О спиритуализме и материализме, в особенности в их отношении к свободе воли

(1863—1866)

ПРЕДИСЛОВИЕ

 Только ради краткости это сочинение имеет теперешнее заглавие. Сначала оно должно было носить скромное заглавие: «Некоторые, — обратите внимание, — лишь некоторые, к тому же не руководящие мысли о спиритуализме и материализме» и т. д. «Некоторые» — потому, что эта работа, начатая уже много лет тому назад, много раз прерывалась вследствие различных препятствий; так что, если бы ее основным предметом по была воля, я с досады бросил бы ее совсем. Несмотря па самое горячее желание и на напряженное мышление, я теперь выпускаю в свет в исправном виде лишь несколько отрывков того целого, которое было готово у меня в голове. «Не руководящие» — отчасти потому, что перерывы отняли у меня всякое удовольствие и охоту к труду, которые дает лишь радостная уверенность в том, что ты вполне овладел своей темой; отчасти же потому, что ни один вопрос не является таким головоломным и не поддается в такой мере решительному утверждению или отрицанию, как вопрос о свободе воли; это происходит как вследствие природы самого предмета, так и вследствие произвола и двусмысленности, свойственных как философскому, так даже и обычному словоупотреблению.

Но, подобно тому, как в своих сочинениях о бессмертии, о сущности религии и т. д. я не ставил себе задачу отрицать «существование божества и бессмертия души» — ибо кто может отрицать, что они существуют, по крайней мере

О спиритуализме и материализме

==443

в книгах и образах, в вере и представлении, — а лишь вскрыть истинный смысл и основание божества и бессмертия, или, что то же самое, веры в них, дать не фальсифицированный первоначальный текст их и тем способствовать их познанию, благодаря которому вопрос о существовании или несуществовании их сам собой получает ответ, так и здесь моей задачей не является показать, что нет свободы воли. Основная характерная тенденция этого сочинения состоит лишь в том, чтобы вскрыть истинный смысл и основание гипотезы свободы воли и представления о ней и способствовать познанию того, что заставляет человека приписывать себе и другим свободу воли, и таким образом показать те границы, в пределах которых он это делает правильно.

==444

1. Воля в пределах естественной необходимости

Философы-спиритуалисты приписывают человеку свободную волю, то есть такую, в их понимании, волю, которая не зависит ни от каких естественных законов и причин и в силу этого не зависит ни от каких чувственных импульсов. В качестве фактического доказательства такой сверхъестественной свободы они указывают на самоубийство; и действительно, если и существует или, точнее, если может существовать доказательство этой свободы, то оно может быть найдено не внутри и не в пределах жизни, а лишь там, где человек добровольно разрывает все узы, связывающие его с жизнью. Ф. Г. Якоби так говорит в «Собрании писем Аллвиля»1: «Животное не может выбирать между жизнью и смертью; оно имеет только чувственные стремления, которые все ведут к сохранению и которые принуждают его продолжать свое существование на земле. Только человек может выбирать».

«Ты выбрала жизнь, а я выбрала смерть», — говорит Антигона своей сестре Йсмене; Фихте в системе учения о нравственности говорит так: «Решение умереть есть чистейшее проявление господства понятия над природой. В природе лежит только потребность в сохранении, решение же умереть является прямой противоположностью этого стремления. Всякое самоубийство, выполненное с холодным спокойствием. . . есть осуществление этого господства». Гегель в своем «Естественном праве» заявляет: «В элементе (в чистой неопределенности) воли лежит то,

О спиритуализме и материализм

==445

что я могу освободить себя от всего, устранить все цели и от всего абстрагировать. Один только человек может отказаться от всего, даже и от своей жизни; он может совершить самоубийство».

Однако действительно ли природа и свобода, стремление к самосохранению и самоубийство находятся в таком противоречии друг к другу, как утверждают эти философы :и их сторонники? Нет, ибо нет в природе никакого голого и чистого стремления к самосохранению, каким его мыслит обособленно в своей голове супранатуралист. Животное стремится сохранить себя, но сохранить в связи со своей родиной, если это патриотическое животное (так как существуют и космополитические животные); сохранить в связи с животными своего рода, если это животное общественное, или в связи с существом того же вида, но другого пола, если это животное моногамное; в связи со свободой движения, если это животное способно к движению. Когда, например, некоторые птицы совершенно не переносят неволи, теряют аппетит и умирают в ней через короткое время, то этой своей смертью они заявляют, что и у них стремление к свободе сильнее, чем стремление к самосохранению, или, правильнее говоря, — языком, более соответствующим природе, — стремление к самосохранению теснейшим образом связано у них со стремлением к свободе. Но и у человека такое неограниченное, необузданное, ни с чем не связанное стремление к самосохранению существует в столь же малой степени и, пожалуй, даже еще в меньшей, чем у животного; меньше же всего оно существует у человека, способного на самоубийство. Стремление к самосохранению занимает в человеке не больше места, чем его Я, или то благо, которое он относит к своему Я и которое он не может ни обособить, ни устранить от себя, не устраняя вместе и себя самого. Что такое Я, или жизнь (ибо кто сможет разделить жизнь и бытие Я), для любящего— без любимой, для честолюбца — без чести, для богача — без богатства, для воина — без битвы или без оружия? Что такое вообще жизнь без того, что с точки зрения человека и его потребности необходимо относится к жизни? Жизнь в темнице тоже жизнь, но какая жизнь! Жизнь на воде и хлебе — тоже жизнь, но «что за жизнь, — как значится в Библии, в книге Сираха, — если нет вина»? Поэтому,

==446                                  Людвиг Фейербах

если человек кончает свою жизнь, боясь потерять или потеряв то, что он относит к сущности жизни, то он поступает не вразрез, а в согласии со своим стремлением к самосохранению.

Самоубийство относится к разряду противоречивейших явлений в человеческом существе — тех явлений пли поступков, которые стоят или, точнее, кажется, что стоят, в кричащем противоречии с его себялюбием и все ж таки из себялюбия только и возникают. Самоубийца отказывается от всякого удовлетворения стремления к счастью, но только для того, чтобы тем самым предотвратить всякое ущемление последнего; он не хочет больше наслаждаться счастьем, но лишь для того, чтобы не переносить больше несчастий; он жертвует своим лучшим другом — каждый ведь имеет в самом себе своего самого лучшего и вернейшего друга, — но только для того, чтобы тем самым убийственным ударом поразить своего смертельного врага. Смерть, конечно, противоречит природе; но она противоречит только здоровой, полной, счастливой природе, а не исковерканной, страдающей и несчастной природе. Сама по себе смерть — яд, возбуждающий ужас, но в качестве яда против яда она — вожделенное средство исцеления. Решимость больного принять отвратительное снадобье весьма в малой степени находится в противоречии со стремлением здорового человека к вкусному; в столь же малой степени и смертное решение человека, каким-нибудь образом оскорбленного или такого, которому только еще угрожает оскорбление, стоит в противоречии со стремлением к самосохранению неоскорбленного человека. Это противоречие только тогда имело бы место, если бы самоубийство было самоуничтожением, ни на чем не основанным. Однако самоубийца решается на смерть не свободно, то есть, собственно, не из-за озорства и не ради игры, а вследствие печальной необходимости; решается по основаниям, которые являются для него последними, непреодолимыми, тождественными с самым существом его, неустранимыми какими-либо противоположными основаниями, а поэтому и не свободно избираемыми. Воля есть последняя, то есть ближайшая, но не первоначальная причина добровольной смерти. Положение — я хочу умереть — это вольный конечный вывод из невольной большей посылки: я не могу

О спиритуализме и материализме

==447

больше жить, я должен умереть. Решение к summum malum, к высшему злу, имеет своей предпосылкой, своим основанием утрату высшего блага. Я хочу умереть, ибо я не могу жить без того, что, наперекор моей воле, отняла или хочет отнять у меня враждебная судьба, независимо от того, есть ли моя собственная вина в этом или нет; я покидаю жизнь потому, что я не могу покинуть того, что я покинуть должен, и эту невозможность покинуть я могу выразить и доказать на деле только смертью: короче, я решаюсь умереть потому, что я должен разлучиться с том, с чем нельзя разлучиться, лишиться того, чего нельзя лишиться. Жизнь — это связь с любимыми предметами, добровольная смерть — это разлука с ними, но такая разлука, которая выражает лишь нерасторжимость, необходимость этой связи; ибо разлука, которой я не могу пережить, которая связана с моим концом, является, конечно, доказательством нерасторжимости. То, что день жизни выражает для человека радостным и положительным образом, то есть выражает то, что радость зрения существует для человека только посредством солнца, то же самое говорит и ночь смерти, но лишь отрицательным, враждебным человеку образом. Как одна и та же причина своим присутствием создает день, а своим отсутствием ночь, так и здесь — одно и то же основное стремление, одна и та же сила заставляет любить жизнь и жизнь покидать, бежать от смерти и смерти искать. Смертный приговор несчастливца: «я без тебя не существую» — имеет тот же самый смысл, что и выражение счастливца: «я существую только тогда, когда я возле тебя». Даже тот, кто умирает смертью героя, отдает жизнь за родину, за свободу или за свои убеждения, — объявляет тем самым, что он не может абстрагировать от этих благ, что эта свобода и эти убеждения являются для него необходимостью, стоят в неразрывной связи с его существом и с его жизнью.

Поэтому самоубийство в такой незначительной степени является доказательством свободы или способности «от всего абстрагировать», что оно скорее доказывает противоположное. Только тот может абстрагировать от всего, кто может проделать это без вреда для своего существования. Тот же, кто вместе с тем, от чего он абстрагирует, отказывается одновременно и от своего существования, от себя

==448                                   Людвиг Фейербах

самого, тот констатирует этим весьма унизительным и даже уничтожающим образом связанность и ограниченность своей способности абстракции. Воля, уничтожающая тело и жизнь, уничтожает и себя самое, фактически доказывая тем самым, что без тела, без жизни она — ничто; что не тело я имею благодаря воле, а, наоборот, только благодаря своему телу и жизни я имею волю; то есть совсем не так, как это значится в гегелевской Философии права: «я обладаю этими членами, этой жизнью только постольку, поскольку я хочу; животное не может искалечить или умертвить себя, — человек же может». Человек доказал бы свою способность от всего абстрагировать, доказал бы свободу воли, возвышающуюся над всякой естественною необходимостью только в том случае, если бы он мог абстрагировать и от смерти, если бы он мог не умереть в том случае, если бы он не хотел умирать, если бы, таким образом, смерть и бессмертие зависели только от его воли. Но так как это, как известно, находится вне власти его воли, то добровольной смертью человек доказывает лишь то, что даже и высший акт его свободы не выходит за пределы естественной необходимости, что он всего лишь сам причиняет себе то, что он неминуемо претерпел бы от природы. Он доказывает, следовательно, то, что его воля не оригинальный творец, а только копировщик природы, не творец из ничего, каким ее изображает философ-спиритуалист, а всего лишь художник, использующий для своих целей данный материал.

Конечно, если бы я мог не умирать, если бы я не должен был умереть, я мог бы и не желать умереть. Воля к смерти имеет своим основанием и базисом неизбежную смерть, стоящую вне воли. «Что я умру, — говорит Креону осужденная на смерть Антигона, — я знала наверное и давно; для этого не нужно было твоего заявления». А Сарпедон говорит Главку в «Илиаде»: Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани, Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны, Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться, Я и тебя бы не влек на опасности славного боя; Но и теперь, как всегда, несчетные случаи смерти

Нас окружают и смертному их не минуть, не избегнуть.

Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами! ¹

О спиритуализме и материализме

==449

Решение умереть только тогда было бы свободным и сверхъестественным в смысле наших идеалистов и сверхнатуралистов, если бы существовала только свободная, а не необходимая, естественная смерть; смерть только тогда стояла бы в противоречии с природой человека, если бы он жертвовал не смертной, а бессмертной жизнью.

Конечно, смерть, как и было уже упомянуто, находится в противоречии с природой лишь поскольку эта последняя находится в нормальном и здоровом состоянии, но постольку вместе с тем и смерть не является предметом воли. «Мы ни в чьей власти не находимся, —говорит Сенека, — ибо мы имеем в своей власти смерть», то есть можем умереть, когда хотим. Но в самом ли деле от нашей воли зависят жизнь и смерть? Живем ли мы потому только, что хотим жить и, стало быть, в любой момент можем захотеть противоположного — смерти? Конечно, я могу убить себя, если хочу этого; но самое это мое желание зависит как раз не от одной только воли, — я не свободен в нем. Я могу желать смерти только тогда, когда она является для меня необходимостью, если только, конечно, я не захочу променять за жизнь все то, что только и делает В моем понимании жизнь жизнью. Но вот сию минуту, когда ничто не говорит против жизни, когда нет никакого основания для смерти, с моей стороны было бы чистым воображением думать, что моя жизнь зависит исключительно от милости моей воли; сию минуту, на самом деле, невозможно не только морально, но и физически желать или позволить убить себя. «Ты выбрала жизнь, а я выбрала смерть». Выбор между этими противоположностями правильно распределен на два различных лица. То, что возможно для Антигоны, с ее складом ума и характером, то невозможно для Исмены.

«Я могу то, что хочу»; но только в том случае, если я хочу того, что могу; в противном случае моя воля беспочвенна и неосновательна, существуя только в воображении, ибо основу воли составляет возможность и способность добиться желаемого. Действительная, а не та воображаемая воля, которую обыкновенно смешивают с нею, является волей способной, уверенной в своем деле, соответствующей своему предмету и зрелой волей. Я хочу сделаться музыкантом; но эта моя воля является лишь

29 Людвиг Фейербах, т. I

==450                                   Людвиг Фейербах

обнаружением моего музыкального таланта, если только она обоснована, а в силу этого и успешна. Как нельзя детей произвести на свет без способности деторождения и посредством одной только воли, так и воля не может совершить того, что она хочет, не имея орудий, органов и материала. Для чего не хватает смысла и плана, для того не достает и воли. Там, где желание и возможность стоят в противоречии друг к другу, как это часто бывает в гражданской жизни, там как раз в силу этого и выходят одни только недоноски.

Таким образом, человек может желать своей смерти только тогда, когда он в себе имеет основание и начало смерти, когда исчезает пропасть между жизнью и смертью, которая раньше делала для него самоубийство невозможным, когда его мозг настолько уже выжжен и обессилен, что он только в черепе мертвеца узнает свой портрет; когда его сердце в такой степени умерло для мира, что в смерти он ищет не смерти для жизни, а лишь смерти для смерти; когда он вместе со своей жизнью обрывает иллюзии, ложь и противоречия, когда он в смерти только находит истинное выражение своей сущности и воли. Тривиальное «рыбак рыбака видит издалека» подходит и сюда. «Смерть — вот мой жених», говорит приготовившаяся к смерти Антигона. Но тот, кто вступает в брак со смертью, тот жаждет ее, как существа себе подобного, тот пленяется ею по закону избирательного средства, тот уже не обращается более к картинной галерее жизни и в смерти имеет перед глазами только tabula rasa * собственного характера и своего Я. «Моя душа, — говорит та же Антигона, — умерла уже давно, чтобы посвятить себя мертвым». Короче, я могу желать смерти только в том случае, если побеждено то, что в нормальном состоянии мешает во мне этому желанию, оказывает ему противодействие или совсем не позволяет ему появиться. Это противодействие есть любовь к жизни, или воля к жизни, потому что я живу. Так же, как я не свободен любить или не любить особу, которую я люблю и пока я люблю, так же не свободен я и желать противоположности жизни, пока я люблю жизнь. Только тогда, когда эта любовь угаснет или когда она будет

Буквально — «чистая доска», здесь — «чистое отражение».

О спиритуализме и материализме

==451

вытеснена насильственным устранением условий, делающих жизнь предметом любви, только тогда моя воля станет свободной, только тогда освободится место для мысли о смерти и для воли к ней. Прежде чем смерть станет предметом вожделения, жизнь должна стать предметом равнодушия, скуки, отвращения, ужаса, презрения.

«Везде, —говорит стоик Сенека, —путь к свободе открыт человеку. Куда бы ты ни взглянул, везде ты найдешь конец несчастьям. Видишь тот крутой обрыв? Там спуск к свободе. Видишь ли вон это море, этот поток, этот колодезь? В их глубине обитает свобода. Видишь ли вон то маленькое, сухое, бесплодное дерево? Свобода висит на нем. Видишь твою шею, горло, сердце? Они — выход из рабства. Ты находишь слишком тяжелым этот выход, ищешь такого пути к свободе, который требовал бы меньше мужества и силы? Любая жила в твоем теле открывает тебе этот путь». Да, смерть по самой своей природе есть свобода от всех зол и для того, кому жизнь — невыносимое зло, по каким бы основаниям это ни было; для того эта, и только эта, свобода является свободой воли. Если бы стремление природы к сохранению было неограниченным стремлением без меры и цели, то не было бы и никакой смерти. Однако стремление к самосохранению — одно и то же, что и стремление к счастью; оно растет и падает вместе со способностью к счастью. Всякая жизнь со временем становится тяжестью и злом, будь то вследствие болезни или вследствие старости. Но если жизнь— пока еще зло, то смерть — благо и даже право — священное естественное право придавленного злом на освобождение от зла. Смерть — это не кара за совершенные грехи, это награда за перенесенные страдания и битвы. Потому-то древние греки и римляне и возлагали на своих умерших венки, как знаки победы и чести. Естественная и добровольная смерть следует поэтому тому же самому закону природы, который, в противоположность аскетической морали нашей супранатуралистической философии и теологии, ставит обязанность самосохранения в зависимость от права на счастье, — конечно, не на счастье в супранатуралистическом смысле. Человек, конечно, не всегда лишает себя жизни по мотивам неустранимого и невыносимого зла; напротив, часто по мотивам

29*

==452