явление, ценность и факт. Сегодня к этим противополож­ ностям можно добавить еще и онтическое и он­ тологическое.

Обсуждая формулу, принадлежащую глав­ ному теоретику ревизионизма Бернштейну, — формулу, которая была в ту эпоху знаменитой: