VI зло природы и время 1

Разве нет явлений природы, на которых, действительно, останавливаются в недоумении сердце и разум (конечно, если таковые имеются), где прекращается все, что обычно по милости жизни бурлит и движется в нас, где буддийское небытие оказывается единственным ценным и единственно достойным желания? Кто не трепещет перед одной только мыслью о чуме, о черной смерти, о холере, венерических болезнях — короче, о всех этих столь же страшных, как и отвратительных, болезнях человечества? Но доказывают ли эти болезни, что нет никакого здоровья и что оно не есть нормальное состояние природы? Являются ли болезни, эти ужасные муки и страдания природы, всеобщими и постоянными, бесконечными, как муки религиозного и теологического ада, которые, конечно, находятся в неразрешенном противоречии, разумеется, со стремлением к счастью тех, которые осуждены на вечные муки, но не тех, которые помилованы? Разве в природе так же, как в аду, нет уже больше совсем никакой надежды, никаких видов на улучшение, если даже это последнее

Эвдемонизм

==601

послужит на пользу не нам самим, к . сожалению, а лишь потомкам нашим? Конечно, гнев бесконечного — бесконечен; но присуждает ли нас безвольная природа к смерти и болезни из того же озлобления, гнева и ярости, что и бог теологии и религии?

Разве на этой печальной земле только хорошее и прекрасное преходящи? Не минует ли также и дурное, безобразное, отвратительное, ужасное? Почему вы, поэты, закрепляете бренность одного только прекрасного, почему вы вздыхаете только о нем? Разве в сравнении с вашими поэтическими грезами, с вашим раем — этим царством вечной красоты и покоя, земля— это царство ураганов и ужасных гроз — не является вместе с тем и царством затишья? Только, конечно, в «лишенной понятия» природе они соединены но одновременно, как в голове философа, а лишь так, что, когда проходит буря, устанавливается мир и покой. О, вы, философы, считающие себя столь возвышенными и свободными, несмотря на ваш рационализм, несмотря на ваши ереси, столь оскорбительные для слепо верующих, несмотря на то, что вы ничего не желаете знать о личном, индивидуальном боге, потому что индивидуальность ничего не значит для вас, вы все же прячете в вашей голове, в тайниках ваших мыслей лишь старое, теистическое, вневременное и внепространственное существо. У Гегеля им является и называется «понятие», у Канта — «вещь в себе». Только из любви к этой вещи, для которой не существует ни пространства, ни времени, но которая все же является истинной хотя и непознаваемой для нас вещью, Кант превратил время, для того чтобы особенно его выделить, в какую-то принудительную иллюзию, созданную нами самими, приписав ее только чувственному человеку, но тем самым как раз и лишил нас истинного созерцания жизни и природы.

Время на самом деле совсем не является одной только формой созерцания, но существенной формой и условием жизни. Там, где нет следования друг за другом, где нет движения, изменения и развития, там нет и жизни, нет и природы; но время неотделимо от развития. Что развивается, то существует, но оно теперь не таково, каким некогда было и каким когда-нибудь будет. Следовательно, отними у меня время (а человек, наверное, в такой же

==602 Людвиг Фейербах

степени, как и что-либо другое, претендует на то, чтобы быть существом или вещью в себе, хотя бы только модификацией абсолютной вещи в себе, ибо вещи в себе сводятся в конце концов лишь просто к такой, вещи в себе, которая одна является абсолютной вещью, так как всякое множественное число, всякая множественность и различие относятся все же только к чувственному созерцанию), отними у меня время, и ты отнимешь у меня кровь из жил, сердце из тела, мозг из головы, безусловно, не оставишь мне ничего иного, кроме смерти или буддийского ничто. В мыслях время, конечно, есть первое, обособишь ли ты его от развития, изменения или движения, предпошлешь ли его им; но мысль не господин и не учитель природы; в действительности время представляет собой нераздельное единое с развитием, единое с природой, единое с временными вещами.

Но разве эти вещи суть вещи в себе? Я не знаю этого. Но для меня, который не может отделить себя от времени, эти временные вещи суть также вещи в себе, а само время так же, как солнце, планеты и кометы, движущиеся в пространстве и во времени, являются чем-то действительным и именно поэтому чем-то в себе самом, чем-то вне и без моей головы существующим. Я не терплю в своей голове никакого очевидного противоречия, никакой туманности, будь то туманность кантовская или гегелевская; я ничего не знаю об идеальности, то есть о недействительности, которая все же опять-таки должна быть действительностью, ничего, стало быть, не знаю о той действительности недействительности, какой является туманное время умозрительной философии Германии. Я не знаю никакого другого различия между для меня и в себе, между субъектом и объектом, кроме различия между воображением и действительностью, между обманом и истиной, между видимостью и сущностью. Но и то и другое, и сущность и видимость, находятся у меня не по ту, нет, а по ею сторону пространства и времени.

И я не жалуюсь на эту свою полную посюсторонность. Я не нахожу здесь никаких необъяснимых и неразрешимых противоречий с человеческим стремлением к счастью, какие я нахожу в теологии и метафизике. Нет, не существует никакого другого лекарства против неизлечимых

Эвдемонизм

==603

болезней, против низостей и гнусностей природы и человеческого мира, кроме времени. То, что время приносит с собой к нашему ужасу, к нашему сожалению, то самое оно снова погружает в своих волнах к нашему утешению и счастью. — «Какой ощутительный образ!» Но зато, как освежающе, как благодетельно это время, мыслимое, подобно текущей воде, уносящей весь сор, по сравнению с мертвым, метафизическим временем, вытянутым только в одну, к тому же математическую, линию, которая, как известно, не имеет ширины, с временем, которое не отличается от старой теологической вечности, существующей только в голове абстрактного мыслителя! «О вечность, о ты, громовое слово!» И ты отзвучало, и твои страхи и чары исчезли и уже не мешают нам больше наслаждаться нашими бедными по сравнению с твоими вечными чрезмерными радостями, но зато действительными временными радостями! Восстановим же снова доброе имя времени по - сравнению со всеми вещами. Только ему мы обязаны тем, что мы освобождены от геологических чудовищ, от динотериев и мегатериев, ихтиозавров и как еще там они, эти великаны животного царства, называются! Только ему мы будем обязаны — конечно, не без нашего содействия — если мы когда-нибудь освободимся от существующих еще пока теологических и антропологических несообразностей, несовместимых с человеческим существованием и благополучием.