3.16. Народная художественная культура в традиционных обрядовых формах семейно-бытовой жизни

Каковы же представления русского крестьянина о семье и бра­ке?

Во-первых, брак, с его точки зрения, - главное условие поря­дочности человека, его общественного веса и материального благо­состояния. До брака крестьянский парень 20-ти лет в деревне никем всерьез не воспринимается. Он — «малый». В самом названии нежена­того парня заметна ущемленность, неполноценность. «Малый» нахо­дится в полном подчинении старших. Он не имеет голоса ни в семье, ни на крестьянском сходе, он не может покинуть деревню даже на короткий срок. И только после брака «малый» становится «мужи­ком». С этих пор он считается полноправным членом семьи и сельской общины. Меткая народная поговорка: «Холостой, что беше­ный» - очень точно передает незавидное положение неженатых муж­чин в деревне. Их презирали, клеймили самыми позорными именами, прозывали «вековушами», а часто бесцеремонно выражали свои до­гадки об их физическом уродстве. Словом, холостое состояние, по мнению крестьян, было сродни безнравственному поведению.

В деревне считалось, что не женятся только физические и нрав­ственные уроды: парни разорившихся семей, плохого рода, про­слывшие как «забубённые головы», которые забыли и бога, и настав­ления родителей.

Печальная судьба ожидала и незамужнюю женщину. Одинокая женщина не имела самостоятельной ценности. Пословицы «Жизнь без мужа - поганая лужа» или «Птица крыльями сильна - жена му­жем красна» очень точно отражают мироощущение крестьянки, по трагическому стечению обстоятельств оказавшейся без семьи. По­этому женщина девичеству всегда предпочитала пусть даже худую партию.

Эти представления о семейной жизни диктовались экономиче­скими и правовыми условиями, в которых крестьянам приходилось добывать свой хлеб насущный. Неженатый крестьянин, а тем более крестьянка, не могли получить земельный надел - «главное средство существования» - и «сесть» в тягло, то есть платить налоги, нести повинности, они также не имели никаких «правое». Жизнь их в об­ществе была неопределенной.

Помимо этого, крестьянскому хозяйству для нормальной жизни необходимы были и женские, и мужские рабочие руки. Испокон веку велось разделение работы на «мужскую» и «женскую»: «мужик» не должен делать женской работы, а «баба» - мужской. Вся работа по дому, бытовое обслуживание мужчины - дело женщины. Полевая же работа лежала, в основном, на мужских плечах, хотя и здесь не об­ходилось без помощи женщин. Только вместе они могли образовать полноценное хозяйство.

Хозяйственная и моральная необходимость заставляла крестьян жениться при первой же возможности, делала безбрачие для них поч­ти невозможным: «мужику должен быть и обед приготовлен, и ру­башка припасена», поэтому тот только «не женится, кому не на что жить».

По данным демографической статистики второй половины XIX века, вне брака находилось менее 4 процентов крестьян. И кто же эти 4 процента? Исключительно физически неполноценные люди, потому что определенные требования к жениху и невесте в деревне обрекали их на одиночество. Жених и его родители хотели невесту — рослую и сильную женщину, чтобы годилась на всякую работу: «и щи мужу варила, и траву рядом косила». Невеста же и ее родители тоже стремились выбрать жениха здорового. Труд на земле требовал от людей, прежде всего, физической силы и здоровья. Физическая неполноценность, слабое здоровье хотя бы одного из супругов обре­кали семью на бедность, нужду, такая семья оставалась за бортом жизни.

Такая сугубо «хозяйственная» подоплека семейной жизни объ­ясняет громадную роль материального расчета при женитьбе. Это да­ло основание многим исследователям крестьянской жизни считать брак хозяйственной сделкой и отрицать какое-нибудь значение вза­имной склонности, эмоций, проявлений чувств и других «нематери­альных» соображений у жениха и невесты. Так, знаток крестьянского быта XV111-XIX веков В.И. Семевский считал, что крестьянин же­нится не по страсти, а по необходимости.

Пословица «Для щей люди женятся, для мяса замуж идут» гру­бо, но метко говорит о том, как земледельцы понимали мотивы брака. Брак - дело святое, но только когда он продиктован практическими потребностями, расчетом. Не страсть, а нужда служили оправданием брака, нужда же брак и облагораживала.

Моральным же оправданием брака, кроме нужды, были дети. Дети, по крестьянскому разумению, не столько радость жизни, а сколько, как и брак, необходимость. Отсутствие детей воспринима­лось как большое горе. И горе это понятно, ведь без взрослых сыно­вей крестьянское хозяйство никогда не станет зажиточным. С другой стороны, бездетных крестьян в глубокой старости ожидали безыс­ходная нужда, нищенство. Дети были для крестьян как бы страхо­вым полисом: «Корми сына до поры: придет пора - сын тебя покор­мит». Если своих детей не было, крестьяне усыновляли сирот, а если все дети - дочери, принимали в семью зятьев. «Приемыши» не под­вергались никакой дискриминации: «Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вскормил, да добру научил».

Крестьяне считали необходимым иметь как минимум трех сы­новей: «Один сын — не сын, два — не кормильцы», «Один сын - не сын, два сына - полсына, три сына - сын», «Первый сын - богу, вто­рой - царю, третий - себе на пропитанье».

При примерно равных шансах рождения сына и дочери, чтобы иметь троих сыновей, нужно родить шестерых детей. Счет на сыно­вей ведется потому, что «Дочь - чужое сокровище: холь ее да корми, учи, да стереги, да в люди отдай», «Сына корми - себе пригодится; дочь корми - людям снадобится».

Шесть — не случайное число, а глубоко обоснованный опытом крестьянской жизни минимум детей. Он был обусловлен высоким уровнем смертности в Х1Х-начале XX века: из шести родившихся (три дочери, три сына) родители в старости могли рассчитывать на двоих детей. На спокойную старость можно было надеяться, если в семье рождалось более шести детей: «У кого детей много - тот не за­быт от Бога». Поэтому каждая замужняя крестьянка имела в среднем 10-11 детей, а некоторые - 18-20.

Если суммировать взгляды русских крестьян на семью, то мож­но сказать следующее. Брак и дети - святое дело. Православный че­ловек обязан иметь семью и детей, и чем раньше, тем лучше. Холо­стое состояние - безнравственно, дети - божья благодать, они гарантия обеспеченной старости и процветания хозяйства. Взгляды эти в совокупности и образовывали социально-психологическую мо­дель поведения человека в обществе, то есть поведения желательно­го, идеального.

Семейные отношения в деревне строились на деловой осно­ве. Женились не по любви (конечно, и это было делом не последним), а брали в дом работницу. У женщины в деревне было две функции: работница и родильница: ведь дети — это залог будущности, кормильцы, которые будут содержать роди­телей, когда они изработаются. Женщина должна была работать много и тяжело (но только женские работы, которые тоже отдыхом не назовешь; работы строго делились на мужские и женские) и рожать много и легко, без последствий и для себя, и для детей. Отсюда вытекают особые требования к женской красоте.

Идеал крестьянской женской красоты был прямо противо­положен дворянскому идеалу. У дворянки были маленькие белые ручки и ножки, сухая щиколотка (А.С. Пушкин писал о "тонколодыжной деве"), тонкая талия, для чего ее с детства начинали шнуровать в XVIII в. в корсаж, а в Х1Х — в корсет, тонкие черты лица, стройная шея, узкие плечи. В крестьянстве на размер рук и ног никто не обращал внимания, да в лаптях любая нога выглядела не слишком миниатюрной. Зато голени должны быть толстыми, как столбы: на тоненьких лодыжках "пятерик" (пятипудовый мешок, 80 килограмм) не унесешь, да если ещё и младенец на одной руке сидит. Поэтому в празд­ники богачки надевали на ноги по 2-3 пары тол­стых шерстяных чулок до колен, без ступни, а беднячки нама­тывали потолще онучи и сверху натягивали единственную пару паголенок. ("...Ноги у них были непомерно толстые от навер­нутых в несколько ряднин онуч, такая обувка была у них модной и подходила как-то к осанке рабочей силы, выражая особую солидность и статность. В праздник, когда они наряжались в белые широкие шушуны, в платки, своеобразно повязанные на голову, и на­вертывали на ноги белые онучи или надевали белые шерстяные толстенные чулки, и ноги у них получались, как столпы, они вызывали удивление и неизменные восклицания: "Ну уж и бабы, и впрямь лошадье".

Девке полагалось быть круглощекой и румяной ("кровь с молоком"), а формой шеи никто не интересовался. Точно так же не стояло вопроса и о талии. Ее просто не существовало. Народный женский костюм­ным комплекс стро­ился таким образом, чтобы придать фигуре устойчивые колоколообразные очертания. Линия фигуры начиналась от шеи, выше груди. Все типы женских рубах призваны были расширить грудь и плечи, чтобы видно было, что у бабы много чего есть за пазухой, и она легко будет выкармливать детей. Сарафаны начинались выше груди, постепенно расширяясь книзу. Все они были с клиньями-вставками по бокам, расширявшими фигуру. Ведь широкие бедра были гарантией того, что роды будут безбо­лезненными. Бабам случалось рожать прямо на жатве: начнутся схватки, отложит серп, быстренько родит под суслоном ржи, обмоет ребенка из жбана, перепеленает, разорвав pyбаху, полежит с полчасика, и снова за серп: нет времени, рожь течет. Какая уж тут талия.

Костюм крестьянки Смоленской губернии. XIX век

Конечно, были в деревне девушки и тоненькие, стройные, беленькие, с тонкими чертами лица. Если парень влюбится, да будет очень настойчивым и женится, то проку от такой женитьбы не будет. Ведь на младшую невестку в доме падали самые тяжелые и грязные работы, ей оставался самый последний кусок, и даже места за столом ей иной раз не доставалось: ела она стоя, черпая ложкой через головы сидящих. Конечно, здоровая, сильная, работящая моло­духа и сама за себя могла постоять, да и свекор со свекровью за нее могли вступиться перед золовками: хорошая-де работни­ца, не след ее обижать. А за слабенькую, болезненькую кто вступится, кроме мужа. А ему напевали и напевали в уши: кого привел в дом, у всех на шее сидит, ни в поле ее не пошлешь, ни по дому от нее толку нет... Рано или поздно, надоедало ему это, начинал он попивать да под пьяную руку жену поколачивать, тогда уже вся семья бралась за нее. Гля­дишь, через годик и поволокли на погост. Лежи, постылая... Но уж в другой раз молодой мужик будет осмотрительней, возьмет, кого родители присоветуют да посватают: ражую девку, а работницу — как огонь.

С тем расчетом, что брали работницу, и свадьбу играли. Игрались свадьбы на Руси преимущественно весной, на Крас­ную горку, или осенью, на Покров. Кому нет расчета кормить зимой лишний рот (девки ведь работают летом, зимой только хлеб едят) — то сбывал дочку с рук на Покров. Кому нужны были на лето новые рабочие руки — брал невестку весной, перед полевыми работами. Опять же и расчет прямой: свадьба весной, скажем, в апреле, если Пасха и не ранняя и не поздняя, — опростается молодуха в декабре, когда работ нет, и она сможет с маленьким сидеть; свадьба осенью — роды будут в июне, перед жатвой. И следующий ребенок опять же вовремя родится.

Сила, здоровье, ловкость, мастерство в работе старательно демонстрировались и парнями, и девками: здоровую, работя­щую и умелую девку возьмет такой же парень, и будут, значит, они жить в довольстве; а за слабосильного неумеху хорошая девка не пойдет. Поэтому в некоторых местностях девки не только щеголяли нарядами (ведь они сами на себя и пряли, и ткали, и шили, и наряд был своеобразной рекламой), но даже устраивали по праздникам что-то вроде выставок своих работ. И на вечерки недаром они ходили с прялками и швейками: ведь туда приходили парни, потенциальные женихи, и можно было показать свое мастерство. Точно так же и парни во всю прыть старались показать себя, хоть в пляске, хоть в драке, хоть в мелком деревенском безобидном хулиганстве, хоть в работе.

Точно таким же было отношение к детям. Точнее, к сыно­вьям — девка — отрезанный ломоть, ее для других кормят.

Дети были в полной власти родителей до тех пор, пока они не отделены и не стали самостоятельными хозяевами. Не только женщине, но и взрослому сыну в волости не выдавали паспорта без позволения родителей (если отца уже не было в живых — матери). И можно было вернуть по этапу уже взрослого, женатого мужика хотя бы только из одного капри­за. Равным образом, по просьбе родителей сход мог и посечь такого взрослого бородатого мужика "за неуважение к родите­лям", хотя бы заведомо было известно, что старик или старуха "чудят". И пока сын не был отделен, все деньги он должен был отдавать родителям.

И в дворянских семьях дети не были вольны в своем имуществе (ввиду имущественной независимости женщины, они по завещанию могли получать наследство после бабушек и матерей), которым управляли родители; закон только упо­минал о том, что они не должны ущемлять интересов детей, но это была пустая оговорка. Поэтому, между прочим, Ни­колай II, назвавший себя в анкете при переписи населения "хозяином земли Русской", и имел право отказаться от пре­стола за своего несовершеннолетнего сына. Равным образом в дворян­стве родители были вольны в своих детях и в иных отноше­ниях.

Теперь понятно, почему в России так долго сохранялась большая патриархальная крестьянская семья из нескольких по­колений: даже если сын очень хотел отделиться, без согласия отца, сход раздел не разрешал. А выделение сыновей ведь разрушало хозяйство. Пока в доме несколько взрослых сыно­вей, в хозяйстве много земли: надел выделялся только на мужские души, преимущественно на тягла — женатые пары; так что был прямой хозяйственный расчет рано женить сына: и лишние рабочие руки, и лишняя землица прибывали, а потерь никаких. Выделить сына — значило помочь ему постро­ить дом и двор, выделить хотя бы одну лошадь и корову, выделить какое-то имущество и инвентарь. И посыпалось все хозяйство. Если выделить несколько сыновей — вместо одного богатого двора будет несколько бедных.

Конечно, рано или поздно, если старик заживался и стано­вился бессильным, чтобы крепкой рукой смирять сыновей (отец мог бить сына чем попало и по чему попало, и тот не смел не только сопротивляться, но даже уклоняться от ударов), выделять приходилось. Но младший сын оставался с родителя­ми и наследовал их хозяйство. Поэтому, между прочим, млад­ших сыновей родители и больше любили: младшего попозже поднимали, он подольше играл, его не заставляли так много и тяжело работать, ему перепадал и кусок послаще, и даже ласка: чтобы не припомнил потом старикам-родителям свое горькое детство. Вот потому-то в русских сказках младший сын — всегда дурак, и всегда ему счастье: это, верно, старшие братья сказки складывали, завидовали младшему.

Группа семейно-бытовых праздников и об­рядов посвящена наиболее важным ве­хам круговорота человеческой жизни, отражает жизнь человека от рождения до смерти, традицион­ный быт и семейные традиции.

К ним относятся: родины, крестины, именины, новосе­лье, свадьбы, похороны.

Обычаи и обряды РОДИЛЬНОГО ЦИКЛА играли огромную роль с древнейших времен. Нельзя забывать, что первой формой социальной организации людей был материнский род и при трудных бытовых условиях, небольшой продолжи­тельности жизни древнего человека выполнение женщинами своей природной функции деторождения было основным ус­ловием существования рода. События, связанные с этим, воз­водились в культ. Обряды родильного цикла существуют ты­сячелетия и являются древнейшими в истории человечества. Главный смысл родильного цикла определялся заботой о ро­ждении здорового ребенка и сохранении жизни и здоровья матери. Это обуславливало проведение магических обрядов, почти не видоизмененных под влиянием церкви (69, С. 112).

Рождение детей осознавалось в русской деревне как главная цель брака и главное предназначение женщины. Беременную называли «непраздной», т. е. занятой делом. Идея материнства, по­нимаемая как обязанность рожать и воспитывать детей, готовила девушек к замужеству. Бесплодие одного из супругов считалось большим несчастьем для семьи и расценивалось как Божье нака­зание.

Акт зачатия ребенка воспринимался русскими людьми в комплексе с древними мифологическими представлениями об окружающей живой природе. По этим представлениям, ребенок развивается в утробе матери как посеянное зерно в земле. В ста­ринной песне пелось: «Меня батюшка засеял, меня мать родила», а героиня одной из былин Настасья-Королевишина так сообщает богатырю Дунаю о своей беременности: «У меня с тобой есть во чреве надо посеяно. Принесу тебе я сына любимого». В русском фольклоре беременная женщина часто сравнивается с землёй, ожидающей урожая. Наряду с этим были распространены пред­ставления о том, что человек развивается в утробе матери, как цыпленок в яйце. В старинной русской загадке о человеке гово­рится: «Три года — яйцо, тридцать лет — медведь, шестьдесят лет — курица». Кроме того, архаическое сознание допускало воз­можность непорочного зачатия: от ветра, который «надул в жен­щину ребенка», от выпитой наговоренной воды, от съеденной го­рошины. В одной из русских сказок, записанной А. И. Афанасье­вым, говорилось, что царица съела горошинку, «разбухла горошенька, и царице тяжелешенько, горошенька растет да растет, и царицу все тягчит да гнетет».

Момент зачатия считался очень важным для будущего ре­бенка, так как именно он определяет его дальнейшую судьбу. Русские люди верили, что ребенок будет трудолюбив, здоров красив, весел, умен, если его зачатие произойдет в счастливый день и в счастливое время суток. Судьба детей, зачатых в запре­щенное, недоброе, неблагоприятное время, будет несчастной. Особенно опасными считались двунадесятые праздники, воскре­сенье, поминальные дни, годовые посты и постные дни (среда, пятница) — зачатие в эти дни, по мнению крестьян, приведет к тому, что человек вырастет дураком, мошенником, вором или разбойником. Глухота ребенка, слепота или немота объяснялась его зачатием в пятницу.

В период беременности женщина должна была вести себя так, чтобы ребенок, находившийся в ее чреве, нормально развивался и появился на свет здоровым и крепким.

Беременная женщина на Руси была объектом множест­ва суеверий, в которых, однако, нельзя не увидеть рацио­нальное зерно. Некоторые из них регламентировали ее поведение, запрещали или, наоборот, поощряли определенные действия. К таковым можно отнести:

• Запреты контактов с определенными предметами. Во избежание трудных родов беременной запрещалось пере­ступать через жердь, оглобли, xoмут, веник, топор, вилы, грабли, перелезать через забор, окно, ступать на след коня. Нельзя было брать в руки верёвки, переходить под ней, чтобы пуповина не обвилась вокруг шеи ребёнка и не заушила его. Не рекомендовалось смотреть на огонь – у ребёнка будет ро­димое пятно.

• Временные и пространственные ограничения. Беременные должны были избегать «нечистых мест» и «нечис­того времени» Им запрещалось стоять или сидеть на пороге, на полене, на меже, находиться на перекрестке, на кладбище, подходить к строящемуся дому, выходить из дома после за­хода солнца.

• Запреты в питье и еде. Беременным запрещалось есть рыбу, иначе ребенок не будет долго говорить, есть на ходу — ребенок станет плаксой, не есть заячье мясо - родит пугливого ребенка, не есть тайком, иначе ребенок станет вором, не вкушать меда – иначе ребенок будет «золотушным», не употреблять сросшихся плодов — родит двойню, не пить вина - ребенок станет пьяницей.

• Социальные запреты. Нельзя во время беременности ругаться с соседями, раздражаться - дабы не испортить ха­рактер ребенка, а также красть, передразнивать кого-либо, участвовать в обрядах (быть крестной матерью, свахой, дружкой на свадьбе, присутствовать на похоронах, обмывать покойника).

• Запреты смотреть на все неприятное и безобраз­ное, т. к предмет, вызвавший отвращение беременной, не­пременно отразится на ее ребенке. Не рекомендовалось гля­деть на животных (иначе ребенок родится мохнатым, с длин­ными когтями), на некрасивых людей, а в особенности имеющих какой-либо порок - ребенок будет безобразным. И наоборот, полезным считалось созерцать прекрасное: цветы, месяц, красивых детей в реальности и в различных изображе­ниях - тогда ребенок родится не только здоровым, но и при­ятной внешности.

Определенной регламентации подвергалось и отношение к беременной окружающих. Так, беременной нельзя было отказывать в еде (ведь просит не она, а младенец) - иначе «мыши погрызут одежду»», не выполнить ее просьбу (сам не съешь, а беременной не откажи), при ней нельзя было ссо­риться, кричать, громко говорить — испугаешь ребенка. Правда, отношение к беременной в народе было двоя­ким. С одной стороны, она несла добро и являлась олицетво­рением плодородия Способность беременной к магической передаче плодородия использовалась во многих обрядовых действиях для увеличения плодовитости скота, домашней птицы, увеличения урожая зерна, плодовых деревьев. Во время засухи будущую маму обливали водой, чтобы вызвать дождь. При пожаре она обходила дом, что помогало погасить пламя. С другой стороны, по суеверным представлениям, от женщины, ждущей ребенка, исходила опасность. Очевидно, это было связано с присутствием в ней двух душ и ее близо­стью к границе жизни и смерти. Вместе с тем женщина, ждущая ребенка, сама нужда­лась в защите от злых сил, способных навредить ей и ее по­томку. Для защиты от них она всегда имела при себе предме­ты-«обереги»: красные шерстяные нити, лоскуты, ленты, которые она обвязывала вокруг пальца, руки или пояса, пуч­ки разноцветной пряжи, завязанные «мертвым узлом», же­лезные предметы - иголку, нож, а также щепки от разбитого молнией дерева, уголь, кусочки кирпича от печи, соль.

Естественно, и будущую мать, и всю семью очень интересовал пол ребенка. И не из простого любопытства: от этого напрямую зависело благополучие семьи. Рождение мальчика означало появление помощника и будущего кормильца, девочка же воспринималась как разорительница, ко­торой уже с раннего возраста нужно готовить приданое. А повзрослев и выйдя замуж, она покинет родной дом и будет работать на чужую семью. Способов угадать пол ребенка су­ществовало много. Сохранилось свидетельст­во о гадании подобного рода: беременные женщины медведю из рук дают хлеб, если медведь рыкнет – девица родится, а молчит – мальчик. Кончив ткать, будущая мать выбегала на улицу и ждала первого встречного, считалось, что его полу и будет соответствовать пол ребенка. Мальчика следует ждать в том случае, когда у последнею ребенка в семье на шее волосы не заканчиваются косичкой, когда отец будущего ребенка найдёт во время пути кнут и т.д.

Во время беременности женщина также должна была много молиться, регулярно ходить в церковь, причащаться, обращаться с молитвами к Божьей Матери — всеобщей заступнице, к святой Вар­варе или Екатерине — покровительницам беременных, к св. Иоан­ну Воину с просьбой о сыне, к св. Марии Египетской, якобы даро­вавшей девочек. Беременные, кроме обычных канонических мо­литв, читали особые молитвы, соответственно этапу беременно­сти.

Беременность была окружена множеством древних поверий. Так, например, беременная женщина связывалась с идеей плодо­родия вообще и животворящей силой земли в частности. Иногда беременная женщина ассоциировалась с Богородицей, вынаши­вающей Младенца Иисуса, а се чрево отождествлялось с Божьим домом — церковью. Верили, что беременная женщина способна избавить от болезни. Так, например, крестьяне западных губерний Европейской России верили, что она может помочь бесплодной женщине избавиться от ее несчастья. Для этого беременная жен­щина должна в Новый год первой войти в дом бесплодной женщи­ны. Если начинался мор скота, беременных женщин впрягали в соху, чтобы провести вокруг деревни магический круг — борозду, якобы препятствовавшую проникновению Коровьей Смерти. Кроме того, широко было распространено поверье, что ожидаю­щая ребенка женщина передает свое плодородие полям и живот­ным. В Южной России, например, считали, что если купленную корову в дом введет беременная женщина, то корова будет хорошо телиться и давать много молока. В северных губерниях существо­вало поверье, что если в момент первого сева беременная пройдет вдоль ржаного поля, то урожай на нем будет обильнее прежнего.

В то же время беременность, по мнению крестьян, была со­стоянием опасным как для самой женщины и окружавших ее лю­дей, так и для всего миропорядка в целом. Эта опасность объяс­нялась тем, что она имеет в момент беременности две души, а также тем, что она находится на границе между «нашим» и «иным» миром, т. е. на границе, отделяющей жизнь от смерти.

Двойственным было и отношение к родам. В русской тради­ционной культуре рождение человека, с одной стороны, воспри­нималось как великое таинство и воплощение Божьего замысла: «Бог дал. Бог взял», «Божья прибыль», «Дети — благодать Бо­жья». Существовало поверье, что у постели роженицы стоит сама Божья Матерь, помогая в родах. С другой стороны, акт рождения считался сакрально нечистым. Это объяснялось верой людей в греховность соития мужчины и женщины, о которой говорилось в писаниях отцов Церкви, и древними мифологическими представлениями о связи новорожденного с «иным» миром, из которого он приходит.

Роды проходили обычно в бане, иногда на повети, в подклети, в чулане, хлеву, т. е. вне жилого пространства. Это было вызвано естественным желанием женщины уединиться для родов, а также страхом внести «нечистоту» в сакрально чистое жилое помещение. Новорожденного принимала свекровь роженицы или мать, а при первых родах — повитуха (пупорезка, бабка).

Каждая повитуха знала много практических приемов для облегчения родов, использовала лекарственные травы, главным образом yусиливающие схватки и кровоостанавливающие, умела определять стояние здоровья роженицы и новорожденного. Практическая помощь всегда сопровождалась различного рода магическими действиями, способствующими, по поверью, успешному процессу родов. Все они совершались по принципу так называемой подражательной магии. Подражательная магия лежала в основе действий, имитирующих рождение, таких, например, как проползание роженицы под дугой, под столом. Считалось, что всякая замкнутость мешает быстроте родов, поэтому необходимо развязать все узелки на одежде роженицы, распустить ей волосы, раскрыть двери и ворота, поднять крышки сундуков, ларей, снять с устья печи заслонку и т. п. Для облегчения родов роженицу поили водой, в которую были положены угольки, выскочившие из печи или водой, слитой с куриного яйца: «Как курица яичко скоро сносит, так бы и ты, раба Божья, скоро распласталась» и т. п. Многие повитухи, особенно при трудных родах, обращались за помощью к христианским святым, прежде всего к св. Соломонии, которая, по апокрифическому преданию, принимала роды у самой Богородицы. В молитвах, обращенных к Соломонии, повитуха говорила: «Бабушка Соломонида, приложи рученьки, приложи рученьки рабе Божьей».

Повитуха должна была защитить мать и новорожденного от нечистой силы, которая, по поверью, стремилась захватить младенца, пока он не окрещен, и наслать болезнь на женщину, пока она беззащитна. Помещение, в котором проходили роды, повитуха окропляла святой водой и окуривала ладаном, она читала молитвы, обращенные к Богу и святым угодникам:

Существовал также обычай зажигать в доме роженицы лампаду перед иконами и венчальную свечу, которая, считалось, не только защищала новорожденного от нечистого, но и облегчала страдания его матери.

Муж роженицы играл значительную роль при родах, хотя и подчинялся беспрекословно всем указаниям повитухи. В народе было чрезвычайно распространено мнение, что ро­ды сильно облегчаются, если муж находится подле жены в минуты страданий. Муж поил роженицу водой из своего пра­вого сапога, развязывал на ней пояс, прижимал коленом спину жены, - все эти действия по народным представлениям якобы ускоряли и облегчали роды. Иногда для этой же цели повитуха велела будущему отцу ломать изгородь, посылала к священнику и т. п.

Для облегчения родов прибегали к разного рода прие­мам и манипуляциям, имеющим большей частью магическое значение: зажигали освященную восковую свечу и держали ее перед лицом роженицы, метлой стучали в потолок избы, обращаясь за помощью к «домашнему духу», покровителю семьи. Во многих местах России размыкают и развязывают все, что замкнуто и представляет собой какую-либо прегра­ду, способную помешать быстроте родов: отпирают в доме все замки, сундуки, шкафы, раскрывают двери и печные за­слонки, развязывают узлы, расплетают косу, развязывают пояс и платок на роженице, снимают с нес серьги и кольца. При трудных родах идут к священнику с просьбой отворить Царские двери (ворота), зажигают венчальную свечу, служат молебен.

Рождение ребенка сопровождалось целом рядом ритуальных действий, направленных на обеспечение будущей счастливой жизни младенца. Заботясь о том, чтобы ребенок был любим от­цом, его принимали от роженицы на мужскую рубаху. Чтобы новорожденного любили все деревенские жители, его обтирали по­лотенцем, к которому прикасались руки многих людей. Пупови­ну старались отрезать девочке на прялке, а мальчику — на топо­ре, чтобы ребенок приобрел способность соответственно к жен­ским или мужским работам. По обычаю, ее отрезали на расстоя­нии трех пальцев от живота ребенка, полагая, что тем самым обеспечивают ему в будущем нормальную сексуальную жизнь иначе, повзрослев, девочка станет слишком похотливой, а мальчик будет страдать «невстанихой». После этого бабка-повитуха подносила ребенка к матери, заставляя ее посмотреть ему в глаза, чтобы установить между ними неразрывную духовную связь.

В завершение родовых процедур мать и новорожденного мыли в бане. Это была не простая гигиеническая процедура, а ритуальное очищение от «родовой скверны» и защита от нечис­той силы, сглаза и т. п. Повитуха сначала хлестала роженицу веником, а затем нашептывала над куском принесенного с со­бой хлеба заговор. Хлеб полагалось положить в пазуху (напуск на рубахе) роженицы. После этого ребенка клали на спинку и начинали его «править», т. е. придавать его головке нужную форму, разминать косточки, вы­тягивать тельце, распрямлять ручки, ножки. Новорожденного несколько раз потряхивали и говорили: «Расправлен, теперь уж уродцем не будешь!»

Новорожденный, по русским представлениям, в момент рож­дения получал душу и долю-судьбу. Душу ему вкладывал ангел-хранитель, который, выполняя Божью волю, потом заботился о ней до самой смерти человека и еще сорок дней после смерти, по­ка душа «не определится» в «ином» мире. Некоторые крестьяне думали также, что Бог дает человеку душу в момент его зачатия или когда ребенок делает первые движения в утробе матери.

В момент рождения по разным приметам старались узнать будущее младенца: «Свято дня рождения младенца, в кой же день кто родится, то нрав и судьбу приемлет»; «На родах судьба написана». Правда, существовало также и представление о том, что судьба ребенка определена еще до его рождения. Это нашло свое отражение прежде всего в житиях снятых, где родители уз­нают о необычной доле своего ребенка еще задолго до его рожде­ния. Русские верили, что человек имеет только одну судьбу, что она записана Богом в книгу и не может быть никем изменена: «От судьбы не уйдешь», «Что будет, то будет, того не минуешь». Бог мог дать ребенку судьбу как в хороший день, так и в плохой.

Особенно благоприятным днем для появления человека на свет считалась Пасха. Верили, что человек, родившийся в этот день, получал покровительство Бога и счастливую судьбу.

Верили, что хорошую судьбу получает ребенок, рожденный осенью, когда собран урожай, или ранней весной (за исключени­ем мая), когда расцветает природа. А лучшее для рождения время суток — с полуночи до полудня, когда солнце на подъеме. Ребен­ка, появившегося на свет в Великий или Рождественский пост, в день памяти святых мучеников, наоборот, ждала, тяжелая жизнь. Неудачным днем считалась также пятница, особенно совпадав­шая с тринадцатым числом, а также третий, восьмой, девятый, тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый, девятнадцатый, два­дцать пятый, двадцать девятый дни по лунному календарю,

Судьбу новорожденного пытались определить и по картине жизни, которая разворачивалась за окном в момент «выхода» ре­бенка на «белый свет», а также по множеству примет. Верили, что ребенок, родившийся в «рубашке» (т. е. в околоплодной обо­лочке), будет счастливым. Если ребенок родился не в родном доме, то «таковому век дому своего не видать, и работы чужей не ми­нуть». Если у младенца «чело велико», то это знаменует, что он будет разумным, если уши ве­лики — будет глуп.

Чтобы у новорожденного «открылись» глаза, ему клали на веки две серебряные монетки, а чтобы «пробудить» слух — под­нимали младенца вверх за уши. Способность ходить появлялась якобы только после разрезания ножом невидимых пут, стягивав­ших ножки младенца, а умение принимать пищу — после вруче­ния ему и торжественной обстановке ложки.

Когда все предосторожности были приняты, пол в избе вымывался, а двери открывались для посещения родственни­ков и знакомых. Последние несли с собой подарки - «зубок» - лакомства или хлеб с солью. Не навестить родильницу счи­талось зазорным, всё равно что не помянуть умершего.

В течение нескольких дней после родов мать и младенец счи­тались нечистыми и даже опасными для окружающих. По прошествии недели после родов необходимо было провести обряд очи­щения. Для этого приглашался священник, который читал специальную молитву в том помеще­нии, в котором женщина рожала, или в церкви, по заказу ее семьи. Одновременно с этим проводились и народные очистительные обряды. Так, например, роженицу в течение трех дней после родов каж­дый день мыли в бане или просто водой из шайки. На третий дань после родов роженица и повитуха совершали обряд «размывания рук», во время которого они поочередно поливали друг другу руки водой из чаши. Вода для этого была «непочатой», т. е. взятой непосредственно из колодца или реки до восхода солнца, а в чашу была положена серебряная монета и зерна злаковых культур. Серебряная монета придавала дополнительную очистительную силy воде, а зерна должны были обеспечить дальнейшую плодови­тость роженице. Крещение ребенка в православном храме частич­но снимало «родовую скверну» с него и матери, но окончательное избавление от скверны происходило лишь на сороковой день, ко­гда женщина принимала в церкви очистительную молитву.

КРЕСТИЛЬНАЯ ОБРЯДНОСТЬ – один из самых значимых этапов родильной обрядности. Время от рождения до крещения младенца было, как правило, непродолжительным. И вот почему. Младенец мог умереть «не приведенным» к вере, и его невинная душа досталась бы дьяволу Некрещеного легко было «сглазить», «напустить порчу», он был легкой добычей для нечистой силы. Креще­ние проводилось желательно натощак, не прикладывая мла­денца к материнской груди. По церковным канонам крестили на восьмой или сороковой день. Эти сроки были связаны со значимыми датами младенческой жизни Христа - Обрезанием и Сретеньем.

Таинство крещения с точки зрения Православной Церкви снимает с ребенка первородный трех, вводит его в духовную жизнь, приобщает к Иисусу Христу. Кроме того, акт крещения, во время которого ребенка нарекали именем, являлся также и юри­дическим актом оформления рождения ребенка.

Обряд крещения считался обязательным в русском общест­ве. «Некрещеный ребенок - чертенок», «С именем - Иван, без имени — болван». Новорожденного обычно крестили на восьмой день в храме или в старообрядческой молельне. Родителя или священник давали ему имя по святцам. В случае если младенец рождался слабым и мог умереть некрещеным, обряд проводил на дому специально для этого вызванный священник или же сразу после рождения ребенка крестила бабка-повитуха. Крещение та­ких новорожденных считалось делом совершенно необходимым: крестьяне верили, что души младенцев, умерших некрещеными, не могут успокоиться на том свете. Церковные правила не запре­щали крещение новорожденных повитухами православного ве­роисповедания, если они не совершали в своей жизни смертного греха. Обряд проходил довольно просто. Повитуха окропляла новорожденного три раза святой водой со словами: «Во имя От­ца и Сына и Святого Духа, Аминь», а затем нарекала его именем. Если ребенок выживал, то его относили в церковь, где священ­ник произносил все молитвы, положенные по полному чинопоследованию обряда, однако в купель уже не опускал и водой не кропил.

Главные действующие лица крестильных обрядов — крестные родители или восприемники (т. е. принимающие ребенка из купели). Православная церковь возлагала на них поручительство перед богом при вступлении ребенка в лоно церкви и дальнейшую заботу о своих духовных детях. В на­роде же восприемники считались вторыми родителями ре­бенка, его опекунами и покровителями.

В православном обряде крещения восприемники игра­ли очень большую роль. Они приносили ребенка в храм, отрекались за него в ходе таинства от сатаны, вводили под по­кровительство Бога,— словом, делали все то, что не мог сделать сам новорожденный. Каноническое православие требует только одного восприемника: для мальчика — мужчину, для девочки - женщину. Однако русские крестьяне считали необходимым, что­бы у ребенка было двое крестных родителей: отец и мать. Цер­ковь, не признавая второго восприемника, тем не менее допуска­ла его к обряду.

Крестные — духовные родители ребенка — должны были от­вечать за его нравственное развитие, оказывать ему помощь в трудных жизненных обстоятельствах. Крестники же, в свою оче­редь, должны были проявлять к ним такую же заботу, уважение и почтение, какое они проявляли по отношению к своим физиче­ским родителям.

Крестный отец — кум и крестная мать - кума должны были также относиться друг к другу с уважением, заботиться друг о друге, оказывать помощь и поддержку, помотать в работе и мате­риальных затруднениях, приезжать друг к другу в гости по праздникам. Отношения между крестным отцом и крестной ма­терью осмыслялись как отношения духовного родства, исклю­чавшие интимную близость. Брак или внебрачные отношения между крестными родителями рассматривались как наиболее греховные виды кровосмешения. Этот грех осквернял младенца, у купели которого они стояли и за которого поручались перед Богом и отрекались от сатаны.

Важное значение института восприемпичества обязывало родителей ребенка очень ответственно подходить к выбору кре­стных. Лучшими для ребенка восприемниками считались моло­дые, сильные, здоровые, красивые, по возможности богатые лю­ди. Они могли помочь родителям вырастить ребенка и передать ему свои положительные качества. В восприемники обычно приглашались близкие родственники, гак как сочетание кровно­го и духовного родства служило надежной гарантией их заботы о крестнике. Однако в русских деревнях был также распростра­нен обычай приглашать в крестные первого встреченного на улице человека. Это происходило в тех случаях, когда все ново­рожденные в семье до этого умирали. Такого крестного называли «Божьим кумом», т. е. человеком, которого Бог специ­ально посылает семье, чтобы он помог новорожденному жить на земле.

Существуют различные суеверия, кото­рые сложились в народе на основе элементов этого строго канонизированного обряда. Так, во время погружения младенца в купель наблюдали за его поведением. Если он «вытягивался» над купелью и молчал, это означало, что младенец долго не задержится на этом свете. Когда священник выстригал только что крещеному младенцу волосы на головке, восприемники, закатав их в воск, бросали в купель. Если восковой шарик тонул, то младенец вскоре помрет, плавает на поверхности — будет жить. На крестины собирались все члены семьи, непременно приглашались крестные отец и мать. Гости приносили с со­бой подарки и угощения, дабы освободить еще неокрепшую хозяйку от хозяйственных работ. Хозяйкой крестного стола становилась бабка-повитуха. Она накрывала на стол, подава­ла блюда и готовила главное блюдо праздника — «крестиль­ную кашу». Каша варилась из пшена и была «богатая», сытная и вкусная. Эту кашу вкушали не по «щепотке», а угощались ею всласть. Готовя кашу, бабка не жалела добав­лять в нее молоко, масло, сливки, яйца. Готовую кашу укра­шали половинками вареных яиц. Иногда в кашу запекали ку­рицу или петуха, смотря по тому, кто родился: мальчик или девочка. Обряды с «бабиной кашей» обязательно включали сбор денег, известный во многих местах под названием «продавать кашу». Деньги и подарки «на зубок» клали или на платок, которым накрывался горшок, или прямо в кашу. Деньги и подарки забирала себе повитуха, что и было наградой ее за работу. Тот, кто подносил самый дорогой подарок (выкуп), получал право угощать гостей кашей. Как правило, это был крестный отец. Таким образом, сбор денег повитухе пред­ставлял своеобразную коллективную оплату ее деятельности, благодарность сельской общины за труды по отношению к новому члену коллектива (90).

И.Ф. Тупылев. Крестины. Масло

РУССКАЯ СВАДЬБА. Детство, молодость, зрелость, старость - таковы ступени человеческой жизни. Издревле этапы взросления человека сопровождались определенными обря­дами. И самым торжественным и красивым из них был обряд, отмечающий переход от беззаботной молодости к мудрой юности, - свадьба. До брака молодой парень в де­ревне всерьез не принимался, обращались на «Вы» только к женатому мужчине. Неуверенно чувствовала себя и девушка. Но сути подготовка к свадьбе велась ею всю сознательную жизнь. Девочки уже с семи лет осваивали прялку, ведь им предстояло подготовить полный набор свадебных даров для семьи жениха, будущего мужа и всех детишек. С малолетст­ва учили осваивать хозяйственные навыки и мальчика - бу­дущего главу семейства.

Народные представления о браке и безбрачии формирова­лись под влиянием многих факторов, в том числе и христиан­ской культуры. Русские люди объясняли обязательность вступ­ления в брак необходимостью выполнять волю Божью. В соот­ветствии с этим жизнь без семьи рассматривалась как отклоне­ние от предначертаний Божьих. Сексуальные отношения между мужчиной и женщиной вне супружеских уз нарушали христи­анскую этику: отношения иолов считались «святы и чисты» только в браке, освященном Церковью. «Сласти любовные», ес­ли их целью не было рождение детей, воспринимались как боль­шой грех.

Социально-экономические условия жизни русской деревни также сыграли свою роль в формировании народных представле­ний о ценности брака. Среди них главным был земельный фак­тор. Полноценное крестьянское хозяйство могло нормально раз­виваться только при наличии в нем и мужских, и женских рук. Полевая работа, за исключением жатвы, заготовка дров, ремонт построек и орудий труда входили в обязанности мужчины. При­готовление пищи, уход за скотиной, воспитание детей, обеспече­ние членов семьи одеждой считались женским делом. Крестья­нин, живший вне брака, был не в состоянии выполнить весь объ­ем необходимых сельскохозяйственных и домашних работ.

Подбор брачной пары не доверяли самой молодежи, кото­рая, по общему мнению, не обладая жизненным опытом, могла ошибиться в столь важном вопросе. Этим занимались родители, которые могли прислушаться к мнению сына или дочери или проигнорировать его. Такое положение дел не вызывало, как правило, сильного противодействия со стороны молодежи, вос­питанной и уважении к мнению старших. Главным критерием отбора был общественный статус семей будущих жениха и невес­ты, а также их личные качества. Естественно, что материальные соображения имели место, но не были основными. По русским представлениям, «яблоко от яблони не далеко падает», поэтому родители старались подыскать своему сыну или дочери пару из семьи, пользующейся всеобщим уважением, отличающейся тру­долюбием, нравственными качествами.

При вступлении в брак принималась во внимание также и степень родства между семьями будущих жениха и невесты. Рус­ские считали большим грехом браки между родственниками и свойственниками. Кроме того, препятствием к браку служило и духовное родство, в которое вступали мужчина и женщина, кре­стившие одного ребенка. Считалось, что такие браки дают нездоровое потомство.

Браки старались заключать между людьми, разница в возрас­те которых не превышала двух-трех лет. Жених и невеста должны быть, по народным представлениям, «ягодка к ягодке, цветок к цветку». Неравные браки были нежелательными прежде всего из-за боязни раннего вдовства, которое считалось большим несча­стьем, Божьим наказанием. Русские пословицы говорят: «Лучше семь раз гореть, чем один раз овдоветь», «В девках приторно, за­мужем натужно, а во вдовьей череде, что по горло в воде».

В русской деревне браки в основном заключались зимой, со второй половины января до конца февраля, и осенью — с конца сентября до середины ноября. Это было обусловлено как религи­озными, так и экономическими причинами. Весной и летом за­ключение брака было невозможным: во-первых, потому, что на это время приходился Великий пост, сыропустная (масленичная) и Пасхальная недели, а также Петровский пост в июне и Успен­ский в августе, во время которых венчания не проводились, а во-вторых, потому, что с марта до середины или до конца сентября продолжался цикл сельскохозяйственных работ, не оставлявших людям времени па свадьбы. Поздней осенью и в начале зимы свадьбы также были невозможны, что было связано с сорокад­невным Рождественским постом, а затем со святками, во время которых также не венчали, Русские люди предпочитали зимние свадьбы осенним. Они считали январь-февраль временем доб­рым для зачатия детей. Верили, что дети, зачатые в это время и рожденные соответственно осенью, более жизнеспособны и здо­ровы, чем дети родителей, вступивших в брак в октябре-ноябре, и родившиеся в летнее время. Они также надеялись, что перве­нец «покажет дорогу» остальным детям и те будут рождаться го­же в доброе время.

Но мнению крестьян, мужчина и женщина могут вступать в брак не более двух раз, хотя Православная Церковь и разрешала трехкратное супружество. Первый брак считался главным, за­ключенным на небесах, а смерть одного из супругов — наказани­ем Божьим другому супругу за грехи. Второй брак рассматривал­ся как необходимость, особенно если в осиротевшей семье оста­лись дети, нуждающиеся в помощи и защите. В то же время люди опасались его, т. к. думали, что он может быть недолговечным: Бог наказал один раз, может наказать и второй. Третий брак воспри­нимался людьми как желание пойти против Божьей воли и поэто­му категорически не одобрялся. Русская пословица говорит: «Первая жена - от Бога, вторая — от человека, третья - от черта».

Вдовы могли, по народным представлениям вступить во вто­рой или третий брак до 50 лет, а вдовцы до 60 лет. После этого возраста «смешить людей» не полагалось. Они не могли выпол­нить главную цель брака - родить детей, а заниматься «сластями любовными» в преклонном возрасте - грешно вдвойне.

Браки у русских людей были довольно крепкими, разводов было крайне мало. Ссоры между мужем и же­ной старались обычно не выносить на всеобщее обсуждение (90).

Свадебный обряд – один из наибо­лее сложных комплексов традиционной культуры. Свадебный обряд можно рассматривать как совокупность ритуальных действий символического, магического и игрового характера. С другой стороны, свадебный обряд представляет собой со­вокупность элементов материальной (одежда, головные убо­ры, украшение жилища, свадебные повозки, ритуальная пи­ща, атрибуты магических действ) и духовной культуры (сло­весного, музыкального, хореографическою фольклора, теат­рализованного действа). В то же время это явление несколько выходило за рамки понятия его исключительно как элемента культуры, так как в свадебном обряде отражались и тесно переплетались и социально-правовые отношения, и верова­ния, и мораль, и этика.

Церковь признавала только брак, ею освя­щенный. В глазах же крестьян брак не считался действитель­ным, если совершалось только венчание, но не отмечался традиционный свадебный пир. Лучшей порой для проведений свадеб считались осень, когда страда позади, урожай уже собран, есть что выставить на пиршественные столы, и зима, период между двумя по­стами, от Святок до Масленой недели.

Свадебный обряд развертывался в несколько этапов, которые можно определить как предсвадебный, свадебный и послесвадебный. Каждый этап разбивался на более мелкие эпизоды, содержание которых варьировалось в зависимости от местных условий.

Свадьба представляла собой комплекс обрядов, совершавшихся в определенной последовательности по установленному традицией сценарию.

Главными обрядами русской свадьбы были сватовство, сговор, девичник, венчание, брачная ночь, свадебный пир.

Каждый из обрядов нес определенную смысловую нагрузку. Сватовство представляло собой переговоры двух семей о возможном заключении брака между парнем и девушкой; об­ряд прощания невесты с девичеством был необходимым этапом перехода девушки в возрастную группу замужних женщин; вен­чание являлось религиозным и юридическим оформлением бра­ка; брачная ночь — его физическим и правовым скреплением, главный свадебный пир означал коллективное одобрение брака. Последовательное исполнение каждого из этих обрядов рассмат­ривалось как правильный путь создания семьи. Нарушение этой последовательности или невыполнение одного из свадебных об­рядов воспринималось как незавершенность события — несо­стоятельность брака.

Кроме того, свадебный ритуал включал в себя множество обрядовых действий, исполнение которых не считалось обяза­тельным. Например, обряд смотрин можно было исключить в том случае, если будущие жених и невеста жили в одной дерев­не. Если же посватавшийся парень был из малознакомой семьи, смотрины проводились по всем правилам. Если родители де­вушки и парня давно и хорошо знали друг друга, а желатель­ность брака не вызывала сомнения, сватовство и сговор прохо­дили одновременно.

Свадебные обряды, представлявшие собой развернутое теат­рализованное действие, органично включали в себя специальные песни, плачи, приговоры, присказки, заговоры, игры, танцы. Многие свадебные песий, причеты но своей художественной вы­разительности и яркости стали шедеврами народного музыкаль­ного и поэтического творчества.

Русская свадьба начиналась со сватовства. Этот сва­дебный эпизод носил и другое название — смотрины, лады. Сватовство — переговоры сторон, заинтересованных в заключении брака.

Переговоры о возможности свадьбы были длительными, при этом инициатива сватовства всегда исходила от родителей пар­ня, которые направляли сватов к родителям приглянувшейся де­вушки.

Сватовство считалось делом важным и ответственным, поэто­му, прежде чем решиться на него, собирался семейный совет с участием крестных родителей и ближайшей родни. При выборе невесты учитывалось мнение самою парня, его родственников, но окончательное решение принимали родители. Желанной невес­той считалась девушка рослая, физически сильная, трудолюби­вая, умеющая хорошо выполнять все домашние и хозяйственные работы, почтительная к старшим, скромная, с чувством собствен­ного достоинства.

Ехать сватать самому жениху не полагалось. Эту функцию выполняли сват и сваха. Они отправляются в дом жениха или невесты (в зависимости от того, чья сторона выступала ини­циатором свадьбы). Разговор между ними обычно начинали издалека, хотя обе стороны были прекрасно осведомлены о цели визита. Сваха рассказывала, что идет она издалека и зашла к добрым людям погреться, а идет она от красной деви­цы, сердце которой изнывает по добру молодцу.

Выбор сватов считался ответственным делом; «Выбирай не невесту, а сваху», — говорили русские люди. От умения сватов вести разговор, расположить к себе родственником девушки, хо­рошо представить семью пария зависел исход дела: родители девушки могли принять или не принять предложение.

Как прави­ло, сватами становились крестные родители парня или кто-ни­будь из его родственников. В некоторых случаях, если родители парня сомневались в положительном исходе сватовства, в сваты приглашался уважаемый человек, пользовавшийся довернем од­носельчан. Предпочтение отдавалось также тем, кто отличался красноречием, умением устраивать брачные деда, способностью, по меткому выражению крестьян, «играть, и плясать, и сшить из малой торбочки большой мешок».

Сватовство проводилось в определенные дни недели, кото­рые насыпались «легкими»: в воскресенье, вторник, четверг или субботу, - обычно в вечернее или даже ночное время, и сопрово­ждалось различного рода магическими действиями, которые должны были обеспечить благополучный исход дела.

После не­спешных переговоров, завершающихся, как правило, обоюд­ным согласием, свахе подносили чарочку вина. Вскоре роди­тели жениха засылали нарядного свата с ответным визитом.

Принятое сватовство еще не означало окончательного согла­сия на свадьбу. Оно было лишь поводом к обсуждению получен­ного предложения. После сватовства устраивались погляды, смотрины.

В цикл обрядов сватовства входили также переговоры о при­даном, о величине кладки (денежной суммы, которую давали ро­дители жениха на свадебные расходы), о расходах на свадебный пир, количестве гостей с той и другой стороны, о дарах, которы­ми обменивались родственники в ходе свадебного ритуала. В торговых или ремесленных селах, где население отличалось за­житочностью, составлялись даже юридически заверенные брач­ные контракты, в них оговаривались все, даже самые мелкие де­тали проведения свадьбы и будущей жизни молодой семьи. За­кончив к обоюдному согласию все переговоры, семьи назначали время сговора, т. е. день, когда принималось окончательное реше­ние относительно свадебного торжества.

Погляды (дымничание, местоглядение, сугляды) — посещение родителями девушки семьи посватавшегося парня.

Родители и близкие родственники девушки приходили в дом парня, чтобы выяснить его имущественное положение. Приезд гостей обставлялся довольно торжественно. Их принимала вся семья жениха. Гостям показывали дом, двор, скот, зерно в амба­рах, овин, гумно, угощали праздничным обедом, рассказывали семейные предания, старались показать себя и свою родню с луч­шей стороны. В тех случаях, когда семьи не были ранее знакомы, осмотр проводился особенно строго.

Если хозяйство жениха не нравилось родителям девушки, это могло послужить причиной отказа в сватовстве: «Спасибо за хлеб-соль, домой пора», — говорили в этом случае. Если родители девушки были довольны осмотром, то говорили: «Все у вас хоро­шо, все нам нравится, и, если мы вам нужны, приезжайте к нам».

Смотрины (глядины) — представление девушки посватавшемуся парню и его семье.

Смотрины проходили в доме просватанной девушки, на которые приходили жених, его родители и его ближайшие родственники. Кроме того, в дом приглашали девушек — подруг невес­ты, песни которых сопровождали это обрядовое действие. На­рядно одетую девушку выводили на середину избы, заставляя несколько раз пройтись или повернуться на месте. Сидевшие па лавках гости говорили одобрительные слова в адрес девушки. Мать или отец будущего жениха, стоявшего также в центре избы, говорили своему сыну: «Любуй, любуй девушку, а после не муд­руй». Затем просватанных просили пройтись по избе рука об ру­ку, встать на расстеленную шубу, поцеловаться или поклониться друг другу. Девушки хвалили будущую невесту.

На смотринах девушка могла высказать свое недовольство выбором родителей и отказаться от свадьбы: например, она мол­ча уходила из избы и, переодевшись в будничное платье, возвра­щалась к гостям. Однако обычно смотрины заканчивались об­щим пиром, на который семья жениха привозила хмельные на­питки, а родители невесты ставили угощение.

Сговор (рукобитье) — символический акт, закреплявший решение о проведе­нии свадьбы и заключении брака.

Он проходил в доме невесты через несколько дней после сватовства. На сговоре присутствовали родители просватанных девушки и парня, а также их ближайшие родственники. Обряд начинался с переговоров о дне венчания, принималось оконча­тельное решение о размерах приданого и кладки, количестве гос­тей на свадебном пиру. Переговоры заканчивались ритуальным рукобитьем, при котором отцы просватанных детей пожимали друг другу руки. Отцы становились друг против друга, с размаху били по рукам, обернутым платками, полой кафтана или неболь­шим куском овчины, затем крепко пожимали руки, говоря: «Дай Бог снятой час», «Дай Бог в час добрый да святой» или «Наш сын был бы между нами общим сыном, а наша дочь была бы об­щей дочерью и нашей послушною слугою». Пожимание рук в русском быту с давних времен означало заключение взаимовы­годного соглашения, договора. Оно традиционно узаконивало сделку, придавало ей характер правового акта. В некоторых областях России рукобитье проводилось над столом, где лежал каравай хлеба, который затем разламывали на две равные половины. Хлеб — предмет священный для русского народа - использовался для того, чтобы сделать договор более прочным.

После рукобитья отцов мать девушки подводила ее к жениху и говорила ему: «Вот тебе суженая-ряженая, прошу любить да жаловать». Парень и девушка брались за руки, скрепляя тем са­мым решение отцов своим согласием. Кроме того, рукопожатие в данном случае служило знаком симпатии, сексуального влече­ния и было равносильно клятве в любви.

Затем все присутствующие начинали молиться перед ико­нами с зажженной лампадой. Молитве предавалось очень боль­шое значение: «Богу помолились, значит, дело сватовства закон­чено». В некоторых деревнях Северной и Средней России был распространен обычай, по которому жених после сговора сжигал кудель на прялке невесты в знак того, что теперь будет «его воля». Достигнутое между родственниками согласие заканчива­лось пиром, на котором просватанные молодые люди не присут­ствовали.

Во время сговора начинались причитания невесты, характер­ные для довенчального этапа свадебного ритуала и сопровождае­мые пением девушек, специально приглашенных по этому слу­чаю в дом. Невеста жаловалась на свою судьбу и родителей, за­ставляющих ее проститься с «девичей волей вольною» и родным домом.

После сговора отказ от вступления в брак считался невоз­можным и рассматривался как страшный грех, за который чело­век должен будет расплачиваться всю жизнь. По крестьянскому обычаю, виновный в нарушении свадебного соглашений должен был оплатить все расходы на свадьбу и заплатить за бесчестье обманутой стороне.

Сговор придавал новый статус просватанным молодым лю­дям. Девушка отныне называлась сговоренной, невестой, а па­рень — женихом. Новому статусу соответствовало и новое пове­дение, новый внешний облик молодых людей. Невеста должна была после сговора «кручиниться», «убиваться», т. е. оплакивать свое девичество. Она имела право носить лишь «печальную» одежду, не должна была заплетать косу и расчесывать волосы. Ее голова всегда была покрыта надвинутым на лицо платком. Невеста почти переставала говорить, объясняясь лишь жестам и причитаниями, она передвигалась по дому с помощью подруг державших ее под руки. Невеста не должна была выходить за пределы дома-двора, посещать молодежные вечеринки и гуля­нья. Она могла покинуть дом только затем, чтобы пригласить на свадебный пир родственников, а также чтобы проститься с «белым светом» — соседями, деревней. Невеста постоянно находилась в окружении подруг, которые зачастую и ночевали с ней. Ее полностью отстраняли от всех хозяйственных дел. Невеста должна была готовить с подругами дары, дошивать приданое, настраивала себя на будущую замужнюю жизнь. В некоторых местностях России невеста каждый вечер в течении недели до венчания выходила в сени и, сидя около открытой двери, вела печальные причеты. Она обращалась в них к родителям, односельчанам с жалобами на свое несчастье — потерю «вольной во­люшки», размышляла о том, как она будет жить в доме мужа. Считалось, что чем больше невеста плачет, тем легче ей будет жить с мужем. На такие «плаканки» иногда собиралось все жен­ское население деревня.

Поведение жениха после сговора было несколько иным. Он гулял со своей «дружиной» по деревне и соседним деревням, прощаясь с «молодечеством», ежедневно появлялся в доме не­весты, одаривая ее подруг гостинцами: конфетами и пряниками.

Традиционным эпизодом свадебного действа был де­вичник (красота, плаканье, подвенёха) - прощальная вечеринка, проходившая накануне сва­дебного дня в доме невесты.

По традиции, выходя замуж, девушка покидала родительский дом, родное село, подруг, с которыми вместе выросла. Прощание с девичьей жизнью проходило через целый комплекс театрализо­ванных действий. Главными действующими лицами на девичнике были невеста и ее подруги.

Обрядовые действия прощания невесты с девичеством обыч­но начинались сразу же после сговора и длились вплоть до венча­ния. В различных областях России они проводились по-разному, но их смысл повсюду был одинаковым — так оформлялся пере­ход девушки в группу замужних женщин.

Во многих деревнях Европейской России и Сибири невеста прощалась с «белым светом», выходя вместе с подругами на ут­ренней и вечерней заре за околицу деревни.

В Псковской губернии прощание невесты проходило несколько иначе. Вместе с девушками она торжественно шла но де­ревне, держа в руках «красоту» — небольшую елочку, обвитую ленточками, тряпочками, бумажными цветами, или букет бумаж­ных цветов. Шествие девушек сопровождалось пением грустных песен.

В деревнях Владимирской губернии невеста прощалась с од­носельчанами, сидя вместе с подружками на лавочке у своего до­ма. Послушать ее причитания собиралась вся женская половина деревни.

В Ярославской губернии невеста с подругами причита­ла посреди деревни, у дома, где жили ее родственники, у избы, в которой проходили посиделки.

Кульминационным моментом девичника было прощание с «девьей красотой». Оно происходило накануне венчания в род­ном доме девушки в присутствии ее родителей, сестер, братьев и подруг. Девушки проводили различные обрядовые действия с предметами, считавшимися воплощением «девьей красоты». Это могла быть украшенная ленточками елочка (или березка), букет искусственных цветов, девичий головной убор и т. д. Почти по всей России знаком девичества считалась «коса — девичья кра­са». Обряд прощания невесты с косой заключался в ее заплетании, продаже и расплетании. Косу заплетали таким образом, что­бы ее было трудно расплести: вплетали в нее шнуры, тесьму, ленты, вкалывали булавки и даже зашивали нитками. Все это сопро­вождалось причитаниями невесты, чередовавшимися с грустны­ми песнями девушек.

После этого подруги или брат невесты начинали торг с друж­кой жениха, требуя от него выкупа за невесту. Получив выкуп, девушки приступали к расплетанию косы под пение песен.

Распущенные волосы невесты символизировали ее готов­ность к браку, были знаком того, что первый шаг к замужней жиз­ни сделан. Ленты из косы девушки раздавались всем подругам. Действие сопровождалось пением песен, в которых рассказыва­лось, что «девья красота» гибнет, улетает, покидает девушку.

В северных губерниях Европейской России, в Среднем и Верхнем Поволжье, в Сибири, на Алтае прощание с «девьей кра­сотой» сопровождалось посещением невестой с подругами бани. Приготовление бани для невесты и ее шествие туда превраща­лось в яркое ритуальное действие. Подруги топили баню рано утром, исполняя специально приуроченные к этому событию песни.

Затем девушки приходили к сидевшей в переднем углу избы невесте и приглашали ее пойти в баню «по мостам да по калино­вым со кумушками да со подруженьками». Шествие девушек с невестой в баню возглавлял дружка, который шептал заклятия от нечистой силы, размахивал кнутом и посыпал невесту зерном. Мытье в бане длилось достаточно долго, девушки парили невес­ту березовым вешкам, украшенным ленточками, поливали ка­менку квасом, пивом, посыпали ее зерном, причитали, пели.

Молодечник - один из довенчалъных свадебных обрядов, прощание жениха с холостой жизнью.

Молодечник проходил в последний предсвадебный день иди утром в день венчания в доме жениха в присутствии его родите­лей, родственников и друзей. Для собравшихся устраивали обильное угощение, во время которого женщины пели свадебные песни. По окончании угощения родня жениха или сам жених от­правлялись к невесте с подарками.

Молодечник был распространен не так широко, как девичник. Он встречался лишь в некоторых селах Европейской России.

Деревенские молодцы. Начало XX века. Ярославская губерния. Фото.

Наконец, близится апофеоз свадебного действа. Снаря­жается нарядный поезд жениха и его свиты - участников свадебного действа, который следует в дом невесты.

Поезд собирался утром в день венчания в доме жениха и со­стоял из самого жениха, дружки, одного или двух поддружьев, посаженого отца и посаженой матери - крестных родителей же­ниха, ранней свахи - близкой родственницы жениха, которая участвовала в выпечке свадебного каравая, осевала свадебный поезд зерном, подевавши — помощницы свахи, дядьки — шафе­ра, сопровождавшего жениха к венцу, бояр — приятелей и родст­венников жениха. Состав участников свадебного поезда в разных местностях России мог быть различным. Так, например, на Рус­ском Севере, в Сибири и на Алтае в свадебном поезде участвовал тысяцкий, которым обычно был крёстный отец жениха, старший боярин — помощник тысяцкого, вежливец — колдун, принимав­ший на себя некоторые магические функции дружки. Мать и отец жениха, как правило, в состав свадебного поезда не входили и в церковь на венчание не ездили. Они находились дома, готовясь к встрече молодых и свадебному пиру.

Поезжане отправлялись за невестой зимой на санях, осенью на кошевах, пошевнях, бричках. Лошадей к этому дню тщательно готовили: кормили овсом, чистили, расчесывали хвосты и гривы. В день выезда за невестой вплетали в гривы ленты, украшали па­радную сбрую бубенцами, колокольчиками, дуги переплетали яркими талями, полотенцами, сани покрывали домоткаными коврами, войлоками, подушками в красивых наволочках.

Главные участники свадебного поезда были отмечены особым образом. Так, в Вологодской губернии дружке и поддружьям на шляпу прикрепляли ширинки — орнаментированные платоч­ки. В Архангельской и некоторых других северных губерниях сваты, дружка, поддружья, тысяцкий были перепоясаны через плечо полотенцами, в Псковской, Смоленской губерниях — подвязаны через плечи крест-накрест поясами, на Алтае — ша­лями.

Перед выездом родители благословляли жениха иконой и хлебом, а дружка совершал различные магические действия, ко­торые, по мнению крестьян, должны были защитить жениха и свадебный поезд от порчи.

Выход жениха и поезжан из избы, рассаживание по саням, как правило, сопровождались приговорами дружки, которые но­сили импровизационный характер. В них дружка рассказывал о том, что «князь молодой со своею со дружиною» отправляется в далекий путь за «княгиней», что на этом пути его ждут трудно­сти, которые надо преодолеть. Дружка и поддружья сади­лись верхом на коней, жених с крестным отцом в первые сани, за ними свашки, дядька и остальные бояре.

После слов дружки: «Поезд, дружина хоробрая князя моло­дого! Все мы собрались в путь-дороженьку, ехать нам пора, крик­нем вообще все три раза «Ура!» — отправлялись в путь. Дружка, ехавший во главе поезда, старался выбрать дорогу до дома невес­ты ровную, без рытвин и колдобин, «чтобы жизнь молодой пары была ровная, без ссор». По дороге жители деревень, через кото­рые проезжал свадебный поезд, устраивали ему преграды: запи­рали въездные ворота, клали жерди, протягивали веревки. Друж­ка откупался от них вином, конфетами, орехами, пряниками. Та­кая свадебная игра продолжалась и у дома невесты. При подъез­де жениха девушки закрывали ворота и запевали песни, и кото­рых рассказывалось о том, что к дому подъехали враги.

Первым к дому подходил дружка. Размахивая кнутом, он очищал дорогу поезжанам от нечистой силы, бил кнутом по во­ротам, требовал открыть их. На вопрос девушек: «Кто сту­чит?» — отвечал: «Я дружка, верная служка!» Девушки и дружка начинали переговариваться: девушки говорили, что дружка хо­чет принести беду в дом, дружка же отвечал, что он приехал «не за рожью, не за пшеницей, а за красной девицей. Был ли у вас договор с нашим женихом и невестой, что сегодняшний день у нас свадьба?». После вручения девушкам подарков дружка проходил в дом со словами: «Спасибо на амине, на добром слове, на благо­датном доме», а затем проходили все поезжане.

После этого в одних деревнях России жених и дружка искали спрятанную девушками невесту, в других - выкупали ее у брата. Подружки невесты «корили» поезжан за то, что они увозят де­вушку с собой, высмеивали их.

Обрядовая игра, устраивавшаяся между партиями жениха и невесты, главным стержнем которой была демонстрация непри­ятия жениха и его дружины, имела в своей основе древние мифо­логические представления. Переход девушки в группу замужних женщин рассматривался как своего рода смерть, виновником ко­торой принято было считать жениха и его дружину.

Обрядовое действие разыгрывалось как стремление спасти невесту, оградить ее от неминуемой символической гибели.

После этого поезжане приглашались за стол (выводной стол) для угощения. Невеста и жених также садились за стол, но отказывались от пищи, и их место было с краю. Считалось, что перед таинствами, к которым относится и венчание, необходимо нрав­ственное очищение и отказ от «плотских» удовольствий, в том числе и от еды. Кроме того, жених и невеста не должны были принимать пищу вместе со своими женатыми и замужними род­ственниками, это разрешалось только после брачной ночи, когда состоится переход жениха и невесты в новый социальный статус. После застолья отец невесты вручал свою дочь жениху и говорил о том, что он передаст ее навсегда в распоряжение мужа: «У меня была умна, а ты учи как хочешь».

В церковь жених и невеста ехали в разных санях: невеста ря­дом со свашкой, а жених — с тысяцким. К свадебному поезду присоединялись поезжане со стороны невесты: повозник, управ­лявший лошадьми, запряженными в сани невесты, крестные ро­дители, ближайшие родственники невесты. Во главе свадебной процессии ехал дружка с поддружьями верхом на конях, за ним в санях жених с тысяцким, далее невеста со свашкой, а за ними все остальные родственники — бояре. На прощание остававшиеся дома родители невесты, подружки говорили: «Дай Бог под злат венец встать, дом нажить, детей водить».

Свадебный поезд ехал очень быстро, звеня колокольчиками и бубенцами. Шумом давали знать всем, кто ехал навстречу, о его приближении. По русскому обычаю, все встречающиеся на пути свадебного поезда подводы должны были уступать ему до­рогу. Во время пути в церковь участники свадебного поезда со­вершали определенные магические действия. Невеста, например, выехав за околицу родной деревни, открывала лицо, смотрела на удалявшиеся дома и выбрасывала в ноле носовой платок, в кото­ром «были собраны нее ее горести». Бросая платок со словами: «Оставайся, горе, за чистым полем, белым камешком», она на­деялась, что ее дальнейшая жизнь будет полна радости и счастья. Жених время от времени останавливал поезд, чтобы проведать невесту, узнать, не случилось ли с ней что-либо по пути, считав­шемуся опасным, например, «не подложили ли вместо неё сноп». Дружка всю дорогу читал молитву-заговор.

Венчание – церемония заключения брака в Православной Церкви, совме­щавшаяся с юридической регистрацией в метрических книгах, один из кульминационных обрядов свадьбы.

Обряд венчания проводился в храме священником. Он со­стоял из обручения, во время которого жених и невеста должны были дать согласие на брак и обменяться кольцами, и собственно венчания, т. е. возложения на головы жениха и невесты брачных венцов, что осмыслялось как наложение Славы Божьей. В обряд венчания входило чтение отдельных мест из Евангелия и Апо­стола, молитв, испрашивание Божьего благословения па брачующихся, наставление священника.

В христианской традиции венчание считалось таинством и рассматривалось как соединение мужчины и женщины и нерас­торжимый Божественный союз, продолжавшийся и после смер­ти. В деревнях считалось, что идти под венец это идти «на Бо­жий суд, на страшный час».

Обряд венчания объединял вокруг себя целый ряд ритуаль­но-магических действий, обеспечивавших защиту от злых сил, счастливый, прочный брак, здоровое потомство, хозяйственное благополучие, долголетие.

К. Вагнер. Русская свадьба

Верили, что жених и невеста особенно уязвимы в этот ответ­ственный момент жизни. По широко распространенному и дерев­нях представлению, колдуны могут превратить их в волков, в ка­мень, заставить разлюбить друг друга, оставить бесплодными в браке. Для предохранения от этого свадебному поезду запреща­лось останавливаться по дороге в храм, поезжане не должны бы­ли оглядываться назад. Защитой от нечистой силы считался и звон колоколов, раздававшийся при подъезде свадебного поезда к церкви. С целью оберега в одежду невесты, реже жениха, вты­кали иголки, булавки, прикалывали кусочки рыболовной сети, насыпали льняное семя, просо, клали в карман чеснок, луковицу, переписанный апокриф «Сон Богородицы» и т. д.

Многие действия, проводившиеся перед венчанием и вовремя него, были направлены па достижение согласия, счастливой жизни вступающих в брак молодых людей. Так, невеста и жених, заинте­ресованные в добром брачном согласии, по обычаю, должны были во время венчания одновременно встать на подножник, расстеленный около аналоя, одновременно креститься, одновременно заду­вать венчальные свечи. Верили, что обеспечить будущую соглас­ную жизнь новобрачных можно с помощью воска с венчальных свечей, прикрепленного к божнице, а также с помощью съеденного молодыми в брачную ночь «обвенчанного» куска хлеба, т. е. хлеба, который невеста вовремя венчания держала под грудью.

Некоторые обрядовые действия должны были предохранить молодых от измены. Так, запрещалось кому-либо стоять или да­же проходить между женихом и невестой. Верили, что именно во время венчания можно обеспечить здоровье молодым. Для этого надо в момент, когда священник обводит брачующихся вокруг аналоя, тихонько произнести: «Хвори, боли, не привенчайтесь, а доброе здоровье привенчайся»; при словах «раба Божия венчает­ся» надо было сказать: «А у меня болезнь кончается».

Будущее хозяйственное благополучие старались обеспечить в тот момент, когда жених и невеста подходили к церкви: рассти­лали перед ними белую новую ткань, бросали под ноги деньги, осыпали зерном, — а также во время венчания, когда невеста прятала за пазухой хлеб, насыпала в обувь соль, жито, «чтобы всегда их было вдоволь», прикрепляла к одежде клочок шерсти, «чтобы овцы хорошо плодились», и т. д.

Считалось, что предметы, находившиеся у жениха и невесты во время венчания, обладают особой магической силой. Так, воск венчальных свечей и вода, слитая с благословенной иконы, ис­пользовались для лечения младенцев. Венчальная рубаха якобы снимала боль, помогала женщине при родах. В некоторых дерев­нях хозяин дома надевал на себя венчальную рубаху в первый день сева, чтобы собрать осенью хороший урожай. Обручальное кольцо использовалось при гаданиях на святках.

После венчания новобрачные в северных губерниях Евро­пейской России, а также во многих деревнях Сибири и Алтая ехали в родительский дом на свадебный пир. Там же по окончании пира проходила и их брачная ночь. В юж­норусских деревнях после венчания каждый возвращался в свой дом, но вечером жених приезжал к невесте, где и проходила их первая брачная ночь, а свадебный пир начинался после сообще­ния о том, что молодые стали мужем и женой.

Молодые люди, жившие невенчанными, не считались му­жем и женой, а их дети признавались незаконнорожденными. В то же время, по народным представлениям, самого венчания было недостаточно, чтобы признать брак состоявшимся. На­стоящим он становился только в том случае, если был оформ­лен согласно традиции, с выполнением всех установленных об­рядовых действий.

Брачная ночь (подклет) - один из основных свадебных обрядов, физическое и правовое скрепление брака.

Брачная ночь обычно следовала за венчанием и свадебным пиром и проходила в доме родителей жениха. В южнорусских губерниях, там, где после венчания новобрачные возвращались в родительские дома, ее устраивали в доме родите­лей невесты до главного свадебного пира.

Местом проведения брачной ночи всегда служило холодное помещение: подклет, клеть, горница, чулан, сенник, баня, амбар, иногда хлев или овчарня. При этом использовались постельные принадлежности из приданого невесты. Высокое брачное ложе сооружали на деревянном настиле. На доски укладывали мешки с мукой, ржаные снопы, несколько матрасов, набитых сеном, иногда перину, множество подушек. Все это покрывали белой простыней с вышитым подзором, спускавшимся до самого пола, красивым одеялом. Постель для новобрачных застилали по­стельницы - сватки со стороны жениха и невесты, а также мать или сестра жениха. После того, как устройство брачного ложа бы­ло закончено, постельницы укладывали под него кочергу, сково­родник, несколько поленьев и обходили постель с веткой рябины или можжевельника, которую потом втыкали в стену.

Брачная постель

Считалось, что кочерга, сковородник, можжевельник, ряби­на могут обеспечить новобрачным защиту от злых сил, мешки с мукой и ржаные снопы — благополучие в совместной жизни. Поленья же символизировали будущих детей: чем больше по­ложить поленьев под ложе новобрачных, тем больше будет у них детей.

На брачную постель молодых провожали дружка, свашки, иногда все свадебники, т. е. все приглашенные на свадебный пир. Проводы новобрачных сопровождались хохотом, шумом, приба­утками, эротическими наставлениями, песнями.

Первым в брачную комнату обычно входил дружка и не­сколько раз ударял но постели кнутом, отпугивая нечистую силу. В ряде мест России существовал обычай, по которому дружка должен был заплатить постельницам выкуп. Дверь спальной комнаты закрывали на замок и ставили снаружи клетника - ох­ранника, в его задачу входило охранять новобрачных от нечис­той силы, которая могла их испортить, и отгонять подзагулявших свадебников.

Оставшись одни, новобрачные должны были выполнить ряд утвержденных традицией обрядовых действий, обеспечивавших, по поверью, согласную супружескую жизнь, богатство, здоровое потомство. Так, например, перед тем как лечь в постель, ново­брачным полагалось съесть курицу и хлеб. Причем хлеб рассмат­ривался как символ будущего богатства молодых, а курица — как знак их будущей плодовитости. Согласная супружеская жизнь, с точки зрения крестьян, достигалась покорностью жены мужу. Новобрачной приходилось продемонстрировать смирение, сняв сапоги с мужа. Желание быть хозяином в семье новобрачный демонстрировал, заставляя не­весту просить у него разрешения лечь с ним в постель.

Во время брачной ночи к молодым несколько раз заходил дружка, справляясь о том, состоялся ли половой акт. По обычаю, распространенному почти во всех местностях России, дефлора­ция девушки в первую брачную ночь была обязательной. Если все заканчивалось благополучно, дружка оповещал об этом пи­рующих гостей, а молодых или выводил к гостям, или же остав­лял в спальной комнате до утра. Обрадованные гости запевали частушки эротического содержания, в которых рассказываюсь о событии, происшедшем между женихом и невестой:

Как на горке, на притычке

Зайчик просит у лисички.

А лисичка не даёт,

Зайчик лапкой достает.

Утром новобрачных будили и проверяли добрачное целомуд­рие девушки. Будили обычно те, кто отводил молодых в спальню (дружка, свашки, иногда родители, свадебники), стуком в дверь, криками, звоном колокольчиков, битьем горшков о дверь или по­рог комнаты, сдергиванием одеяла, обливанием водой. Оповеще­ние родни, гостей и всей деревни о том, что невеста до свадьбы сохранила или, наоборот, утратила «честно-похвально девичест­во», происходило через обрядово-игровые действия. Так, напри­мер, в селах Пермской губернии, в случае если новобрачная ока­залась «честной», дом молодоженов украшали полотенцами и скатертями с красными вышивками. Такие же полотенца дружка привязывал к дугам лошадей, отправляясь к родителям ново­брачной. Во Владимирской губернии о целомудренном поведе­нии девушки до свадьбы свидетельствовала брачная простыня, вывешенная в переднем углу избы. В некоторых деревнях свадебники во главе со свашкой и дружкой с гиканьем, криками, звоном и шумом ездили по деревне, размахивая, как флагом, ру­башкой новобрачной. В станицах донских казаков всем гостям второго дня свадьбы прикалывалась гроздь калины. Нередко при благополучном исходе брачной ночи начинали бить горшки, приговаривая: «Сколько кусочков, столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек»,

В случае «нечестности» молодой женщины, утратившей дев­ственность до брака, ее родителям надевали на шею хомут, отцу новобрачной подавали пиво в дырявом стакане. Такому же унижению подвергалась и сваха: «Свахе первая чарка и первая палка».

Требование целомудрия от невесты, а в некоторых деревнях и от жениха, диктовалось представлениями крестьян о том, что превращение девушки в женщину, а юноши в мужчину могло произойти только в ходе выполнения обрядов, соблюдаемых в определенном порядке. Нарушение их последовательности рас­сматривалось как нарушение хода жизни, посягательство на ее основы. Существовало представление, что девушка, потерявшая девственность до брака, будет бесплодной, рано останется вдо­вой или оставит вдовцом мужа, что семье грозят голод и нищета.

Брачная ночь считалась очень важным обрядом свадебного ритуала. Она заканчивала серию обрядовых действий, связанных с переходом девушки и парня из одной половозрастной категории в другую. Этот переход на символическом уровне осмыслял­ся как смерть и воскресение. Девушка и парень после брачной ночи, по древним представлениям, возрождались и новом качест­ве, что выражалось в перемене прически, головного убора, одеж­ды, поведения. Брачная ночь превращала парня, в юношу, мо­лодца в молодого, а девушку, девку, девицу, деву — в молодицу, молодушку, молодку.

Окручивание молодой (довивание молодой) — свадебный обряд, во время которого невеста меняла прическу и головной убор с девичьих на женские.

Обряд проводился в один из кульминационных моментов свадебного ритуала: сразу же после венчания на церковной па­перти или в сторожке церкви, в доме жениха перед княжьим сто­лом, и середине свадебного пира, после брачной ночи. Окручива­ние молодой проходило обычно в присутствии жениха, родите­лей жениха, дружки и свашек, носило обрядово-игровой харак­тер и сопровождалось приговорами, пением приуроченных к это­му случаю песен.

Выполнение обряда отличалось местным своеобразием. Так, и некоторых деревнях Русского Севера женскую прическу — две косы вместо одной девичьей — заплетали свашки; одну косу пле­ла невестина свашка, приговаривая: «Носи девиц», другую — свашка жениха со словами: «Носи молодцов». Каждая свашка старалась первой заплести косу, чтобы молодуха родила первен­ца того пола, который она заклинала. Заплетенные косы укладывали вокруг головы и покрывали кокошником, сборником или повойником со словами: «Стала коса двухвосткой, под повойник ушла, запряталась».

В русских селах Алтая молодую окручивали после приезда от венца. Свахи сажали невесту в угол, завешивали се со всех сторон платками, заплетали две косы, укладывали их вокруг головы, на­девали самшуру и платок. Затем молодую показывали жениху и заставляли молодых посмотреться вместе в одно зеркало, чтобы «жить дружно». У русского населения Латвии плетение двух кос и надевание

Л.Н. Барбарин. Повивают невесту

повойника проходило в присутствии подружек. Мать новобрачного приносила квашню, покрывала ее подушкой и просила сесть на нее новобрачную, «чтобы молодуха пышной была». После того как косы были заплетены, а повойник одет, де­вушки старались вытащить из-под молодухи квашню и вынести ее из избы. Жених же должен был постараться затащить квашню на печку. Если девушкам удавалось вынести квашню из избы, то, по поверью, они должны были в этом году выйти замуж.

Песни, исполнявшиеся свашками при перемене прически и головного убора, также в разных местностях были различными. Однако в них звучала одна и та же тема: утверждение девушки в новом статусе. Так, в Орловской губерния пели:

Чего мы хотели,

То мы и сделали:

Из дежки — лепешки.

Из муки — пеленешки.

Из девки — молодицу.

Переход к женской прическе, надевание головного убора считались очень важным обрядовым моментом русской свадьбы. Русские крестьяне говорили: «Подруги косу плетут на часок, а свахи на век».

Хлебины (отводины, отгостки) — последний обряд свадьбы, застолье для новобрачных в доме родителей молодухи.

Родители новобрачной готовили для приехавших к ним до­чери и зятя хорошее угощение. Теща перед застольем потчевала зятя блинами или яичницей, а он при этом демонстрировал свое отношение к ней. Это происходило в форме своеобразной обря­довой игры. Теща ставила перед зятем блины или яичницу; зять откусывал блин или брал ложкой яичницу с края в том случае, если его жена сохранила девственность до брака, и благодарил тещу за хорошую, честную дочку. Та в ответ причесывала зятя, слегка смазывала ему голову маслом и приговаривала: «Баран, баран, не ходи но чужим дворам, люби свою ярочку!» Если же молодая оказалась «нечестной», т. е. не сохранила целомудрия до свадьбы, зять проедал блин в середине, переворачивал яичницу и высказывал претензии за плохое воспитание дочери. После этого молодые сразу же уезжали домой. Если все было благополучно, то пир в доме родителей молодухи продолжался (90).

Таким образом, старинный русский свадебный обряд был сродни развернутому театрализованному действу, в ко­тором существовал традиционный сюжет, были распределе­ны роли и синтезированы различные виды народного творче­ства (пение, заговоры, танец, декоративно-прикладное твор­чество и др.). Не случайно в народе говорили, что свадьбу «играют». Вместе с тем, традиции русской свадьбы - это воплощение исконных ценностей семьи, домашнего очага, продол­жения рода, матери и материнства. Сохранение и передача этих ценностей новым поколе­ниям имеют важное значение и в наши дни, когда растет ста­тистика распада семей, детской беспризорности и других проблем, корни которых - в утрате исконных народных тра­диций создания семей.

СМЕРТЬ - необратимое окончание жизни человека.

В русской деревне к смерти относились как к естественному явлению, тем более если речь шла о старом человеке. В то же время она воспринималась как нарушение обыденного течения жизни коллектива.

Представления о сущности смерти, распространенные в на­родной среде, были очень противоречивы. Крестьяне, особенно глубоко верующие, воспринимали смерть в духе христианского вероучения: как переход в вечную жизнь, как акт причащения че­ловека к бессмертию. Они верили, что в день второго пришест­вия Иисуса Христа произойдет воскрешение из мертвых и Господь будет решать судьбы людей на Страшном суде. Эта вера ос­новывалась на христианском вероучении.

Правда, в народном сознании часто христианские идеи соче­тались с древними мифологическими представлениями. Смерть рассматривалась как своеобразная метаморфоза, произошедшая с человеком. Покойник отделялся от мира живых, перемешался в иное пространство, в мир предков. Эти архаические представле­ния корректировались христианской идеей о бессмертии души. Люди были убеждены, что в загробный мир отправлялся не caм человек, а его душа, выходившая из тела в момент агонии.

Переход души умершего и загробный мир осмыслялся как длительный путь, дальняя и трудная дорога, в конце которой его ожидала встреча с умершими родственниками и новая, иная, чем на земле, жизнь. Особенно ярко эти представления о смерти про­явились в произведениях русского фольклора, прежде всего в причитаниях по умершему.

В одном из причетов рассказывается, как покойник пешком идет в «иной» мир, встречая на пути разные препятствия, пре­одолевая их ради встречи с предками. Соединение с предками рассматривалось как желанный ко­нец этого пути.

Русские люди, естественно, задумывались и о причинах смерти. Их рассуждения на этот счет могли быть одновременно рациональными и иррациональными, мифологическими. Смерть старого человека объясняли исчерпанностью запасов жизненной силы, данной ему при рождении Богом. Верили, что смерть мог­ла наступить от болезней, возникших в результате воздействия нечистой силы, или быть Божьим наказанием за тяжкие грехи.

Верили и в то, что смерть могла быть хорошей и нехорошей, легкой или трудной. Хорошей, «благодатью небесной», счита­лась смерть в родном доме, в окружении близких людей, в пол­ной памяти, без больших мучений, после причащения и соборо­вания. Нехорошая смерть - смерть, наступившая без покаяния, вдали от дома, в дурном месте. Легкая смерть воспринималась как награда за благочестивую жизнь. Трудная смерть — удел лю­дей, много грешивших в земной жизни или совершивших осо­бенно тяжкий грех: «Бога прогневишь, и смерти не даст».

Представления русского народа о смерти определили те пра­вила, следуя которым умирающего провожали в «иной» мир.

К умирающему человеку обязательно звали священника, ко­торый совершал над ним таинство соборования для исцеления и отпущения грехов. По правилам христианской Церкви таинство должно совершаться собором, т. е. семью священниками. Однако в русском православном обиходе человека соборовал один свя­щенник, но семикратно. Соборование проводилось у постели больного в присутствии родственников и соседей, стоявших с зажженными свечами в руках. Для исполнения обряда на стол, по­крытый белой скатертью, ставили блюдо с хлебным зерном, в центре которого находилось кандило — небольшой сосуд, а во­круг семь восковых свечей и между ними семь стручцов — пало­чек, обмотанных на одном конце ватой. Проведение обряда начиналось с чина освящения елея. Кандило наполняли елеем (дере­вянным маслом) в знак милости Господней и красным вином в напоминание о крови Иисуса Христа, зажигали свечи и читали молитвы, затем семь избранных мест из Апостола и семь еван­гельских повествований. После прочтения каждого евангельско­го текста священник крестообразно мазал палочкой с елеем лоб, щеки, губы, руки и грудь больного, произнося молитву с прось­бой, обращенной к Богу, Божьей Матери, Иисусу Христу, апо­столам и святым угодникам, о снятии с больного «телесной и ду­шевной немощи и оживотворении его». После каждого помаза­ния и молитвы гасили свечу. Затем священник возлагал на голо­ву больного раскрытое Евангелие и просил Бога о прощении всех его грехов. Затем больной целовал Евангелие и крест, а свя­щенник читал завершающие таинство молитвы.

Для близких родственников считалось важным получить благословение умирающего на дальнейшую жизнь, попросить у него прощения за причиненные обиды, облегчить его мучения, помочь его душе выйти из тела. Умирающему давали в руки ико­ну, которой он осенял крестообразно каждого подходившего к смертному ложу. Старались также получить от умирающего че­ловека наказ, т. е. распоряжение, своего рода совет на дальней­шую жизнь, который необходимо было не только принять к све­дению, но и выполнить. Считалось, что человек, находящийся на грани жизни и смерти, получает знания о будущем, полезные ос­тающимся на земле людям.

Люди, находящиеся у постели умирающего, должны были позаботиться о том, чтобы кончина была сравнительно легкой, постараться облегчить переход души, расстающейся с телом, в «иной» мир. Прежде всего, во время агонии должна была со­блюдаться полная тишина, запрещалось плакать, причитать. Громкое выражение горя, по поверью, могло испугать душу, вы­ходящую из тела, «сбить ее с пути». Во время агонии можно бы­ло только молиться. Молитва рассматривалась в данном случае как помощь ангелу, борющемуся у постели с чертом за душу умирающего: «Ангел Господень, возьми душу на свои ручень­ки». Если больной умирал трудно и мучительно, то проводи­лись специальные ритуалы, помогавшие ему или его душе совершить переход в иное пространство. Умирающего переклады­вали на пол, чтобы он был «ближе к земле», подстилали под не­го солому: «Пришел в мир на соломе и ушел из мира на соло­ме», укладывали его вдоль матицы - параллельно балкам по­толка, чтобы «по путям было на тот свет идти», или на лавку под божницу, чтобы Бог помог умереть, и т. п. Желая помочь душе выйти из тела, расстегивали одежду умирающего, снимали печную заслонку, развязывали узлы, открывали окна, двери, замки, обливали святой водой.

Смерть человека наступала, по поверью, в момент, когда ду­ша покидала тело. Говорили, что умирающий расстался с душой, попрощался с ней, испустил дух, «сподобился с душеньки спус­титься». Существовали особые приметы, свидетельствующие о том, что душа покинула тело: плеск в чаше с водой, поставленной у изголовья умирающего, колыхание полотенца, висящего неда­леко от постели, появление бабочки на окне и т. п. Освободив­шаяся от тела душа, по поверью, садится на грудь к покойнику, летает кругами над покинутым ею телом, а затем, после похорон, в течение сорока дней посещает знакомые ей места, прилетая ночевать в родной дом. В это время в доме не тушат огня, оставля­ют для души на окне хлеб, воду, полотенце.

Обмывание — ритуал, исполнявшийся через один-два часа после смерти че­ловека.

В православной традиции значение этого ритуала связано с необходимостью предстать перед Богом в чистоте, полученной человеком в момент крещения.

Обмыванием покойника обычно занимались старые женщи­ны и мужчины, а также девушки, давшие обет безбрачия. Моло­дым людям принимать участие в похоронной обрядности запре­щалось, чтобы не утратить способность к деторождению. Счита­лось, что умерший человек обладает силой, пагубно воздейст­вующей на все живое.

Обмывание проводилось чаще всего в присутствии ближай­ших родственников под чтение молитв и причитания женщин. Покойника укладывали на полу поверх соломы или расстелен­ных досок, ногами к дверям, головой к божнице, а затем тщательно обмывали теплой водой из горшка с помощью мочалки и мы­ла, вытирали холщовой тряпкой и причесывали.

После обмывания горшок обязательно разбивали, а осколки вместе с мылом, мочалкой, тряпкой, гребнем и соломой выбрасывали. Верили, что и вещи, соприкасавшиеся с покойником, при­обретали омертвляющее свойство: место, куда была вылита вода после обмывания, становится бесплодным, а случайно наступив­ший на него здоровый человек — больным; неразбитый горшок, оставшийся в доме, мог вызвать приход мертвеца, а найденный кусок мыла — разлучить брачную пару, наслать бесплодие.

Обряжение – ритуал переодевания умершего в специальную «покойниц­кую» одежду.

Покойника обряжали сразу после его обмывания, причем де­лали это те же люди. Одежда, в которую обряжали покойника называлась «смерятеная», «смертная», «покойницкая». Погребальная одежда, как правило, приготавливалась заранее — за не­сколько лет до смерти человека — и хранилась завязанной в спе­циальный «смерятеной узел». От обычной одежды она отлича­лась материалом, цветом, покроем и способом шитья. Все пред­меты погребального костюма имели архаичный покрой, их шили из белой холщовой ткани (поневы — женская поясная одежда — шили из черной шерстяной ткани) на руках, суровыми нитками. При шитье стежки иголкой прокладывали обязательно «от се­бя», а нитку не закрепляла узлами. В некоторых деревнях иглу держали левой рукой, а ткань не разрезали ножницами, а рвали руками. Рубаха, надеваемая на умершего, не имела пуговиц, за­понок, ее ворот завязывали тесьмой или суровыми нитками. На ноги покойнику надевали лапти, которые также плели особым способом, и завязывали их па ногах с помощью обор иначе, чем у живых людей. Голову умершей женщины покрывали платком мужчин хоронили без головного убора. Верхнюю одежду заменял саван, сшитый из двух полотнищ ткани, с капюшоном, без рукавов и застежек.

В некоторых областях России покойника обряжали иначе. В качестве погребальной в одних деревнях использовалась вен­чальная одежда: «В чем венчаться, в том и скончаться» говори­ли русские люди; в других — праздничная одежда; в третьих — одежда, которую покойник носил перед смертью или и которой умер. Следует также отметить, что девушек, умерших в расцвете юности, почти повсюду хоронили в свадебном платье с венком из цветов на голове, а молодого неженатого парня — в праздничном костюме.

Каждого православного человека, умершего естественной смертью, хоронили с нательным крестом, надетым на шею, и вен­чиком на лбу в виде ленточки с текстом молитвы.

Отпевание – православный обряд, который совершают над умершим в православном храме перед погребением.

Гроб с умершим ставили посередине храма так, чтобы лицо покойного было обращено к алтарю. Отпевание проходило в присутствии родственников умершего, стоявших окаю гроба с горящими свечами в руках.

Обряд отпевания представляет собой просьбу, обращенную Церковью в лице священника к Богу, о прощении грехов умерше­го человека и разрешение его в Царство Небесное. Обряд начина­ется с песнопений, в которых говорится о том, что человек при­шел из земли и должен уйти в нее за нарушение заповедей Гос­подних. Однако он может надеяться па прощение грехов, так как, несмотря на них, не перестает быть «образом Славы Божьей». После этого читаются те главы Апостола и Евангелия, в которых говорится о воскрешении мертвых, затем читается так называе­мая разрешительная молитва, которой разрешаются, т. е. снима­ются все грехи покойного, в которых он покаялся перед смертью или забыл покаяться. Текст молитвы вкладывают в руку умерше­го. После этого присутствующие «дают умершему последнее це­лование», его тело закрывают саваном, и священник, посыпая его крестообразно землей, говорит: «Господня земля и исполнение ея». Затем гроб закрывают, и умершему поется «вечная память».

Отпевания лишались самоубийцы, люди, подозревавшиеся в колдовстве, а также отлученные от Церкви. Русские люди придавали очень большое значение обряду церковного отпевания: счи­талось, что неотпетый покойник не может найти дорогу в загроб­ный мир и будет наносить вред живым.

Похороны - ритуал предания умершего земле. Похороны проводились всегда на третий день со дня смерти человека. Это было обусловлено широко распространенным представлением о том, что покойный может в эти дни еще вер­нуться к жизни.

На мифологическом уровне похороны осмыслялись как начало пути умершего (его души) в загробный мир, где он должен предстать перед ликом Божьим с отчетом о выполнении обяза­тельств, возложенных на него при рождении.

Похороны начинались с выноса гроба с телом покойного из дома. Это происходило рано утром и позволяло попасть в цер­ковь до обедни, провести отпевание, дойти до кладбища и пре­дать тело умершего земле в дневное время. Во второй половине дня и вечером обряд погребения не совершали, так как счита­лось, что это время принадлежит мертвецам — обитателям клад­бища, покой которых живые не должны нарушать. Верили также, что человека, похороненного днем, заходящее вечером солнце ус­пеет взять с собой в «иной» мир.

В богатых семьях на вынос приглашался священник, кото­рый совершал литию - краткую заупокойную службу — и сопро­вождал покойника до церкви, а затем и до самого кладбища. Вы­нос гроба, по обычаю, происходил в присутствии не только род­ственников, но и всех соседей и знакомых. Похоронное шествие открывал человек с иконой, за ним шли двое мужчин — они нес­ли крышку гроба, а за ними шли мужчины, которые несли на ру­ках гроб с умершим. Вслед за ними шли родственники и соседи. Вынос гроба и путь до церкви сопровождались причитанием и плачами женщин, которые оплакивали смерть, рассказывали о горе живых, потерявших близкого человека, просили умершего передать приветы в «иной» мир, сообщить предкам о споем «жи­тье-бытье». Во время похорон богатых людей раздавался коло­кольный звон, который считался гласом Господним и мог, по по­верью, вызволить душу умершего из ада. Процессия медленно продвигалась по деревне, останавливаясь около памятных для покойного мест или домов людей, которых покойный особенно любил и уважал. Увидев процессию, люди выходили из домов, крестились, читали молитву и присоединялись к шествию. По­сле выхода за околицу похоронная процессия останавливалась на первом перекрестке. Это делалось для того, чтобы соседи, не собиравшиеся идти в церковь и на кладбище, могли проститься с покойником, а покойник попрощаться с деревней.

Затем гроб, если церковь и кладбище были далеко, перекла­дывали на сани или телеги, и похоронная процессия отправля­лась в путь. На кладбище похоронную процессию встречали ко­пальщики — мужчины, копавшие могилу. Гроб ставили на краю могилы, священник совершал литию, гроб закрывали крышкой и медленно опускали в землю на веревках или полотенцах. При этом было необходимо, чтобы лицо умершего было обращено на восток — Божью сторону. Крест водружали в ногах покойного, чтобы после воскресения из мертвых покойник увидел крест и лик Бога, появившегося на восточной стороне. В могилу бросали медные деньги, «чтобы душа имела чем заплатить за перевоз ее на тот свет» или «чтобы было чем откупиться от греха». После погребения служили панихиду и совершали поминовение: рас­стилали на могиле скатерть, раскладывали пироги, ставили мед, кутью, блины.

Вынос гроба с умершим из дома, движение похоронной про­цессии на кладбище, погребение, возвращение с кладбища — все это сопровождалось множеством магических действий, направ­ленных как на то, чтобы обеспечить окончательный переход умершего в «иной» мир, не позволить ему возвратиться в мир живых, так и на то, чтобы защитить живых от вредоносного влияния смерти. Покойника обычно выносили из дома через ка­кой-либо запасной выход — через хлев или окно. Похоронная процессия двигалась на кладбище по самой длинной и запутан­ной дороге, сани с покойником несколько раз поворачивали на перекрестках. Это должно было, по поверью, «запутать» умер­шего, если бы он вдруг захотел вернуться с кладбища в родной дом. Оставшиеся в доме люди старались сделать дом для него не­узнаваемым: переворачивали вверх ножками столы, стулья, табу­реты, стремились «смыть» все следы покойника, очистить дом от смерти: вымыть пол, лавки, стены, посуду. Постель умершего вы­носили в курятник, чтобы ее могли «опеть петухи», крик кото­рых, как считалось, прогоняет нечистую силу. По лавке, на кото­рой стоял гроб с покойником, было принято слегка ударять топо­ром, чтобы «отсечь смерть». После возвращения с кладбища по­лагалось провести очистительный обряд: вымыть руки и лицо, перекреститься. Кроме того, с очистительными и охранительны­ми целями использовались молитвы, заклятия, заговоры, ладан, вода, в том числе и крещенская, веник, ухват, топор и другие предметы домашнего обихода, выступавшие в ситуации похорон как обереги.

Интересным обычаем, исполнявшимся русскими людьми на похоронах, был обычай подавать милостыню ради умершего. Это делали в день погребения и в течение сорока дней после смерти. Людям, пришедшим в дом проститься с покойным, родственни­кам, нищим на кладбище раздавались деньги, платки, полотенца, куски холста, принадлежавшие умершему вещи. Первому встре­ченному погребальной процессией человеку передавали кусок холста с завернутой в него краюшкой хлеба. Люди, получившие дар, должны были молиться за усопшего. Этот обычай связан с народными представлениями о том, что судьба умершего до Страшного суда находится в руках живых. Если молиться за не­го, проводить поминания в церквях, то можно помочь даже мно­го грешившему человеку освободиться от вечных мук в аду. Осо­бенно действенной считалась «тайная милостыня»: хлеб, яйца, куски холста, ситца, платки, восковые свечи и другие дары, поло­женные под окно или на порог бедного дома, оставленные неза­метно в доме соседа, на церковной паперти или у колодца. Полу­чивший дар «в знак памяти», «на помин души» должен был по­молиться за безымянного грешника (90).

Похороны. XIX век. С рис. П. Каверзнева

Поминки (помин, поминание) — обряд в память об умершем родственнике, проводившийся членами его семьи.

Необходимость поминать умершего родственника была свя­зана с христианскими представлениями, адаптированными народным сознанием. Верили, что душа умершего в течение сорока дней находится на земле и навещает места, которые человек по­сещал при жизни, прилетая на ночь в родной дом. Через сорок дней душа отправляется в Загробный мир и летит туда в течение года, встречая на пути множество препятствий. В годовщину смерти она приходит на тот свет, где ее встречают души предков. Поминки, по народным представлениям, были необходимы для облегчения страданий души умершего, особенно в первые сорок дней, когда она еще тесно связана с этим миром, а также для того, чтобы сделать ее путь в загробный мир более легким, снять с умершего грехи.

Поминки проводились в течение года после кончины челове­ка в определенные дни: на третий день после смерти, который совпадал, как правило, с днем погребения, на де­вятый, сороковой и в ее годовщину. Народное толкование выбо­ра именно этих дней для поминок не очень отличалось от толко­ваний, предлагаемых официальной Церковью. Русские люди считали, что поминки третьего дня надо проводить для того, чтобы Бог воскресил умершего для будущей блаженной жизни, как он воскресил Иисуса Христа на третий день после смерти; по­минки девятого дня необходимы для того, чтобы Бог причислил умершего к лику святых угодников, которые подразделялись на девять чинов ангельских. В сороковой день нужно поминать умершего, чтобы Иисус Христос, вознесшийся на небо на соро­ковой день, вознес его в небесную обитель. Верили, что в этот день душа умершего покидала дом, где она находилась сорок дней, и отправлялась в далекий путь в «иной» мир. Годовщина смерти требует поминания потому, что в этот день бессмертная душа рождается вновь для жизни вечной. В некоторых местно­стях России отмечали также шестой, двадцатый (двадцать пер­вый) день после смерти, а также полгода со дня смерти.

Поминки проходили примерно одинаково на всей террито­рии России. Они включали в себя посещение храма и могилы усопшего всеми родственниками, раздачу милостыни и поми­нальный обед.

Домашние молитвы и посещение храма были обязательной частью поминок. В доме читалась молитва: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих и всех усопших сродников и благодете­лей моих, и прости их вся согрешения вольная и невольная, и да­руй им Царствие Небесное». В церквях проводились по заказу родственников умершего заупокойные обедни, а также панихи­ды, т. е. короткие службы, состоящие из молитв о прощении гре­хов и упокоении в Царстве Небесном умершего. Богатые люди могли заказать в храме сорокоуст, т. е. поминовение, которое со­вершается в течение сорока дней после смерти со служением за­упокойной литургии и панихиды. В конце заупокойной литургии родственники умершего раздавали всем присутствовавшим просфоры со словами: «Помяни раба Божьего» — и угощали церковный причт в доме священника или псаломщика пирогами.

После посещения храма полагалось посетить могилу усопше­го. Собравшиеся около нее родственники сначала молились после молитвы начиналось оплакивание умершего женщинами. Затем все присутствовавшие, помянув умершего кутьей — блю­дом из разваренного риса с сахаром и изюмом или из распарен­ных с медом зерен пшеницы (ячменя), медовой сытой — медом, разбавленным водой, отправлялись в дом умершего на поми­нальный обед.

Обед обычно начинался с чтения молитвы всеми присутство­вавшими. Обязательными поминальными блюдами были кутья, медовая сыта и овсяный (ржаной, клюквенный) кисель. При этом обед начинался с кутьи, а заканчивался киселем или медом. На Европейском Севере в качестве поминального блюда подава­ли рыбный пирог, а в южнорусских губерниях — блины. Помимо этой готовили и обычную еду, скоромную или постную, в зависи­мости от дня, на который приходились поминки.

Русские крестьяне верили в то, что на поминальных трапезах присутствует сам умерший. Во многих местностях России трапе­зам предшествовали «поиски покойника», т. е. ритуальный обход жилых и хозяйственных помещений с целью обнаружить умершего и пригласить его за поминальный стол. В некоторых дерев­нях близкий родственник умершего перед началом обеда выхо­дил на дорогу, ведущую в сторону кладбища, и приглашал его прийти в дом: «Приди, родимый, посиди!» Считалось, что покой­ник - хозяин на своих поминках, это его пир и его гости. Покой­нику оставляли за столом самое почетное хозяйское место: в пе­реднем углу под божницей; ставили для него на конец стола под скатерть миску, чарку водки, ковш с пивом, выкладывали хлеб и ложку. При каждой смене блюд в миску кзади немного еды со словами: «Покушай, родимый, покушай».

Каждая из поминальных семейных трапез имела свои осо­бенности. Обед в день погребения собирал довольно много наро­да. Приходили все люди, так или иначе занятые в похоронах, а также церковный причт. На обед могли прийти по приглашению и без приглашения все соседи, друзья и родственники. Поминки девятого дня носили узкосемейный характер. На них присутст­вовали только близкие родственники, а поминальная трапеза, как и трапеза погребального дня, не была обильной.

Сороковины (сорочины) – т. е. сороковой день после смерти, от других поминальных дней отличались сложностью обрядовых действий и особой торжественностью. В этот день собравшиеся в доме умершего провожали его душу в загробный мир. По традиции, на приводы души необходимо было пригласить возможно большее количество людей: близких и дальних родственников, соседей, а если провожали душу известного и богатого человека то необходимо было приветливо встретить, накормить приходивших к дому нищих, богомолок, странников. Хозяева должны были приготовить для всех обильное угощение с большим коли честном хмельных напитков. Перед домом обычно ставился стол с поминанием, т. е. с кутьей и медовой сытой. Приходившие на поминки люди отведывали поминания, читали короткую молитву и лишь затем проходили в дом. После окончания обеда все отправлялись провожать покойника в «иной» мир. Это проходило в разных местностях по-разному. В одних деревнях все присутствовавшие, взяв с собой кисель, шли на кладбище. Там они кланялись, читали молитвы, выпивали взятый с собой кисель, а затем возвращались домой. В других местах родные, выйдя за околицу, вытряхивали в сторону кладбища полотенце, на котором, по поверью, все сорок дней отдыхала душа усопшего.

Полотенце – место обитания души покойника в течение 40 дней после смерти.

Деревня Шумилово. Смоленская область. Фото.

В некоторых губерниях Европейской России на сороковинах выбирался специальный человек — проводник души в «иной» мир. Это мог быть священник, дьячок или обмывальщик (обмывальщица). В Пермской губернии обмывальщик переодевался в одежду умершей, изображая его самого. Ему давалась в руки котомка с вещами, которые, по поверью, могли пригодиться в пути: полотенце иконы, скатерть со стола, чашка, ложка, нитки, иголки, хлеб. Обмывальщик выходил с котомкой из дома и останавливался на улице для прощания. Каждый из присутствовавших на сорочинах подходил к нему со словами: «Прощается с тобой дитя твое (мать твоя, отец твой...)». Распрощавшись со всеми, обмывальщик уходил из деревни.

Важной особенностью поминок, прежде всего поминок сорокового дня, была раздача милостыни. Это были вещи, принадлежавшие умершему: платки, полотенца, отрезы ткани. Дар получали все, кто помогал на похоронах. Получивший дар должен был молиться о новопреставленном.

Поминки, проводившиеся но умершему человеку, объединяли членов семьи и близких людей, связанных кровным родством или свойством, формировали чувство близости с сельской общиной, давали надежду на дальнейшую поддержку и заботу (90).