53. «Казбек», 1903, № 1680 (28 августа)

6. Л.Н. Толстой (28 августа 1828 – 1903 гг.)

Сегодня истекает 75 лет со дня рождения гр. Л.Н. Толстого. Взоры всего цивилизованного мира невольно обратятся в этот день на Ясную Поляну, где старое русское барство, русское дворянское гнездо красиво соединилось с аристократизмом мысли, где многие и долгие годы живет и творит «великий писатель земли русской».

Не многим дается в удел так плодотворно использовать свою жизнь, как наш маститый юбиляр, составляющий гордость России; не многим удается создать на своем веку столько художественных образов и картин, затронуть столько жизненных вековечных вопросов, внести столько для своего народа и для всего человечества, осветить новым светом величайшие проблемы жизни и нравственности…

Эти слова еще в большей степени приложимы к Л. Толстому в настоящее время, когда вещее слово его проникает далеко за пределы родины <…> Европе, Америке, вызывает сочувствие в Индии и Японии. Едва ли на всем земном шаре можно найти образованного человека, который не считал бы Толстого в такой же степени своим писателем, как и лучших авторов своей родины. Одни становятся его безусловными последователями, другие ищут в его мыслях ответа на гнетущие их вопросы; одни им восторгаются, другие оспаривают, но все отдают должное его уму, изумляются силе его слова, относятся с особенным уважением к его мощной величавой личности, подобно которой напрасно было бы искать в наше время мелкоты и посредственности.

<…> Заключительные слова, которыми Толстой закончил «Севастопольские рассказы»: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда».

Этот герой в течение всей литературной деятельности Л.Н. Толстого был предметом его энергичных исканий. Он громит неправду и обличает ложь, не обманываясь спокойной или блестящей внешностью, он ищет то, что скрывается за нею.., находит рабство и уничижение человека, как, например, в искусстве – тяжелый труд тысяч и даже миллионов людей, обеспечивающий развлечение богатых и праздных.

«Пред судом своего сознания и совести, – говорит Мирский в ноябрьской книжке «Журнала для всех», – прошлый год «великий писатель земли русской» привел едва ли не все вопросы современного человека: о науке, любви к женщине, о семейной жизни, об общественной деятельности, о правде и неправде <…>, дал приговор, часто суровый, всегда оригинальный и глубокомысленный, добираясь до корня дела умом. Лев Николаевич часто «обижает» нас подобной прямолинейностью, но в то же время нет человека, «которому мы прощали бы так многое»… <…>

Поставленный сам в силу своего гения неизмеримо выше окружающей его толпы, он не проповедовал, однако, аристократической морали сверхчеловека, и его всегда тянуло к слабым, «чистым сердцем» и простым, к тем, что страстно ждут свободы под тяжелым игом жизни <…>

Это влечение к слабому создало из Толстого инициатора народной литературы, получившей в последнее время широкое распространение. Тяготение к несчастным и слабым в связи с пытливым отношением к жизни побудило Льва Николаевича пересмотреть нравственные учения, до сих пор руководившие людьми, дать собственное учение, страстная защита которого привлекла к нему внимание всего мира.

Мучительное искание истины, стремление к совершенствованию и справедливости нашли себе отражение еще в Николеньке <…>, а за ним и в целой галерее лиц, стремящихся открыть истинное значение жизни: Оленин, Пьер, Левин, Нехлюдов и др. И если Тургенев – поэт великих людей, красивых и талантливых, но ненужных представителей дворянской среды, то Толстой – поэт людей сильных, крепких, которыми держалась дворянская жизнь <…> И в своем «Воскресении» Толстой исповедует эту веру пред лицом всего мира в дивном гимне творящей природе и горьком упреке больному человечеству <…>

Зарождение жажды простого и естественного у Толстого, ее развитие, то, в котором она воплощалась в разное время, составляет сущность поэмы, если хотите трагедию жизни Толстого; и в этой личной трагедии Толстого налицо все мотивы, пережитые русской интеллигенцией в отношении к народу. Сначала спокойное пользование дарами судьбы и чужим трудом крепостных, потом уважение, потом желание 60-х гг. учить, «до себя поднять» его и наконец упреки совести за свое привилегированное положение и стремление учиться у народа правде его трудовой жизни. <…>

Он начал с проповеди – жить в согласии с природой <…>. Стоило ему стать в близкое соприкосновение с такой жизнью, как в нем громко заговорила недремлющая совесть, что НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ДОВОЛЬНЫМ, КОГДА РЯДОМ НЕСЧАСТНЫЕ, – и проповедь о жизни, согласной с природой, перешла в проповедь о жизни, помимо того, согласной с голосом природы внутри человека, совестью. Во имя этого начала – вся многолетняя борьба его, все восстание против культуры и разума, все беспокойные искания, весь гнев на науку, искусство, цивилизацию, как вопль возмущенной совести перед неправдой жизни. Его мысль, по ср. г. Мирского, это стрела, выпущенная из лука… И Толстой договорился до крайностей, сведя все искусство к разврату, науку к служению сильным, призывая всю жизнь во имя того, что мужики живут иначе. Но в его проповеди, рядом с голосом измученной совести, ищущей оправдания и удовлетворения, рядом с упреками и проклятиями той жизни, которая унижает человека – ярко светит солнце высший идеал – идеал всемирного братства, идеал, к которому Толстой совершил утомительный тернистый путь. <…>

И на всем пути, как замечает Михайловский, «мы видим, что в своих великих произведениях и своих ошибках, часто очень крупных, всегда от первой до последней написанной строки, он был и есть сам, считающийся с собственной совестью, не раз менявший свои взгляды, но никогда не отступающий от них под каким бы то ни было внешним давлением». Толстой понял сам, что в восстании на науку и цивилизацию больше и сильнее всего говорили в нем гнев и отвращение, во имя упреков совести, не засыпающей и не успокаивающейся, несмотря на богатство, славу, исключительно счастливую жизнь. Понял, но его мятежный дух на этом не мог успокоиться и запыленный, измученный путник вновь поднимается, не изменяя и теперь на склоне лет, как и всегда, своему призванию мечтателя-гуманиста, своему великому идеалу свободы и счастья с неизменным девизом: «Человеку нужен весь мир, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего собственного духа».

Тогда начнется царство науки, как истинной благодетельности человечества; но сначала нужно изменить жизнь, чтобы не было в ней наполняющей ее теперь неправды и зла. И в то время, как все господствующие теперь течения и настроения исходят из мысли, что для победы над злом нужна прямая борьба с ним силою знания – Толстой требует для осуществления всемирного общего «бойкота» против зла подойти с другого конца: «Нужно, чтобы проснулось сердце человеческое, чтобы там засветила мысль о Боге, чтобы эту вот мысль человек признал единственным своим руководством, единственной властью над собой и жил по ее указанию». В. Дубянский