к богам удовлетворила Зевса. (Впрочем, потоп уже погубил генерацию, современную роковому жертвоприношению). Показательно, что, согласно Эсхилу, Прометей играет достаточно скромную, даже неприметную роль в мироздании, тем самым, возможно, делая тетралогию приемлемой для современников. Превознося великий подвиг культурного героя, покровителя человечества, Эсхил одновременно славит великодушие Зевса и подчеркивает духовную ценность конечного примирения божеств, как истинный образец мудрой терпимости. Лишь у европейских романтиков образ Прометея вновь предстанет символом безвинной жертвы тирании.

В Индии рефлексии на тему жертвоприношения формируют особую космогонию, породившую метафизику и практику йоги (§78). У евреев кровавые жертвоприношения будут постепенно переосмысливаться и переоцениваться, особенно после их осуждения пророками. Что же касается христианства, то его истоком стало добровольное принесение себя в жертву Христом. Орфики и пифагорейцы, настаивая на полном вегетарианстве, втайне признавали «прегрешение» человека, согласившегося на мошенничество в Меконе (ср. том II). В то же время кара, постигшая Прометея, была лишь второстепенным мотивом в размышлениях греков на тему «правосудия» Зевса, тревожившую умы, начиная с Гомера, поскольку «божественная справедливость» судьбоносна для человека.

§87. Человек и судьба. Значение «радости бытия»

С иудео-христианской точки зрения, греческая религия выглядит пессимистической: человек недолговечен, и его жизнь полна невзгод. Гомер уподобляет людей «листьям в дубравах древесных», которые «ветер... по земле развевает» («Илиада», 146-47). Метафору подхватывает поэт Мимнерм Колофонский (VII в.), составивший длинный перечень человеческих несчастий: бедность, болезни, смерть близких, старость и т.д. «Не отыскать человека, на которого Зевс не наслал многие беды». Для его современника Семонида люди суть «эфемерные создания», подобно домашней скотине, «не ведающие, какую Бог

25 Наиболее близкий аналог — zèbah y евреев (ср. §57).

240

им участь назначит».26 Гречанка заклинала Аполлона вознаградить ее набожность наивысшим даром, который бог способен преподнести ее детям. Аполлон внял мольбе матери: дети умерли мгновенно и без мучений (Геродот, I, 31). Феогнит, Пиндар, Софокл утверждают, что лучшее для человека — вовсе не родиться, а если родился, то умереть как можно скорее.27 Но и смерть ничего не разрешает, поскольку не приводит к полному и окончательному исчезновению.

Современникам Гомера загробная жизнь виделась тягостным и жалким существованием в подземном царстве Аида, населенном бледными тенями, бессильными и лишенными памяти. (Тень Ахилла, которую вызвал Одиссей, сетует, что лучше быть рабом у последнего бедняка, чем царствовать над тенями усопших.28 Притом загробное существование не вознаграждает прижизненных заслуг и не карает за преступления. К вечным мукам были приговорены только Иксион, Тантал и Сизиф, нанесшие Зевсу личные оскорбления. Менелай взамен Аида обрел Элизий только в качестве мужа Елены, соответственно — зятя Зевса. По версии Гесиода (ср. §85), того же удостоились и другие герои, но их участь была недоступна иным смертным.

Греки укрепились в своем пессимизме, осознав неверность человеческого существования. С одной стороны, не будучи stricto sensu [в строгом смысле слова] «божьей тварью» (представление, разделяемое многими архаическими религиями и тремя монотеистическими), человек не смеет надеяться, что боги снизойдут к его мольбам. С другой стороны, его участь изначально предопределена судьбой (moira или aisa), т.е. с рождения до смерти человек ведом «роком».29 Соответственно, и срок существования ему также назначен изначально. Человеческую жизнь символизировала нить, которую прядет богиня.30 В то же время, такие выражения, как «мойра богов» («Одиссея», III, 261)

26Создается впечатление, что ионийские поэты окончательно запуганы перспективой нищеты, старости, болезней. Единственное утешение они видят в радостях, доставляемых воинской славой и богатством.

27Феогнит, 425-28; Пиндар, фр. 157; Софокл. Эдип в Коллоне, 1219 sq.

28Одиссея, II, 489-91. Это знаменитое высказывание впоследствии вызвало беспощадную критику Сократа;

см.: Платон. Государство, III, 386а-387б; 387д-388б.

29Значение понятий moira и aisa со времен Гомера изменилось. Эти могучие, почти демонические силы, способные ввергнуть человека в безумие, были впоследствии персонифицированы в трех богинях. О трех Мойрах впервые упоминает Гесиод («Теогония», 900), называя их дочерями Зевса и Фемиды.

30Первоначально в качестве «прядильщиков» могли выступать не только мойра («Одиссея», 24, 209) или айса («Илиада», 20, 128), но и «боги» («Одиссея», 20, 196 и др.), и демон («Одиссея», 16, 64). Однако со временем, как и в других индоевропейских (а также и восточных) традициях, обязанность прясть нить

судьбы перешла исключительно к Пряхам (Клотам) или Мойрам.*75 Ср.: Volospa, p. 20; Eliade. Traité, §58. Нить судьбы способна «связать», иначе говоря, «обездвижить» до неспособности изменить свое положение.

241

или «айса Зевса» («Илиада», XVII, 322; «Одиссея», IX, 52), допускают толкование, что Зевс самолично решал судьбы. По идее, он на это способен — так, он собирался продлить жизнь своему сыну Сарпедону («Илиада», XVI, 433). Но Гера напомнила ему, что это приведет к отмене вселенских законов, т.е.

Элиаде Мирча=История веры и религиозных идей. В 3 т. Т. 1. От каменного века до Элевсинских мистерий. — М., Критерион, 2002. — 464 с.

правосудия (dike), и бог отменил свое решение.

Данный пример показывает, что Зевс признает верховенство закона; впрочем, дике — не что иное, как конкретное проявление вселенского порядка, т.е. Божественного правосудия (themis), в человеческом сообществе. Зевс наделил людей чувством справедливости, утверждает Гесиод, чтобы они отличались от животных. Главный долг человека — быть справедливым и отдавать «честь» (time) богам, особенно в форме жертвоприношений. Разумеется, представление о дике изменилось за века, отделяющие Гомера от Еврипида. Последний решительно заявляет: «Когда бессмертные свершают злое дело, они уже не боги!» («Беллерофон», 292). Но и его старший современник Эсхил был уверен, что Зевс не карает невинных («Агамемнон», 750). Уже и в «Илиаде» Зевс в какой-то мере предстает блюстителем дике, поскольку наказывает за клятвопреступление и нарушение закона гостеприимства.31 Согласно подобным взглядам, боги способны проявить долготерпение и карают смертных, лишь когда те

нарушат предустановленные границы поведения. Однако их трудно не нарушить, учитывая стремление человека к «превосходству» (arete). А чрезмерное превосходство рискует обернуться гордыней и дерзостью (hybris), как это произошло с Аяксом, похвалявшимся, что он избежал смерти вопреки воле богов, за что был убит Посейдоном («Одиссея», IV, 499-511). Hybris порождает временное помешательство (ate), которое ослепляет гордеца и приводит к гибели.32 Таким образом, hybris и, как его результат, ate, могут выступать орудиями мойры, настигающей смертных (героев, царей, удальцов и др.), обуянных гордыней или слишком увлеченных стремлением к «превосходству».

Выходит, что возможности человека ограничены его природой и у каждого в отдельности — собственной мойрой. Исток человеческой мудрости — осознание бренности и ненадежности существования. Следовательно, имеет смысл наиболее полно пользоваться такими его благами, как молодость, здоровье, удовольствия плоти или радости,

31Н. Lloyd-Jones. The Justice of Zeus, p. 6 (возражение Доддсу, The Greeks and the Irrational, p. 52. n. 18).

Зевс, кроме всего прочего, образец царя: радея о благополучии своих подданных, басилевс тем самым обязан блюсти закон и обычай, иначе говоря, дике.

32Геродот (I, 32), приписывая Солону следующее высказывание: «Я знаю, что бог подвержен гневу и зависти», — в первую очередь предостерегает тех, кто забывает о несовершенстве своей природы, впадая в hybris.

242

даруемые добродетелью. Таковы уроки Гомера: жить исключительно — но и благородно — настоящим. Разумеется, этот «идеал», порожденный безысходностью бытия, имеет варианты, важнейшие из которых мы впоследствии рассмотрим (том II). Но в каждом из них присутствует мотив ограниченности и бренности бытия. Отнюдь не сдерживая творческой мощи греческого религиозного гения, столь трагический взгляд на человеческую природу парадоксальным образом привел к ее возвышению. Поскольку боги положили предел его возможностям, человек в конце концов начал превозносить и даже обожествлять чисто человеческие свойства. Иными словами, он вновь открыл для себя сакральный смысл «радости бытия», религиозную ценность эротики и телесной красоты, сакрализовав все коллективные развлечения — игры, процессии, танцы, песнопения, спортивные состязания, драматические действа, застолья и т.д. Освящение телесного совершенства — красоты телосложения, гармонии движений, выражения покоя и просветленности, — формирует канон прекрасного. Антропоморфность греческих богов, каковыми они предстают в мифах, позже вызывавшая резкое неприятие философов, вновь обретает религиозный смысл в скульптурных изображениях. Странным образом, религия, прилагающая пропасть между мирами богов и смертных, считает должным изображать богов согласно канону человеческого телесного совершенства.

Но в первую очередь стоит подчеркнуть религиозную ценность сиюминутного, самого факта существования в мире, во времени. Сакральность земной жизни не всегда осознается, поскольку она, можно сказать, «закамуфлирована» в повседневном, сиюминутном и обыденном. Познанная греками «радость бытия» отнюдь не профанная: ее порождает блаженное чувство следования, пускай скоротечного, вселенскому закону и причастности к величию мироздания. Греки, как и другие народы до и после них, осознали, что самое надежное средство одолеть всевластие времени — это наиболее полно проживать каждое мгновение, стараясь использовать все открываемые им возможности.

Освящение человеческого несовершенства и «обыденности» повседневного существования — феномен достаточно распространенный в истории религий. Но в Китае и Японии I тысячелетия нашей эры сакрализация положенных природой «пределов» и «обстоятельств», ограничивающих человеческие возможности, оказала наиболее глубокое влияние на данные культуры. Подобное преображение «природного дара», как и в Древней Греции, нашло воплощение в «светской» эстетике.33*74

33 См. том III настоящего издания.

243

Элиаде Мирча=История веры и религиозных идей. В 3 т. Т. 1. От каменного века до Элевсинских мистерий. — М., Критерион, 2002. — 464 с.