Ален роб-грийе (1922)

back

50Е: антитрадиционалистские тенденции в к. 50х-нач. 60х. Гг. Французский новый роман

После 2МВ во Фр. не было такого расцвета романа, как в межвоенн. период. Война развеяла многие иллюзии, связанные с возможностью противостояния индивида общ-ву, кот. составляло суть романного конфликта. Реакцией на ситуацию стало появление во фр. лит-ре «нового романа» и «театра абсурда». Р-Г заявляет о смерти персонажа о примате прихотливого письма над историей. Требует, чтобы автор забыл о себе, исчез, отдав все поле изображаемому, перестал делать персонаж своей проекцией. Дегуманизация романа, по Р-Г, = гарантия свободы писателя, возможности «взглянуть на окр. мир свободными глазами». Цель этого взгляда - развенчать «миф о глубине» бытия и заменить его скольжением по поверхности вещей. Мир не значит ничего и не абсурден. Он крайне прост. Вещи есть вещи, а человек есть человек. Лит-ра должна удовлетвориться спокойным описанием гладкой поверхности вещей, отрешившись от любой интерпретации. Целостный персонаж заменяют вещи, в которых он отражается. Читатель д. б. идентифицироваться с автором, втягиваться в процесс творчества, становиться соавтором. Чтобы узнавать персонажей чит. д. различать их, как то делает автор, изнутри, по неявным признакам. «Развоплощение» персонажа привело к тому, что взгляд наблюдателя заменяет действие. Мотивы поступков персон. часто не названы, читатель может только догадываться. Прием паралипса = дать меньше информации, чем необходимо (часто испол. в детект. лит-ре). По обмолвкам и обрывочным воспоминаниям чит. м., в принципе, восстановить некую связную картину событий. Другой прием - смещение временных и повествовательных планов (=прием металепса). По мере того, как в сознании персонажа исчезает граница между реал. и вымыслом, его мечты, воспоминания становятся второй жизнью, прошлое, наст, буд. получают новое прочтение. => в чит. все время поддерживается сомнение в реальн. изображаемого. Десептивная модель романа (=обманутое ожидание, нет разгадок). Кажется, что повествование искренне, а на самом деле пис. расставляет чит. ловушки, обманывает его, чтобы запутать.

Мир, описываемый Р-Г, был бы пуст и лишен значений, если бы человек, кот. введен в его границы, не пытался вступить с ним в сложн. отношения. Они связаны как с желанием обжить его, так и раствориться в нем. Воля к растворению не менее субъективна, чем воля к созиданию. Роман «В лабиринте» привычно для Р-Г балансирует на грани реального и нереального. Фоном бытия и небытия в ром. становится призрачный город. Заснеженные, ничем не отличающ. д. от д. улицы. Фонари, двери подъездов, коридоры, лест. - все это выступает в роли зловещих зеркал.

Большое кол-во деталей, назойливая описательность, перегрузка читателя информацией - все это, вкупе с нарушением норм синтаксиса и грамматики, ведет к возникновению «информационного» шума, в контексте которого становится возможным коллаж, инкорпорирование всего и вся.

Др. романы: «Резинки», «Ревность», «Соглядатай».