Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009

для понимания наличной действительности, как должна быть пересмотрена вся теоретическая часть учения Маркса, касающаяся революцион­ ного пролетариата, так как она не соответствует исторической реальности.

Развитие организационного капитализма до­ пускало развитие не только структурализма. Оно влекло за собой также изменения в мышлении тех, кто занимал критическую позицию: в мыш­ лении Лукача — даже независимо от предшест­ вующих отрицаний — а также у тех, кто опирал­ ся на его ранние работы.

Даже сегодня (в 1968 г.) Лукач представляет произведение и действие, исходя из всеобщей ис­ тории, но, в противоположность тому, что он де­ лал ранее, он не связывает больше генезис с практикой групп и, что касается подлинно вели­ кого произведения, с самой передовой группой общества, которая стремится преодолеть сущест­ вующие структуры. Имеющее значение произве­ дение или мысль, согласно Лукачу наших дней, значимы в силу отношения индивида, который производит их во всеобщей истории. Именно это индивидуальное отношение к истории, отноше­ ние, которое уже не разоблачается и не создает­ ся в практике привилегированной группы, и служит опорой творчества и основанием его пра­ вомерности.

Адорно и члены Франкфуртской школы от­ талкивались от работ молодого Лукача и публи­ ковали многие из его статей — редких в то вре­ мя — в журнале своего Института. Сами они писали замечательные книги, диалектические ис­ следования, но теперь они изменились и поддер-

200

живают иные, даже противоположные концеп­ ции.

Адорно изложил свои новые концепции на по­ следнем Конгрессе социологии литературы, где, между прочим, концепции Лукача представила одна из его самых близких соратниц, Агнесс Хеллер. Согласно Адорно, творец располагается вне реальности, не на необходимой дистанции по отношению к группе, чье мировоззрение он выра­ жает, но вне реальности, и его позиция является крайне критической по отношению к ней: мини­ мум принятия и максимум отказа. Это приводит Адорно к идее чисто негативной диалектики, к отказу и к требованию нищеты содержания, нищеты и отказа, идеалом которых мог быть Беккет. Вместе с фальшивыми подражаниями Хайдеггеру — которого он, впрочем, активно критикует — Адорно отвергает теперь все, что является популярным, и всякое приближение к популярности, и таким образом, усиливая крити­ ку, доходит до довольно консервативных поло­ жений.

Он понимает произведение как разновидность объективной реальности, разновидность реально­ сти или почти платоновской формы, которую творец должен найти. Чтобы защитить идею этой зависимости от формы, Адорно напоминает, что, каким бы гениальным он ни был, творец не смог бы произвести все, что он желает, опасаясь усту­ пить посредственности. Это бесспорно на пси­ хологическом уровне индивида, но никак не объясняет нам ни существование объективной реальности, ни ее происхождение. Как мы ви­ дели, эта объективная реальность — иными сло-

201

вами, упорядоченность, обладающая значением структура, эстетическая форма, превосходящая субъективное сознание индивида-творца — не имеет ничего общего с реальностью Платона, но, скорее, представляет собой возможное сознание множественного субъекта, его мировоззрение. Эта объективность, эта форма существует, но не как нечто очевидное, но как норма, не осознавае­ мая индивидом, который должен ее найти; этим индивид отличается от коллективного субъекта. Так как в исторической практике множествен­ ного субъекта формы не являются заранее данными, предсуществующими; на основе этой коллективной практики формы становятся по­ стижимыми, и мы можем понять их генезис.

Впрочем, Адорно мало интересуется этими значимыми структурами. То, что для него состав­ ляет значение произведения, то, чем оно инте­ ресно, он называет его «истинным содержани­ ем». Это истинное содержание, согласно тому, что он говорил о нем на конгрессе, трудно опре­ делить, и оно всегда превосходит чисто интел­ лектуальный элемент; последствие этого прояв­ ляется в том, что произведение необходимо рассматривать не в его тотальности и не согласно его генезису, но по отношению к критику, фило­ софу, который знает это истинное содержание. Литература оказывается теперь интересной или серьезной лишь в той мере, в какой критический философ говорит о ней, чтобы выделить ее опре­ деленные элементы, которое он оценивает по отношению к чему-то такому, что не является са­ мим произведением. Следовательно, истинное со­ держание находится за пределами произведения,

202

в сознании критического философа, который вы­ бирает это содержание в соответствии с критиче­ ским сознанием, а произведение рассматривается лишь извне себя самого. Это истинное содержа­ ние располагается в таком случае вне истории, или в истории философии; тем самым эстетика подчиняется философии, истине, теоретически достоверному содержанию. И поскольку это истинное содержание не является обладающей значением структурой, внутренне присущей про­ изведению, оно становится чем-то вроде очевид­ ности, о которой развитый человек, мыслитель, философ может иметь интуитивное знание; его знание разделяется другими развитыми людьми, и для этого сообщества не существует другого основания, кроме культуры. Адорно с изящест­ вом и тонкостью возвращается к тому неоканти­ анскому мышлению и противоположности субъ­ екта и объекта, которые Лукач и Хайдеггер преодолели, и присоединяется к позиции Кри­ тического сознания Бруно Бауэра и Макса Штирнера.

Это Критическое сознание нашло у молодого Маркса и у молодого Лукача объяснение, исхо­ дящее из его исторического генезиса, и такой генезис может также пролить свет и на новую позицию Адорно. Лукач, вновь обратившись к указаниям Маркса, был первым, кто перевернул прежнюю привычную схему, касающуюся разви­ тия неогегельянской философии. Он говорит о неогегельянстве в Истории и классовом сознании

и в статьях того же периода о Лассале и Мозесе Гессе. Эти идеи Лукача, воспроизведенные А. Корню в его книгах о М. Гессе и о Марксе, те-

203

перь весьма распространены, и — как и в отно­ шении многих других идей Лукача — все забыли, откуда они происходят. Прежняя история неоге­ гельянства была иной, она создавала цепочку, которая шла от Гегеля к неогегельянцам, от ле­ вых неогегельянцев и центристов к правым, и за­ вершалась Марксом, как самым радикальным среди левых гегельянцев, создавшим диалектиче­ ский материализм. Но Лукач показал, что те, кого называли «левыми гегельянцами», были на самом деле ближе к Фихте — как позднее были к нему ближе и неокантианцы — чем к Гегелю. Они отошли от позиций Гегеля, потому что, со­ гласно Лукачу, они отбросили основополагаю­ щие категории тотальности и тождества субъекта и объекта, и вернулись к оппозиции субъекта и объекта в форме противоположности между

Маркс уже упрекал левых гегельянцев — Фейер­ баха, Бауэра, Штирнера и других — за то, что они сохранили язык Гегеля и его категории, но вернулись к состоянию мысли до Гегеля. Дейст­ вительно, левые гегельянцы полагали, что они на­ ходятся над миром и говорят извне, тогда как, согласно Марксу — и он активно настаивает на этом в Немецкой идеологии — когда кто-то гово­ рит, необходимо, чтобы он задал себе вопрос, кто говорит и откуда он говорит. Левые гегельян­ цы противопоставляли реальности идеи, у кото­ рых нет основания: Бауэр с его критическим са­ мосознанием и Штирнер с его эгоистическим индивидом, который, как показал Маркс, не име­ ет отношения к действительности и является, в

204

конечном счете, философской конструкцией, как

и «критическое сознание» Бауэра. Чтобы узнать,

очем говорят, Маркс требует, и весьма обосно­ ванно, узнать, кто говорит и откуда: необходимо знать, что говорят всегда внутри мира, откуда и происходит структура сознания того, кто гово­ рит, и чтобы знать, что он говорит, он должен познать этот мир и эту структуру, чтобы не ос­ таться в плену у господствующей идеологии.

Маркс на теоретическом уровне дискутировал с левыми гегельянцами, его старыми друзьями и современниками, ради установления истины. Лукач предлагает нам генетическое объяснение по­ явления этого неогегельянского «критического сознания» и для этого он возвращается к его ис­ току, к Гегелю. Гегель, как диалектический мыс­ литель, должен был понимать свою филосо­ фию — по мере того, как он говорил внутри тотальности и знал, что он говорил внутри ее — как осознание тотальности внутри мира и исходя из него, идея, которую мы обнаруживаем у Лукача и у Хайдеггера. Гегель связывал себя с миро­ вой исторической реальностью, чтобы понять себя самого — то есть, свою философию — как решающий исторический факт в истории и для истории. Вначале он связывал себя с Француз­ ской революцией и с Наполеоном, как это делал и Гете, его современник, писатель-диалектик, ко­ торый знал его и ставил перед собой те же самые проблемы. Но в то время, как Гете, менее, чем Ге­ гель, предрасположенный к теоретическим ком­ промиссам, позже искал выход в Америке, Гегель повернулся к государству и к прусской бюрокра-

205

тии, которая, после падения Наполеона и когда он писал свою Философию права, представляла собой самый прогрессивный элемент эпохи.

Итак, согласно Лукачу, левые гегельянцы бы­ ли выражением интересов небольшой радикаль­ ной группы, которая уже в начале 1840-х гг. ори­ ентировалась на революцию 1848 г., но которая не имела достаточно сил, чтобы добиться в этой революции успеха, и не была способна ясно ос­ мыслить ни себя, ни ситуацию. Впрочем, после провала революции 1848 г., группа адаптирова­ лась, и принадлежавшие к ней мыслители, быв­ шие весьма знаменитыми, утратили всякое значе­ ние. Прежде, в борьбе против прусского государства, которое чинило им самые разные препятствия, левые гегельянцы не могли принять компромисс Гегеля и не находили в лице Герма­ нии действительную силу, на которую они могли бы опереться; поэтому они критиковали этот дурной, негативный мир, не зная откуда, в какой связи и в какой перспективе, в какой практике располагается их критика. Они размещали ее в воображаемом бытии, в «критическом сознании» или в эгоистическом индивиде, в Единственном Штирнера — который является лишь иной верси­ ей «критического сознания» — которое противо­ поставляет себя миру и осуждает его.

В Истории и классовом сознании, где Лукач дает такое объяснение левого гегельянства, обна­ руживается еще одно важное замечание — кото­ рое также идет от Маркса — о философской ог­ раниченности Гегеля и о его близости Канту и Фихте. Эта ограниченность Гегеля и позволяла левым гегельянцам и неогегельянцам вообще ссы-

206

латься на него и использовать его язык, чтобы поддерживать концепцию Фихте. Лукач напоми­ нает, что Гегель отвергал любую возможность суждения, идущего извне, потому что он разви­ вал имманентную философию тотальности; тем не менее, история, согласно гегелевской концеп­ ции, — это творение абсолютного духа, который хотя и вмешивается в нее через своих агентов, остается вне реальности и имеет с ней двойствен­ ные связи. Таким образом, несмотря на монизм системы, которая отрицает дуализм, потенциаль­ но у Гегеля, согласно Лукачу, существует дуа­ лизм субъекта и объекта между абсолютным духом и конкретной историей. Эта противопо­ ложность субъекта и объекта могла быть усилена и поставлена на центральное место левыми ге­ гельянцами, у которых абсолютный дух стано­ вится просто субъективным сознанием критика, «субъектом» истории.

Согласно Лукачу, и вовсе не потому, что он был самым радикальным из левых гегельянцев, то есть из фихтеанцев, молодой Маркс и создал диалектический материализм. Совсем наоборот, именно потому, что он был единственным после­ довательным гегельянцем среди них, он и устра­ нил все фихтеанские и кантианские пережитки мышления Гегеля, руководствуясь строго мони­ стическим мышлением. И он пришел к этому мышлению и смог его полностью разработать лишь после своей высылки во Францию и откры­ тия пролетариата как новой общественной силы и как основы тождества теории и практики.

После эпохи Маркса и даже после Истории и классового сознания развитие производительных

207

сил и экономических отношений вновь делает проблематичным отношение между мышлением и действительностью. Тот же Лукач оставил тож­ дество субъекта практики и субъекта произведе­ ния, и связывает теперь произведение уже не с группой, но с отношением его творца к всеобщей истории. Дело в том, что прежняя теория рево­ люционного пролетариата как исторической, в силу его деятельности, основы диалектического мышления должна быть видоизменена и не мо­ жет больше сохраняться и поддерживаться так, как ранее. Франкфуртская школа, которая боль­ ше не принимает эту прежнюю концепцию, чув­ ствует, что почва уходит из под ног. Но это ис­ чезновение коллективного субъекта не заставило ее присоединиться к структуралистам, которые, исходя из технократических структур организо­ ванного капитализма, отрицают существование субъекта. Франкфуртская школа сохранила свои критические позиции; тем не менее, она возвра­ щается к ситуации левых гегельянцев в Германии 1840-х гг. Она возвращается к двойственности субъекта и объекта, и критике мира на основе идей, которые она совершенно не в состоянии обосновать. Бауэр двигался от Гегеля; сегодня Адорно отходит от прежнего Адорно, близкого положениям Истории и классового сознания и с трудом принявшего бы этот радикальный отказ и это «критическое сознание», от имени которого он говорит сегодня, продолжая, в других отно­ шениях, свои весьма проницательные и искусные диалектические исследования. Необходимость знать мировую реальность, коллективного субъ­ екта, исходя из которого она осмысливается,

208