19. "Дворянское гнездо" и.С. Тургенева: трагическая концепция жизни.

^Роман «Дворянское гнездо» был написан в 1858 г. и опубликован в первой книжке «Современника» за 1859 г. Это произведение отлича-ется классической простотой сюжета и в то же время глубокой разра­боткой характеров; на это обратил внимание еше Д. И. Писарев, на­звав в своей рецензии роман Тургенева «самым стройным и самым законченным из его созданий»".

Действие романа относится к 1842 г. Главный герой — Федор Лаврецкий — происходит из старинного родовитого дворянства. Ав­тор подчеркивает, что предки Лаврецкого были оторваны от родной национальной почвы, не понимали народ и не стремились узнать его запросы и интересы. Они старались постигнуть высокую культуру, общаясь с представителями аристократии за границей. Но все теории, которые они вычитывали и дилетантски усваивали из книг западных философов и общественных деятелей, были неприменимы к русской крепостнической действительности. Называя себя «аристократами духа», эти люди читали произведения Вольтера и Дидро, поклонялись Эпикуру и толковали о высоких материях, выдавали себя за поборни­ков просвещения и апостолов прогресса. Но в то же время у них в усадьбах господствовали деспотизм и мелкое тиранство: избиение крестьян, бесчеловечное обращение с прислугой, разврат, унижение дворовых.

Типичным «цивилизованным» барином был отец Федора Лаврец­кого Иван Петрович, который хотел видеть в своем Федоре «сына натуры». Сторонник спартанского воспитания, он приказывал будить сына в четыре часа утра, обливать его холодной водой, велел ему есть один раз в день, ездить верхом. Для соблюдения же светского шика и в угоду принятым обычаям Иван Петрович заставлял Федора одевать­ся по-шотландски, штудировать, по совету Руссо, международное пра­во и математику, а для поддержания рыцарских чувств — изучать геральдику.

Такое уродливое воспитание могло духовно искалечить юношу. Однако этого не произошло. Вдумчивый, трезво и практически мыс­лящий, восприимчивый ко всему естественному, Федор быстро по­чувствовал вред этого разрыва между подлинной жизнью, от которой его искусственно отгораживали, и книжной философией, которой его ежедневно пичкали. В отличие от своих предков, он стремится сбли­зиться с народом, хочет трудиться сам. Но, во-первых, Федор не при­учен к труду, плохо знает реальные условия русской действительнос­ти; во-вторых, его искреннее желание стать ближе к народу наталки­вается на социальные преграды между ним и народом. И все же, несмотря на это, Лаврецкий, в отличие от своего современника Руди-на, «требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею». В спорах с Паншиным он выдвигает этот вопрос на первый план. Отстаивая самостоятельность развития России и призы­вая познать и любить родную землю, Лаврецкий резко критикует край­ности западнических теорий Паншина. Когда Паншин спрашивает его: «Вот вы вернулись в Россию, — что же вы намерены делать?» —

он с гордостью отвечает: «Пахать землю и стараться как можно лучше ее пахать».

Лаврецкий наделен некоторыми лучшими чертами славянофиль­ства. Противником же его Тургенев сделал одного из худших «запад­ников» — Паншина. Писатель сам признавался в «Литературных и житейских воспоминаниях», что, будучи западником, он, «несмотря на это, с особенным удовольствием вывел в лице Паншина все коми­ческие и пошлые стороны западничества» (С. 11, 88).

Паншин развенчан не только в политическом плане. В образе этого героя Тургенев дал резкую критику дворянского дилетантизма. Эгоист, человек без определенных убеждений, самодовольно веря­щий в свою одаренность, развязный, рисующийся перед всеми и перед самим собой, Паншин, по справедливому замечанию Писарева, соче­тает в себе черты Молчалина и Чичикова с той лишь разницей, что он «приличнее их обоих и несравненно умнее первого»28.

Создавая образ Паншина, Тургенев был более критичен, чем Гон­чаров, так как реалистически показал, что не только умные и рассу­дительные Штольцы и Петры Адуевы формируются на государствен­ной службе, в департаментах, присутствиях и канцеляриях, но и пус­тые, холодные и бесплодные Паншины, люди, не имеющие твердых убеждений, не стремящиеся ни к чему, кроме высокого чина и обеспе­ченного положения.

Если в спорах с западником Паншиным Лаврецкий побеждает, и симпатии автора на его стороне, то этого нельзя сказать о спорах Лаврецкого со своим товарищем по университету энтузиастом Миха-левичем. Пылкий и восторженный, сохранивший в себе лучшие чер­ты юности, склонный, подобно Рудину, к общим рассуждениям, Ми-халевич критикует Лаврецкого за безделье и байбачество, за аристо­кратизм, т. е. за те качества, которые были унаследованы им от пред­ков. «Ты — байбак, и ты злостный байбак, байбак с сознаньем», «вся ваша братия — начитанные байбаки» (С. 6, 76). Конечно, Михалевич несколько увлекается критикой, ибо вряд ли можно назвать Федора Лаврецкого злостным «байбаком». Однако справедливость требует признать, что черты лени и байбачества, в какой-то мере сближаю­щие его с Обломовым, все же в нем есть. Это отмечал и Добролюбов.

Наряду с глубокими и актуальными для того времени идейными спорами в романе получила освещение этическая проблема столкно­вения личного счастья и долга. Эта проблема раскрывается через взаимоотношения Лаврецкого и Лизы, являющиеся сюжетным стерж­нем «Дворянского гнезда».

Образ Лизы Калитиной — огромное поэтическое достижение Тур­генева-художника. Обладающая природным умом, тонким чувством, цельностью характера, Лиза преисполнена большой нравственной чистоты, доброжелательности к людям; она требовательна к себе, в трудные минуты жизни способна к самопожертвованию. Многие из этих черт характера сближают ее с пушкинской Татьяной, что неод­нократно отмечала современная Тургеневу критика2'.

Воспитанная с детства в религиозных традициях, Лиза глубоко религиозна. Ее привлекает в религии проповедь справедливости, люб­ви к людям, готовности пострадать за других, принять на себя чужую вину, пойти на жертвы, если это потребуется. Лиза Калитина во мно­гом предвосхищает Марью Болконскую — героиню романа Л. Н. Тол­стого «Война и мир». Особенно это заметно во взглядах обеих геро­инь на брак. Так, узнав о том, что известие о смерти Варвары Павлов­ны оказалось ложным, Лиза, превозмогая свое собственное чувство к Лаврецкому и даже считая его греховным, говорит: «Нам обоим оста­ется выполнить наш долг. Вы, Федор Иванович, должны примириться с вашей женой». Лиза уверена, что брак — нечто вечное и незыбле­мое, освященное религией, Богом. Поэтому она беспрекословно при­миряется со случившимся, ибо считает, что нельзя достичь подлинно­го счастья ценой нарушения существующих норм. Так же смотрит на брак и Марья Болконская. В письме к своей подруге Жюли Караги-ной она пишет: «Я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по-моему, есть божественное установление, которому нужно подчинять­ся». В обоих случаях на первом плане — религиозный долг. Обе геро­ини убеждены в том, что человек рожден именно для выполнения этого долга.

Лизе присущи сердечность, любовь к прекрасному и — что самое главное — любовь к простому русскому народу и ощущение своей кровной связи с ним. «Лизе и в голову не приходило, — пишет Турге­нев, — что она патриотка; но ей было по душе с русскими людьми; русский склад ума ее радовал; она, не чинясь, по целым часам беседо­вала с старостой материнского имения, когда он приезжал в город, и беседовала с ним, как с ровней, без всякого барского снисхождения» (С. 6,103). Это здоровое, естественное и живительное начало, сочета­ющееся с другими положительными качествами Лизы, уже при пер­вом знакомстве с ней почувствовал Лаврецкий.

Лаврецкий возвращается из-за границы после разрыва с женой, утратив веру в чистоту человеческих отношений, в женскую любовь, в возможность личного счастья. Однако общение с Лизой постепенно воскрешает его былую веру во все чистое и прекрасное. Сначала, еше не отдавая самому себе отчета в своих чувствах к Лизе, Лаврецкий желает ей счастья. Умудренный своим печальным жизненным опы­том, он внушает ей, что личное счастье превыше всего, что жизнь без него становится серой, тусклой, невыносимой. Лаврецкий убеждает Лизу искать личного счастья и сожалеет о том, что для него самого эта возможность уже утрачена.

Потом, поняв, что он глубоко любит Лизу, и видя, что их взаимопо­нимание с каждым днем растет, Лаврецкий начинает мечтать о воз­можности личного счастья и для себя самого. Внезапное известие о смерти Варвары Павловны всколыхнуло его, окрылило надеждой на возможность перемены жизни, на счастье с Лизой.

Тургенев не прослеживает в деталях возникновение духовной бли­зости между Лизой и Лаврецким. Но он находит другие средства передачи этого быстро растущего и крепнущего чувства. История их взаимоотношений раскрывается как непосредственно в диалогах глав­ных героев романа, так и с помощью тонких психологических наблю­дений и выводов автора. Важную роль поэтизации этих взаимоотно­шений выполняет музыка Лемма. Под аккомпанемент страстных ме­лодий раскрываются лучшие движения души Лаврецкого, происходят самые поэтические объяснения героев романа. Эстетическую роль выполняет и пейзаж (достаточно вспомнить описание летней ночи в 34-й главе).

Но блеснувшая для Лаврецкого надежда была призрачной: извес­тие о смерти жены оказалось ложным. И жизнь со своей неумолимой логикой, со своими законами разрушила светлые иллюзии Лаврецко­го. Неожиданный приезд жены поставил героя перед дилеммой: лич­ное счастье с Лизой или долг по отношению к жене и ребенку.

В статье «Когда же придет настоящий день?» Добролюбов указы­вал, что Лаврецкий, полюбив Лизу, это «чистое, светлое существо, воспитанное в таких понятиях, при которых любовь к женатому чело­веку есть ужасное преступление»30, был объективно поставлен в усло­вия, когда он не мог сделать свободного шага. Он этого не мог сделать не только потому, что чувствовал себя морально обязанным перед женой, но и потому, что это означало бы поступить вопреки взглядам любимой им девушки, идти наперекор всем нормам общественной морали, традициям, закону. Он вынужден был покориться печальным, но неумолимым обстоятельствам. Добролюбов увидел драматизм положения Лаврецкого «не в борьбе с собственным бессилием, а в столкновении с такими понятиями и нравами, с которыми борьба действительно должна устрашить даже энергичного и смелого чело­века»31.

Продолжая считать высшим благом в жизни человека личное счастье, герой романа склоняется перед долгом. Лаврецкий тем са­мым признает, что обстоятельства иногда складываются так, что чело­век вынужден пожертвовать личным счастьем ради долга.

В конце романа Лаврецкий с грустью обращается к молодому по­колению: «Играйте, веселитесь, растите, молодые силы, — думал он, и не было горечи в его думах, — жизнь у вас впереди, и вам легче будет жить: вам не придется, как нам, отыскивать свою дорогу, бо­роться, падать и вставать среди мрака; мы хлопотали о том, как бы уцелеть — и сколько из нас не уцелело! — а вам надобно дело делать, работать, и благословение нашего брата, старика, будет с вами. А мне, после сегодняшнего дня, после этих ощущений, остается отдать вам последний поклон — и, хотя с печалью, но без зависти, без всяких темных чувств, сказать, в виду конца, в виду ожидающего бога: «Здрав­ствуй, одинокая старость. Догорай, бесполезная жизнь!» (С. б, 158).

Почему же такая элегия, такой грустный аккорд в финале романа?

Чернышевский в статье «Русский человек на гепйег-уош» (о по­вести Тургенева «Ася») расценивал фиаско героя повести на свида­нии как отражение его социальной несостоятельности. Критик утвер­ждал, что либералы 40-х годов так же, как и последующие либералы, не обладают той целеустремленностью, той силой воли, которые не­обходимы для переустройства жизни, для выхода на широкую общес­твенную арену. Точка зрения Чернышевского, как известно, была продолжена в ряде статей Добролюбова («Что такое обломовщина?», «Когда же придет настоящий день?» и др.), в которых критиковалась дряблость русского либерализма, неспособность дворянских либера­лов разрешать насущные общественные вопросы, наконец, склон­ность известной части дворянской интеллигенции к апатии, инерции, спячке.

В свете статьи Чернышевского об «Асе» следует рассматривать и финал «Дворянского гнезда». В самом деле, Лаврецкий высказывает такие грустные мысли в конце романа прежде всего потому, что он переживает большое личное горе. Но почему же такое широкое обоб­щение: «Догорай, бесполезная жизнь!»? Откуда такой пессимизм? Это объясняется тем, что Лаврецкий как один из наиболее передовых представителей дворянства ощущал его бесперспективность. Крах иллюзий героя, невозможность для него личного счастья являются как бы отражением того социального краха, который переживало дворян­ство в эти годы. Несмотря на свои симпатии к либеральному дворян­ству, писатель не мог не показать правду жизни, хотя его самого волновала печальная судьба Лаврецкого, Лизы, умирающая поэзия дворянской усадьбы.

Романом «Дворянское гнездо» Тургенев как бы подвел итог тому периоду своего творчества, который ознаменовался поисками по­ложительного героя в среде дворянства.