Критическая вера в бессмертие

Христиане улыбаются наивности «диких» или малоразвитых народов, когда они подносят своим любимым покойникам оду и питье. Христиане отсюда делают вывод или даже слышат из уст этих людей, что те не представляют себе существования после смерти без пищи; христиане не видят, что эта грубая, то есть некритическая, вера, согласно которой человек после смерти остается совершенно таким же, согласно которой, следовательно, смерти не существует вообще, согласно которой вообще нет никакой разницы между живым и мертвым, — что эта вера есть единственно истинная и естественная вера в бессмертие. Как некогда пришли к мнению, что смерть есть отрицание, что в смерти прекращается любовь, еда, питье, так и любая граница, возводимая для отрицания, есть граница произвольная, и, следовательно, необходимо, чтобы последовательный мыслитель пришел, наконец, к выводу, что смерть есть не частичный, а полный конец. И в данном деле существует либо — либо. Ты должен признать либо то, что смерть не забирает у тебя ничего, либо, что она у тебя забирает все. Если ты уж столь снисходителен, столь либерален по отношению к смерти, что разрешаешь ей в будущем забрать у тебя твое горло, твое нёбо, твой желудок, твою печень и почки, твои половые органы, легкие и сердце, то почему ты не хочешь допустить, чтобы смерть забрала у тебя все остальное, твое существование в целом? Разве ты можешь существовать без отправлений названных органов? — «Телесно, конечно, нет, но духовно да». Вот как, духовно. Что же такое духовное существование? Оно абстрактное, лишь мыслимое, представляемое существование, такое существование, из которого смерть изъяла все, что относится к действительному существованию. Как же после этого ты можешь это отрицательное абстрактное

Вопрос о бессмертии с точки зрения антропологии

==315

существование считать существованием? Существование духовное, которое вместе с тем есть действительное существование, есть существование с наличием головы. Но обладать умом значит обладать головой. Однако можешь ты представить себе голову самое по себе? Разве к голове с необходимостью не полагается также тело? Разве желудок самым тесным образом не связан нитями нервов с головой? Разве, будучи в самом тесном общении с функцией питания, происходя от мозга, вкусовые и обонятельные нервы не доказывают тебе свое высокое духовное значение? Разве в периоды, когда ты не обладаешь вкусовым или обонятельным ощущением, как это, например, бывает при насморке, ты не тупеешь также духовно? Разве язык без всяких оснований берет у этих чувств обозначения для духовных способностей? Разве физический вкус не есть предпосылка для вкуса эстетического? Разве утонченный ум не любит также утонченных блюд? Можешь ли ты приставить голову мыслителя или поэта к желудку мужика? Можешь ли ты ожидать от эскимоса, не знающего ничего лучшего, чем тюлений жир, эстетического чувства? Разве то, что человек есть, не зависит от того, что он ест? Разве с изменением нашей сущности не изменяется также наш вкус и наоборот? Разве любимое блюдо мальчика есть таковое и для мужчины? Нет! Иные блюда — иные песни. Иные Sapores *— иные Mores [иные вкусы — иные нравы] и наоборот. Еще древние индийцы утверждали, что характер человека можно распознать по тем блюдам, которые он особенно любит, и что качества поедаемых им блюд характеризуют качества человека. Как глупо поэтому пытаться наделить человека существованием после смерти и одновременно считать утраченной столь важную функцию, больше того — необходимую, существенную, столь тесно связанную с центром человеческого существа — мозгом, функцию питания, функцию, которая у бесчисленного множества людей составляет даже высшее жизненное наслаждение, несмотря наихвысокое духовное развитие и набожность; причем у всех народов, пока они остаются верными человеческой природе,* Sapor означает не мой вкус, а чувство вкуса; но если во мне меняется Gustus, то есть меняется мой вкус, то изменяется, конечно, именно и вкус предмета.

==316                                  Людвиг Фейербах

пока они не пали жертвой сверхъестественной фантастики , лицемерия и притворства, функция питания составляет существенный акт самой религии, и они без раздумья наделяют ею даже своих богов! Поэтому вместо того, чтобы выставлять всеобщую веру в бессмертие как доказательство бесчеловечности и неистинности неверия неверующих, то есть верующих в смерть, христианам, верующим в бессмертие, следовало бы из вышеприведенного обстоятельства сделать вывод о неистинности своей собственной веры и понять, что истинная, невинная, непритворная вера в существование человека после его смерти есть вера в то, что человек и после смерти ест и пьет. Существование человека без существенных условий и отправлений человеческого существования есть воображаемое, лживое, лицемерно выдуманное существование. Верить, что человек продолжает существовать после своей смерти, и тем не менее не верить, что он тогда существует так же, как он существует сейчас, верить, что он тогда существует с отрицаниями, означает вносить в утверждение существования человека после смерти происходящее вследствие смерти отрицание этого существования, значит сомневаться в том, что человек существует. Ибо существование без желудка, без крови, без сердца, то есть в конечном итоге и без головы, есть существование весьма сомнительное, такое существование, которое не дает мне определенной уверенности в таком моем существовании, в котором бы я мог узнать и найти себя самого; это такое существование, которое есть не что иное, как мое несуществование, мыслимое как существование; будучи рассмотрено при свете, такое существование растворяется в ничто. Сомнение в том, что я существую так, как я существую в данном мире, поэтому с необходимостью переходит в сомнение, что я вообще существую; ведь мое существование есть определенное, земное, человеческое существование; лишив меня определенности моего существования, ты тем самым лишаешь меня самого существования.

Когда вера в бессмертие выходит из своего детски невинного и наивного состояния, когда она выходит из того состояния, в котором, строго говоря, эта вера есть не положительная и не отрицательная, есть не вера в бессмертие и

Вопрос обессмертии с точки зрения антропологии

==317

не вера в смерть, ибо эта вера в бессмертие не знает, что такое смерть; когда вера в бессмертие становится абстрактной и рефлективной, то есть критической верой, — в этот момент эта вера с необходимостью становится сама по себе сомневающейся, становится верой, колеблющейся туда и обратно между самой собой и своей противоположностью, между неверием или верой в то, что человек не бессмертен. Если христианству удалось обеспечить безусловно самодержавное господство воры в бессмертие, то лишь благодаря той грубости, с которой христианство вообще навязывает свои мнения совести человека в форме статей святой веры, вместе с тем насильственно подавляя противоположные мнения. Так, католическая церковь откровенно прокляла утверждение о смертности «человеческой души». Правда, протестантская церковь уже не имеет в своем распоряжении папских отлучении и костров; вместо этого, однако, она применила иные столь же действенные средства для утверждения исключительно своих идей. Так, протестантская церковь оклеветала и дискредитировала учение о смертности человека до такой степени, что ныне, если возражаешь против церковной веры в бессмертие, рискуешь покрыть свое имя позором.

Когда вера в бессмертие становится верой абстрактной и рефлективной или спекулятивной, именно тогда человек начинает различать в себе часть смертную и часть бессмертную; различать в себе часть, подлежащую смерти, и часть, которая избегает смерти и не подвержена ей; таким образом, человек частично признает смерть, а частично ее отвергает, отрицает. Но именно такое разделение на две существенно различные части противоречит непосредственному чувству единства; человек есть человек, он есть таковой только в соединении смертной и бессмертной части; лишь в этом единстве он чувствует себя самим собой. Вода есть вода только до тех пор, пока водород соединен с кислородом; после их разделения оба вещества продолжают существовать, но нет более воды. Таким же образом могут быть бессмертны части, элементы человека, по крайней мере один элемент — «душа»; однако продолжение существования души далеко не включает в себя также продолжения моего существования. Во. сне «душа» тоже действует, проявлял активность даже

==318

Людвиг Фейербах

в сфере моих сознательных представлений и занятий; но тем но менее «те часы, которые мы проспали или промечтали, мы не заносим в дневник нашей жизни, не присчитываем их к пережитым нами часам». Я обладаю самосознанием, я вообще обладаю созданием, если только благодаря ему я оцениваю и рассчитываю ценность и продолжительность моего существования, — я обладаю этим сознанием лишь при открытых, не дремлющих чувствах; я обладаю лишь тогда самосознанием, когда стою на своих собственных ногах, когда, будучи в вертикальном положении, я представляю и утверждаю достоинство человеческого существа. Во сне разделяются связанные наяву между собой элементы «души» и сознания; но именно поэтому я во сне утрачиваю то существование, которое меня только и интересует, которое я только и рассматриваю как мое, по крайней мере мое истинное существование. Элементы моего духовного, социального и исторического существования представляют собой мое существенное духовное содержание; ибо что я есть в названных отношениях, если я отделяю себя от этих проклятых мыслей? Эти мысли — моя душа, мой дух; но этот дух продолжает существовать и после моей смерти, хотя я больше и не существую; существую я лишь до тех пор, пока объединяю эти элементы в моей голове. Различные блюда составляют лишь до тех пор предмет моего сознания и чувства самого себя, пока они суть предметы вкусового ощущения; но такие они есть лишь до тех пор, пока еще не разложены на свои элементы; это разложение происходит в мире, лежащем по ту сторону моего сознания и чувства самого себя; но там, где кончается мое чувство самого себя, мое сознание, — там также кончается мое бытие. Так же как я весьма мало помог бы человеку, жалующемуся на краткость наслаждения едой и горячо желающему продолжить его, приводя доказательства из области физиологии, что на вкусовых ощущениях ассимиляция не кончается, а продолжается в животе, да притом часами, и что, таким образом, по сравнению с кратковременностью вкусовых ощущений языка ассимиляция длится целую вечность, — так же мало мне помогли бы доказательствами из области психологии на основании всякого рода темных и сомнительных или болезненных

Вопрос обессмертии с точки зрения антропологии

==319

, еще не разъясненных явлении, что моя душа как отличная и отделенная от моего тела сущность будет жить и после моей смерти, раз эта сущность лежит целиком по ту сторону моего самочувствия и жизнечувствия и лишена всякой определенности, всех качеств, которые одни дают мне уверенность в моем бытии.

Кроме того, все аргументы в пользу бессмертия, взятые из природы «души» или «духа», — а потребность в доказательствах является именно тогда, когда бессмертие становится предметом рефлексии и абстракции, то есть тогда, когда бессмертие становится сомнительным, — доказывают слишком много. Но как раз поэтому эти аргументы не доказывают того, что они должны или хотят доказать. Ибо именно из тех же оснований, из коих следует бесконечность души, следует также ее безначальность—вывод, доказанный самой историей. Весьма знаменательным и роковым образом самое первое блестящее спекулятивное доказательство бессмертия человеческой души, Платоново доказательство, остающееся по существу фундаментом для всех последующих доказательств, совершенно сознательно сразу же появилось одновременно с доказательством безначальности души, ее существования еще до данной жизни. Но вот человек, очевидно, начал существовать; или если он существовал и до данной жизни, то то существование для него столь же безразлично, будто он и не существовал вовсе, ибо оно находится по ту сторону опыта, по ту сторону его сознания. Поэтому если человек в том же смысле не заканчивает существовать, в котором он не начинал существовать, и в том же смысле продолжает существовать, в котором он существовал до данной жизни, то такое существование после смерти для него абсолютно безразлично; оно ничем не отличается от небытия. Христианские умники, за исключением некоторых, вычеркнули из числа доказательств существования бессмертия человеческой души доказательство о ее предсуществовании, ибо таковое есть очевидная призрачность. Почему же они считают, что существование души, существование человека до этой жизни есть фантазия, а после этой жизни есть истина? Потому, что прошедшее вообще для нас безразлично, а будущее связано с нашим интересом, с нашим

==320

Людвиг Фейербах

эгоизмом. Доказательство нашего будущего существования истинно, неколебимо потому, что оно опирается на наш эгоизм; но доказательство нашего прошлого существования, хотя это доказательство имеет ту же теоретическую достоверность, есть крайне несостоятельное, фантастическое потому, что оно не находит опоры со стороны нашего эгоизма. Христианские теологи и философы, следуя сущности христианства, превратили бессмертие, — которое у языческих философов было теоретическим, а потому делом свободным, подверженным сомнениям, — б дело религии, то есть человеческого себялюбия, в вопрос, касающийся спасения; поэтому доказательство бессмертия они разделили на две части, сосредоточив свой разум, время и силу лишь на той части, которая интересует человеческий эгоизм. К чести Платона надо отнести то, что он, обладая тем благородным свободомыслием, с которым язычество *, в особенности греческое, не будучи еще испорчено ядом сверхъестественности, излагало перед всем светом свои слабости и ошибки, открыто показал нам также слабые стороны доказательства бессмертия, не прикрывая это доказательство исключениями и оговорками, присущими христианской, между прочим весьма практичной, мудрости.

Если вопрос о бессмертии рассматривать как вопрос психологический или вопрос метафизический, — а душа, ум эмпирического психолога есть всего лишь метафизический предмет, Ens rationis, чистая абстракция или даже призрак, — он воспринимается с совершенно превратной, ни к чему не ведущей точки зрения; этот вопрос, как, конечно, и все интересующие нас, людей, вопросы, лишь тогда освещается правильно и четко, если его рассматривать с точки зрения антропологии. В этом заключается истинная часть христианской веры в бессмертие; при

Сказанное действительно даже относительно самого гнусного периода древности, периода римского деспотизма, отличавшегося от деспотизма христианского лишь тем, что он был деспотизмом физиологическим, мускульным, гладиаторским, резко выраженным, сангвиническим, поэтическим, чувственным, искренним, гениальным, в то время как деспотизм христианский есть больше деспотизм психологический, нервный, токсикологический, бесстрастный, прозаический, иносказательный, лицемерный, систематический.

Вопрос о бессмертии с точки зрения антропологии

==321

помощи своей истинной части эта вера одержала справедливую победу над языческим сомнением или неверием в бессмертие. Из предмета психологии или спекуляции — ведь душа, как сказано, есть лишь продукт спекуляции — вера в бессмертие стала предметом антропологии, из предмета абстракции — предметом чувственности; место частичного бессмертия заняло безраздельное бессмертие, бессмертие тела и души, место бессмертия духа или души заняло бессмертие человека — воскресение. Только воскресение составляет гарантию бессмертия: тот же человек, то же тело. Христианство постольку вернулось к естественной народной вере, поскольку бессмертная душа есть не что иное, как образ некогда жившего человека, воскресшего из смерти в фантазии, в памяти и представляемого как самостоятельно существующего существа. Но христианство уже не первоначальная, невинная, наивная детская вера человечества; оно есть вера рефлективная и абстрактная. Вера в бога, поставленная во главу угла христианства, совсем не врожденная, оригинальная, примитивная вера человека, как это утверждают христиане, подсунувшие на место народной веры свои теистические представления и навязывавшие во времена доброго старого христианства свою веру детям, еще находившимся во чреве матери. И ныне дети ничего не знают о боге до тех пор, пока им его не вдалбливают родители или учителя. Первоначальная вера человека есть вера в истинность его чувств, вера в зримую, слышимую, чувственную природу, природу, которую человек, однако, невольно уподобляет себе, очеловечивает, персонифицирует. Но в дальнейшем человек отделяет эти невольные персонификации предметов природы от них самих, превращает эти олицетворения в самостоятельные личности и, наконец, когда он возвышается до созерцания мира как единства, объединяет в одну отличную от природы личность или сущность. Так для человека становится истинным существо, находящееся в самом прямом противоречии с его первоначальной верой; существо, построенное лишь на неверии в истинность чувств, существо, которое существует и существование которого всё-таки лишено всех верных признаков и доказательств, на которых человек строит веру, то есть определенность существования природы и его собственного

Людвиг Фейербах, т. I

==322                                     Людвиг Фейербах

существования; существо, которое, будучи совершенно абстрактным и негативным, не чувственным, не телесным, не видимым, есть вместе с тем предмет абстрактной и негативной, хитро сплетенной и именно поэтому искусственно надуманной и насильно навязанной веры, ставшей, однако, в конечном итоге, в результате тысячелетней традиции, привычкой человека, его второй натурой. Как вера в бога в христианстве, точно так же христианская вера в бессмертие есть не первоначальная вера человечества, а спекулятивная или абстрактная и негативная вера. Но христианство вновь ввело в эту веру человека, чувственность. : ввело, но лишь наполовину, лишь мнимо, лишь с применением абстракции и отрицания. На небе не женятся и не выходят замуж, плоть и кровь не переходят в царство небесное. Христианство жеманничает сверхъестественным ангелоподобном и стыдливостью; оно превращает человека в кастрата, несмотря на телесное воскресение, оно превращает воскресшего человека в привидение или духоподобное существо, лишая его всех телесных потребностей и отправлении, в частности функций полового и вкусового чувства как функций животных; словно наряду с половыми и ассимиляционными органами человеку не общи с животными и другие органы чувств и голова и существование вообще. Христианский супранатуралнст, будь он честным и последовательным, должен был бы одновременно с половым членом отрезать себе также голову: ибо только тогда, когда человек превращается в ничто, в нем уже но остается ничего общего с животными. Но именно потому, что христианство само уже есть негативная и критическая вера, из него с необходимостью и по его собственной вине следует, чтобы мы превратили его половинчатость в цельность, чтобы мы продолжили содержащиеся в христианстве -отрицание и критику дальше. На небе, то есть во смерти, они, христиане, не будут более жениться и выходить замуж, спать, есть и пить. Добавим к этому: они не будут существовать. Но именно это отрицание христианской половинчатости и раздвоенности приводит нас обратно к непротиворечивому, истинному, полному утверждению человека и именно тем самым к первоначальной вере человечества. Для первоначальной веры не существует смерти

Вопрос обессмертии с точки зрения антропологии

==323

и бессмертия, но не существует лишь по причине детского незнания, из-за недостатка просвещения; человек верит в истину только данной жизни; он мыслит о человеке после смерти, как он мыслит о нем до его смерти. Для истинного, нераздвоенного человека также не существует ни бессмертия, ни смерти, — но уже в связи с его образованностью, в связи с наукой, в связи с познанием ничтожества как бессмертия, так и смерти. Меньше всего бессмертие и смерть таким человеком связывается с его собственной персоной, но также и с любимыми покойниками, по крайней мере поскольку они живы в его сердце и святы для него, как некогда в действительности.

Вера в бессмертие, по крайней мере настоящая, сознательная, намеренная, появляется в человеке лишь тогда, когда он выражает мнение, когда бессмертие есть не что иное, как хвала, воздаваемая человеком весьма высоко ценимому им предмету, а смерть есть тогда не что иное, как выражение презрения. Телесные отправления, то есть отправления чрева, отвратительны, низки, низменны, животны — значит, преходящи, смертны. Отправления духа, то есть головы, возвышенны, благородны, отличают человека, а значит — бессмертны. Бессмертие есть торжественное провозглашение ценности; этого объявления ценности удостаивается лишь тот, кого считают достойным бессмертия. Вера в бессмертие поэтому лишь тогда начинает существовать, когда она отождествляется с верой в бога, когда она выражает религиозную оценку — значит лишь тогда, когда она есть выражение божества или божественности. Доказывать, что человек или душа бессмертны, значит доказывать, что либо душа, либо человек есть бог. Вернее сказать, доказательство их бессмертия опирается исключительно на доказательство их божественного характера, безразлично, признается ли божественный характер за ними прямо или косвенно, — то есть так, что божество представляется отличным от Души, а затем доказывается существенное единство души и божества. Древние и в этом отношении дают весьма поучительный пример, ибо они открыто заявляли о божественном характере человеческой души или духа, который

==324                                   Людвиг Фейербах

христианская мудрость и лицемерие на словах отрицают; хотя по существу они самым определенным образом, точно так же, как и древние, вернее еще определеннее их, признают этот божественный характер, а ведь древние основывали свое доказательство бессмертия души прямо на своем божестве *.

Раз бессмертие есть лишь исполненное пафоса и аффекта выражение похвалы, награда, то понятно также, почему древние смотрели на бессмертие как на привилегию аристократии, признавали бессмертие лишь за великими, выдающимися людьми, вернее говоря, подходили к вопросу о бессмертии не с общечеловеческой точки зрения всех людей, а интересовались лишь бессмертием людей великих. Так, например, Тацит говорил: «Как об этом свидетельствуют мудрецы, люди великие не гаснут с телом». Христианство превратило это аристократическое бессмертие древних в плебейскую общую собственность, во владении которой может участвовать любой человек, не будучи наделен особыми преимуществами или же политическими добродетелями и заслугами, — ему достаточно было быть только верующим христианином. Тем не менее христианство вновь превратило бессмертие в привилегию верующей аристократии, ибо оно предназначило небо лишь для нее, а ад — для неверующих, для безбожников. Однако лишь небо заслуживает почетного титула бессмертия; лишь радостное, счастливое бытие есть бытие; ад же, напротив, есть лишь злобное выражение небытия, постоянный страх перед смертью, в который из христианской любви верующий ввергает неверующего, ад есть лишь существование, которого желает верующий неверующему только потому, что никакие истязания, никакие мучения, никакое ощущение небытия просто немыслимы без существования.

Столь же поучительны древние и относительно веры в бога, ибо что для обладающего ограниченным умом заинтересованного христианина стало непосредственной определенностью, то у свободомыслящих древних еще было предметом сомнения. Что христианам было представлено уже готовым, завершенным существом, то, как мы видим это собственными глазами, у древних развивалось, становилось. Христианство есть божья матерь и знает лишь ее. Отец же бога есть язычество.

Вопрос обессмертии с точки зрения антропологии

==325

Вера в бессмертие в собственном смысле слова возникает только тогда, когда человек уже пришел к сознанию, что смерть есть негация и абстракция, отрицание и обособление, но, сам проявляя при мышлении деятельность отрицания и обособления, уступает смерти только свое видимое, или чувственное, существо, а не субъект этой деятельности, не дух. Смерть в его глазах — только выражение отрицания и обособления, которые он сам производит в процессе мышления, создавая себе общее понятие о чувственном предмете. Как же тогда смерть могла бы снимать то, проявлением чего она всего лишь есть? Философствовать значит умирать — умирать значит философствовать; следовательно, смерть всего лишь присуждает человеку степень доктора философии. Это означает: человек умирает, философ же бессмертен. Смерть отнимает у обычного человека насильственно то, что по собственной воле отнимает у себя философ сам. Философ, по крайней мере истинный, спекулятивный, платоновский, христианский, еще при жизни лишен вкуса, обоняния, глух, слеп и бесчувственен. Он, правда, ест и пьет, он вообще исполняет все животные функции, как то: видит, слышит, чувствует, любит, ходит, бегает, дышит, но все лишь в состоянии духовного отсутствия, то есть без души и без смысла. Все это он делает не с радостью и любовью, как обычный человек, —нет! нет! —он делает это лишь из печальной необходимости, лишь с досадой и против воли своей, лишь в противоречии с самим собой, делает потому, что наслаждение мышлением для него связано с этими профаническими жизненными отправлениями, ибо он не может мыслить, не может философствовать, если он не живет. Как же после этого смерть может быть против него? Ведь смерть отрицает лишь то, что он сам отрицал, она ведь конец всех жизненных вкушений и жизненных отправлений. Поэтому философ после смерти продолжает свое существование, но не как человек, а лишь как философ, то есть он мыслит смерть, этот акт отрицания и обособления, как существование, потому что он отождествляет ее с актом мышления, высшим жизненным актом; философ олицетворяет отрицание существа в виде существа, а небытие в виде бытия.

Само христианское небо по своему истинному религиозному

==326

Людвиг Фейербах

значению есть не что иное, как небытие человека, мыслимое как бытие христианина. Смерть есть отрицание, конец всех грехов и ошибок, всех страстей и желаний, всех потребностей и всякой борьбы, всех страданий и болей. Поэтому уже древние называли смерть врачом. <И я сам в своих «Мыслях о смерти и бессмертии» представил смерть ученому миру в следующих стихах: Она лучший врач на земле; У которого не было неудачных случаев; Вы можете заболеть самой тяжелой болезнью, Он вылечит ее окончательно, в согласии с природой.

В конце стихотворения я так прославлял ее в противоположность поповской медицине: Попы, настоящие бедствия неизлечимы; Их излечивает только смерть. Этот стих не сказка, Болезни, которые лечит врач, это бабочки, Которые, не причиняя вреда, сосут сок из цветов; Из глубоких низин проистекает то ало, которое губит растение; Оно выздоравливает только тогда, когда его уже больше нет. Можешь ли ты, целитель, исцелить салат, Корни которого уже изъел червь? Поэтому я думаю, что те болезни, которые излечиваете вы, попы, Чтобы получить некогда местечко на небе, Это только веснушки, которые в жаркий летний день Проступают на нежной коже.

В вашей аптеке вы имеете лишь косметические средства, Попы, вы выводите лишь пятна на одежде. Лечение путем применения косметических средств требует

больших расходов и великой веры, Тяжелые болезни излечивает в тиши лишь природа. Сущность бога ясна и прозрачна, как свет, Таинственна лишь одна природа, заметьте это, христиане!)¹ Поэтому, если я в качестве живого представляю себе смерть *, если я в качестве существующего представляю

Педагогам и психиатрам следовало бы изображать смерть именно с этой точки зрения. Человеческое сердце примиряется со смертью, если голова представляет ему смерть как отрицание всех бедствий и страданий, связанных с жизнью, притом представляет смерть необходимой; ибо там, где есть ощущение, там с необходимостью. имеется недовольство и раздвоение с самим собой. Короче говоря, зло столь необходимо связано с жизнью, как азот, в котором гаснет свет огня и жизни, связан с кислородом воздуха. Непрерывное блаженство есть мечта 2.

Вопрос о бессмертии с точки зрения антропологии

==327.

себе свое небытие, а это небытие представляю себе как отрицание всех бед, страданий, превратностей человеческой жизни и самосознания, то я непроизвольно переношу ощущение своего бытия в мое небытие; поэтому я мыслю и чувствую мое небытие как блаженное состояние. И тот человек, который, как большинство людей, растет и живет в состоянии тождества мышления и бытия, который не различает между мыслью, или представлением, и предметом, — тот человек считает это небытие подлинным бытием после смерти, поскольку он представляет его себе как блаженство в противоположность к страданиям действительной жизни. Поэтому и христианское небо в своем чистом значении, лишенном всяких антропопатических дополнений и замысловатых украшений, есть не что иное, как смерть, как отрицание всех горестей и неприятностей, всех страстей, потребностей, всякого рода борьбы, смерть, которая мыслится как предмет ощущения, наслаждения, сознания, а значит, как блаженное состояние. Смерть поэтому едина с богом, бог же есть лишь олицетворенное существо смерти; ибо как в боге сняты всякая телесность, временность, нужда, похотливость, страстность, непорядочность, порочность, короче говоря, все качества подлинной жизни и бытия, точно так же они сняты во смерти. Поэтому умереть значит прийти к богу, стать богом, и, как это уже говорилось у древних: блажен, кто умер, совершенен, кто увековечен.

Говоря более конкретно, небо для христианина есть отрицание, смерть всего нехристианского, всего плотского, чувственного, человеческого; ибо на небе христианин перестает быть человеком, он становится ангелом. Ангел же есть не что иное, как олицетворение абстрактного, обособленного от человека и именно поэтому истинного, совершенного христианина; он не что иное, как христианин без плоти и крови, как христианин, представленный как самостоятельное существо. Как от платоновского человека, строго говоря, после смерти ничего не остается, -кроме философа как такового, так же и бессмертная душа есть не что иное, как опредмеченное и олицетворенное понятие философии; так, строго говоря, от человека — христианина после смерти не остается ничего иного, Кроме христианина как такового; так, христианское

==328

Людвиг Фейербах

небо есть не что иное, как осуществившееся, опредмеченное, олицетворенное христианство. Но раз философ, как и христианин, не может существовать без человека и раз философ в действительности есть не кто иной, как философствующий, а христианин не кто иной, как верующий во Христа и стремящийся к богу человек, то само собой разумеется, что это небытие человека, представленное как чисто философское или чисто христианское бытие, вновь становится утверждением человека. Ведь только на плечах человека философ может вознестись к бессмертию, а христианин—к блаженству в небесах. Лишь если человек бессмертен, то бессмертным может быть и философ и христианин. Как мы всегда должны подводить под абстрактное, наиболее общее понятие, чувственный образ, если оно не должно быть пустым звуком, точно так же и философ, желает он того или нет, должен подставлять образ чувственного человека под понятие его бессмертной души, а христианин — под свое небесное, отделенное от плоти и крови существо. Вместе с тем, однако, такое очеловечивание, такое наделение чувственностью есть лишь непроизвольное, недолженствующее, ибо после смерти должен существовать лишь философ, лишь христианин, но не человек; существование после смерти должно быть абстрактным и негативным, оно должно быть отсутствием всех противоречий и противоположностей по отношению к философии, по отношению к христианству; притом, как уже сказано, такое отсутствие всех бед есть блаженное бытие. Но, будучи именно лишь абстрактным и негативным существованием, это отсутствие всех бед крайне сомнительно, даже невероятно, явно противоречит условиям подлинного существования и сущности человеческой природы, ибо человек не может себе мыслить блаженство без труда, вечность без перемен, удовольствия без нужды, без недостатка, без потребности, и если он до некоторой степени раскрывает глаза и бросает взоры из царства небесных мечтаний в действительность, он вообще не может себе мыслить абстрагированное существо как существо подлинное. Поэтому человек расстается с религиозным и философским бессмертием; на место абстрактного философа и небесного христианина он ставит человека. С этой последней точки зрения на

Вопрос о бессмертии с точки зрения антропологии

==329

бессмертие и следует рассматривать бессмертие современного рационалистического христианства, верующего неверия, которое, утверждая религиозные истины или представления, одновременно всегда влагает в них их отрицание. ___