О «начале философии» (1841)

==97

 

. Философия тем отличается от реальных наук, что ее предмет ей не дан и что у нее нет готовых принципов и метода, чтобы мыслить свой предмет. Философия беспред-посылочна. Это отсутствие предпосылок составляет ее начало, то начало, которым она отличается от всех других наук. Такая беспредпосылочность и есть понятие философии, в том виде, в каком оно выступает в ее начале». «Предпосылать нечто значит нечто данное класть в основу дальнейшего рассмотрения». В таких выражениях определяется начало, первое понятие философии в произведении Я. Ф. Рейфа «О начале философии». Но это определение ни в какой мере не является таким несомненно достоверным, свободным и беспредпосылочным, как это здесь безоговорочно предполагается. Если «реальные науки» пришли в конце концов к определенному бытию, то во всяком случае их предмет и метод являются чем-то данным, чего нет, покуда они находятся в процессе становления. Вообще, боже упаси! — задачей науки вовсе не является «снятие» предмета и превращениев предметтого, чтоне является предметом. Но что не является предметом, то, само собой разумеется, и не дано, поэтому всякая наука начинается без даты, начинается, не имея никакого основания. Ведь что такое непредметное? Все, что существует, — И чувственная, и самая обычная будничная вещь, покуда онаявляется объектом жизненных интересов или общераспространенных точек зрения, не есть предмет науки.

Людвиг Фейербах, т. I

==98                                     Людвиг Фейербах

В высшей степени поучительный и интересный пример представляет воздух. Воздух для нас—наиболее существенная внешняя среда, весьма нам близкая, неизбежная, убедительная и навязчивая, и все же, пока физики и философы не сделали воздух предметом своего исследования, сколько времени понадобилось, чтобы его элементарные свойства, каковы тяжесть и способность расширяться, были нами изучены. Поэтому нет ничего более нелепого, как обозначать «потусторонний, духовный мир» и тому подобные вещи или фантазии как беспредметные, как недоступные, как мистические. Духовный мир был открыт людям с давних пор, когда еще воздушная среда была для них закрыта, они скорее жили в свете иного мира, чем этого, они скорее были знакомы с небесными сокровищами, чем с сокровищами земли. Как раз ближайшее для человека оказывается для него наиболее отдаленным. Именно потому, что ближайшее ему не кажется таинственным, оно для него остается загадкой; именно потому, что оно всегда составляет некий предмет, оно для него никогда предметом не оказывается.

Итак, абсолютный философский акт состоит в том, чтобы беспредметное делать предметным, непостижимое — постижимым, другими словами, объект жизненных интересов превращать в мысленный предмет, в предмет знания, — это тот же акт, которому философия, вообще знание обязано своим существованием. А непосредственным следствием этого является то обстоятельство, что начало философии составляет начало науки вообще, а вовсе не начало специального знания, отличного от знания реальных наук. Это подтверждается даже историей. . Философия — мать наук. Первые естествоиспытатели, как древнего, так и нового времени, были философами. На это, правда, указывает и автор разбираемого произведения, но не в начале философии, как следовало бы, а в конце. В самом деле, если начало философского и эмпирического знания непосредственно совпадает как тождественный акт, то, очевидно, задача философии в том, чтобы с самого начала помнить об этом общем происхождении и, следовательно, не начинать с отличия от (научного) опыта, но, скорее, исходить из тождества с этим опытом. По мере развития пусть философия отмежуется, но если она начнет с обособления,

О «Начале философии»

==99

то она никогда в конце надлежащим образом с опытом не объединится, как это все же желательно, — ведь благодаря самостоятельному началу она никогда не выйдет за пределы точки зрения отдельной науки, она неизменно сохранит как бы надуманное поведение щепетильной особы, которая боится потерять свое достоинство от одного прикосновения с эмпирическими орудиями; словно одно только гусиное перо было органом откровения и орудием истины, а не астрономический телескоп, не минералогическая паяльная трубка, не геологический молоточек и не лупа ботаника. Разумеется, это очень ограниченный, жалкий опыт, если он не достигает философского мышления или, так или иначе, не хочет подняться до него; но столь же ограниченной оказывается всякая философия, которая не опирается на опыт. А каким образом философия доходит до опыта? Тем, что она только усваивает его результаты? Нет. Только тем, что она в эмпирической деятельности усматривает также деятельность философскую, признавая, что и зрение есть мышление; что чувственные органы являются органами философии. Новейшая философия именно тем и отличалась от философии схоластической, что она снова соединила эмпирическую деятельность с мыслительной, что она в противоположность мышлению, отмежеванному от реальных вещей, выставила тезис — философствовать следует, руководствуясь чувством. Поэтому если мы обратимся к началу новейшей философии, то мы будем иметь перед собою подлинное начало философии. Не в конце своего пути приходит философия к реальности, скорее с реальности она начинает. Только этот путь, а не тот, который намечается автором в согласии со спекулятивной философией со времен Фихте, есть единственно естественный, то есть целесообразный и верный путь. Дух следует за чувством, а не чувство — за духом: дух есть конец, а не начало вещей. Переход от опыта к философии составляет нечто неизбежное, переход же от философии к опыту — произвольный каприз. Философия, начинающаяся с опыта, остается вечно юной, философия же, опытом кончающая, в конце концов дряхлеет, пресыщается и становится самой себе в тягость. В самом деле, когда мы начинаем с реальности и остаемся ей верными, то философия оказывается для нас неизменной потребностью:

==100                                   Людвиг Фейербах

опыт на каждом шагу нам изменяет и таким образом заставляет нас обращаться к мышлению. Поэтому философия, у которой опыт находится в конце, изживает себя, а та, которая исходит из опыта, бесконечно развивается. У второй есть всегда материал для мысли, а у первой разум в конце концов сходит на нет. Философия, исходящая из мысли без реальности, совершенно последовательно завершается реальностью, чуждой мысли. Пишущий настоящие строки ничего не имеет против, если его за эту высказанную им мысль обвинят в эмпиризме. Он со своей стороны, во всяком случае, считает более почетным и разумным начать с нефилософии, а кончить философией, но не наоборот, как некоторые «. великие» немецкие философы, — воздержусь их называть, — начинают свою биографию философски, а кончают нефилософски. Впрочем, путь от опыта к философии можно хорошо обосновать также и умозрительно. А именно, если несомненно, что природа составляет основу духа, — и не потому, что природа есть тьма, а дух — свет, что свет возникает только из тьмы, как этому учат мистические теории, но скорее потому, что природа сама по себе есть свет, — то также несомненно, что природа есть объективно обоснованное начало, есть подлинное начало философии. Философия должна начинать со своей антитезы, со своего «другого Я», иначе начало останется навсегда субъективным, будет всегда поглощено Я. Беспредпосылочная философия есть та, которая предполагает самое себя, которая начинается с самой себя.

Если уточнить, то в качестве беспредпосылочного начала философии Рейф выдвигает Я, «чистое Я» и именно нижеследующим образом: «Данное, как таковое, поскольку оно вообще дано, Я есть нечто иное, нежели Я. Однако оно не дано как нечто иное, но именно Я отличает данное, как нечто себе чуждое, оно познает себя в отличие от этого чуждого; оно высказывает, что данное не есть Я, но нечто иное, чем Я. Это возможно лишь посредством отличительного акта от того, что дано: благодаря этому Я полагает данное как нечто чуждое по сравнению с тем, что оно есть, именно Я. Таким образом, данное исчезает: оно становится чем-то чуждым Я. Это другое дано лишь в отличительном акте Я». Но разве это отмежеванное от вещей Я, полагающее

0 «Начале философии"

==101

все предметное, как нечто себе чуждое, и этим его снимающее, не есть гипотетическое Я? Не есть ли это Я, во всяком случае Я специальной точки зрения? И является ли эта точка зрения безоговорочно необходимой, абсолютной точкой зрения, той точкой зрения, из которой должна исходить философия, если она хочет быть философией? Является ли объект только объектом, и ничем больше? Несомненно, это есть нечто чуждое Я, но не вправе ли я сказать и наоборот: Я ость нечто чуждое, объект объекта, и следовательно, и объект есть Я? Как же Я приходит к тому, чтобы положить нечто другое? Только благодаря тому, что оно в отношении к объекту есть то самое, чем является объект в отношении к Я. Но Я признает это за собой, разумеется, лишь косвенным образом, превращая свою пассивную форму в активную. Между тем, тот, кто самое Я делает объектом критики, признает, что добровольное полагание объекта со стороны Я в действительности не выражает ничего иного, как принудительное полагание Я со стороны объекта. Продолжая рассуждать тем же абстрактным способом, можно сказать так: если объект есть не только нечто положенное, но также и нечто само себя полагающее, то из этого явствует, что беспредпосылочное Я, отрицающее и исключающее из себя объект, является лишь предпосылкой субъективного Я; против этой предпосылки протестует объект, следовательно, это беспредпосылочное Я вовсе не есть универсальный, достаточный принцип дедукции, как то думает автор. Поэтому, если философия, сама на себя опирающаяся и, в сущности говоря, уже с самого начала себя осознавшая, усматривает свой существенный интерес в ответе на вопрос, каким образом доходит Я до признания мира, до признания объекта, то философия, взятая в своем объективном составе, поскольку она начинает со своей антитезы, скорее ставит себе противоположный вопрос, гораздо более интересный и плодотворный: каким образом приходим мы к признанию Я, которое ставит такой вопрос и может его ставить?

Нет спора, что ничто не может произойти с Я, ничто не может в него проникнуть, для чего нельзя было бы найти основания в самом Я, во всяком случае — предпосылки к этому возникновению. А поскольку всякое внешнее

==102

Людвиг Фейербах

определение в конце концов одновременно оказывается самоопределением, то самый предмет есть не что иное, как ставшее предметом Я. Но совершенно так же, как Я оправдывается в предмете, так же точно и предмет полагает и раскрывает себя в Я. Реальность Я в предмете является одновременно и реальностью предмета в Я. Ведь если бы все сводилось к впечатлениям объекта, как то полагает бездушный материализм и эмпиризм, то уже животные могли бы быть физиками; даже должны были бы стать ими; если же все сводить к Я, то другие, отличные от Я существа, вне нас находящиеся, не могли бы получать одинаковые или аналогичные нашим впечатления от тех же предметов. Разумеется, впечатление, оказываемое на Я, «отлично от оттиска пальца на воске», но и восковой отпечаток отличен от оттиска на тальке, на извести или каком-нибудь другом теле. Тальк нежен, мягок, но не так податлив и пассивен, как воск; между тем всякая попытка ковырнуть пальцем твердую известь натыкается на упорное ее сопротивление. Причина того, что я могу давить на воск, не испытывая сопротивления, а лишь получая впечатление чего-то размазывающегося и прилипчивого, лежит в его пассивных свойствах; и, наоборот, причина * того, что на известь нельзя давить без того, чтобы не ощутить отпор, коренится в ее сильной, как скала, сопротивляемости. Еще Теофраст в своем исследовании о породах камней заметил, что «разные породы камней следует обрабатывать разными способами», — так же как и люди, наделенные определенной индивидуальностью, не хотят и не могут допустить такого отношения, будто они все сделаны на одну колодку.

Итак, нельзя изобретательности и универсальности нашего Я приписывать все то, что свойственно жизненной силе и индивидуальности вещей и что поэтому одинаковым образом возбуждает как не Я, так и Я. Теплота весеннего солнца, манящая выйти на свободу человеческое Я и сбросить с себя оковы холодного формализма, вызывает также и ящериц и медянок из их нор на свет. Волосистая стапелия издает запах падали не только для нас, но и для стервоядных мух, иначе они не соблазнились бы этим запахом и не доверили бы ей своих яичек. Горный кристалл, не оказывающий сопротивления проникновению световых лучей,

О «Начале философии»

==103

именно поэтому представляет нечто прозрачное и для нашего взора, доставляя величайшее наслаждение нашим глазам; воск, почти невесомый для нашего осязания, оказывает очень незаметное давление и на воду, в то время как тяжеловесный известковый камень, который в воде идет к самому дну, валит наземь и наше Я. Как бы мы были счастливы, если бы природа раскрывала свои чары только нашему Я, — о, как бы мы были счастливы! В таком случае никакая медянка или восковая тля не разрушала бы наших ульев, долгоносики не опустошали бы наших полей, капустные гусеницы не пожирали бы наших огородов. Но то, что кажется сладким и вкусным нам, то по вкусу и другим существам. Отсюда и эти слезы.

Или, может быть, от того, что мы здесь вступаем в коллизию и соперничество даже с долгоносиками и капустными гусеницами, вкус и запах недостойны нашего человеческого Я? Может быть, они не должны быть свойственны нашему Я, как и чувства вообще, а должны составлять как бы принадлежность существ, нам чуждых и ниже нас стоящих? Но, если глаза твои ослепнут, уши перестанут слышать, а вкус и обоняние притупятся, не будешь ли ты себя чувствовать в высшей степени немощным и несчастным как телесно, так и духовно? Разве ты с сокрушением не будешь восклицать тысячу раз в день: о, если бы ко мне вернулись мои чувства!? А этим ты открыто признаешь и заявишь, что, во всяком случае, и твои чувства составляют достояние твоего Я, что ты, ты, говорю я, — ты сам, а не только твое тело, — без чувств или с несовершенными чувствами, будешь жалким калекой? Или, может быть, это Я, ущербное, искалеченное потерей этих чувств, — таково, например, твое или, во всяком случае, мое Я, — будучи настолько честным, чтобы признать, что оно потеряло часть самого себя в случае утери части своего тела, является умозрительным Я? Но какого же рода Я будет это умозрительное Я? Может ли идти речь «об общем чувстве, о влечении, об ощущении» и тому подобных вещах, если это есть Я, отличное от реального Я? Могло ли бы сохранить это Я название «Я», если бы оно захотело отрицать свое родство с эмпирическим Я? Скорее это умозрительное Я будет стремиться к тому, чтобы не иметь никакого другого отличия от нашего эмпирического Я, кроме

==104                                   Людвиг Фейербах

того, что оно есть таков Я, под которым всякий называющий себя Я может подразумевать Я, очищенное от всех частных, несущественных элементов опыта? Но, очевидно, что к этим частностям и случайностям нельзя причислить тела. Итак, и умозрительному Я свойственно тело, во всяком случае умозрительное тело; ведь непонятно, почему бы мы допускали отличие между необходимым и случайным только по отношению к Я, а не к телу; таким образом, было бы непонятно, почему бы мы не могли очистить подобно Я и тело от всего неуместного и случайного.

Я — телесно, это лишь значит: Я есть не только нечто активное, но и пассивное. И было бы ложным, если бы мы хотели вывести эту пассивность Я из его активности или представить ее, как нечто активное. Наоборот: пассивное состояние Я есть активная сторона объекта. Именно потому что и объект деятелен, наше Я пассивно, —этой пассивности, впрочем, Я не должно было бы стыдиться, ибо объект сам составляет принадлежность внутренней сути нашего Я.

Но именно в силу этого было бы в высшей степени односторонним и пристрастным желание рассматривать и воспроизводить все определения Я, как его чистые самоопределения, да это было бы и совершенно невыполнимо. Как раз собственные силы Я совершенно недостаточны, чтобы справиться со всеми его потребностями; поэтому волей-неволей оно должно заимствовать недостающие средства у объективного мира или у собственного тела. Так, например, очевидно, что «ощущение животного тепла», которое Я получает в психологии, — исключительно телесного происхождения, но как это совместимо с Я, черпающим все лишь из самого себя? Каким образом беспокойный огонь животного тепла попадает в «гностическое молчание Я, сосредоточенного только на самом себе»? Не потому ли, что вразрез с переменчивостью внешней температуры животное тепло свидетельствует о собственной самостоятельности и независимости? Но и у этой независимости есть свой предел, который нам тотчас же напоминает о неразрывности субъекта и объекта. На экваторе люди внезапно умирали, когда температура приближалась к 40°. Или же вообще материальное тело настолько совпадает с Я, что Я почерпает из самого себя то, что

О «Начале философии"

==105

оно почерпает из тела? Однако Я ни в какой мере не «открыто миру», как таковое, «благодаря самому себе», но только благодаря себе, как телесному существу, следовательно, благодаря телу. В противоположность отрешенному Я тело представляет собою объективный мир. Благодаря телу Я уже не Я, но — объект. Быть телесным значит быть включенным в мир. Сколько чувств, столько пор, столько и прогалин. Тело есть не что иное, как пористое Я. Неужели только ощущение животного тепла как ощущения свойственно Я? А что такое ощущение без тепла? Что же вообще остается, если я абстрагируюсь от предмета или содержания ощущений или деятельности Я? Как могу я, например, зрительное ощущение или зрительную деятельность приписать Я, как могу я включить ощущение в психологию, как я его сумею определить, когда я отрешаюсь от ощущаемого предмета, от света? Ведь зрение прежде всего есть не что иное, как ощущение или восприятие света, ощущение светлого вообще. Глаз есть «чувство света». Видеть без света — то же, что дышать без воздуха: зрение есть наслаждение светом.

Правда, можно превратить Я в универсальный принцип дедукции, — это, разумеется, произойдет вразрез с тем смыслом, который мы связываем с понятием или со словом «я» со времени Фихте. Но такую дедукцию можно произвести лишь при том условии, если мы вскроем и докажем наличность в Я не-Я, вообще вскроем в нем различия, противоположности; ведь с однообразными, монотонными причитаниями вечного Я=Я в конце концов ничего не предпримешь. Я, из которого можно извлечь музыкальный звук, — совсем другое Я, чем то Я, из которого вытекает логическая категория или моральный или юридический закон. Но в таком случае изначальной и всеобщей наукой, всем другим наукам предшествующей, окажется исключительно психология, и будет она иметь одну только задачу — склонять Я; дедуцировать из различных отношений Я в самом себе различные принципы. Поэтому совершенно неуместное и несостоятельное предприятие превращать психологию, как это делает Рейф, в особую науку и извлекать из нее одни абстрактные науки: логику и метафизику. Между тем, самую существенную, коренную противоположность, необходимо связанную с Я,

Людвиг Фейербах

==106

составляет тело, плоть. Главный метафизический принцип коренится в конфликте духа и плоти, только в нем одном, господ! Только он один составляет тайну творения, основу мира. Да, плоть, или, если вы предпочитаете, тело, имеет не только естественно-историческое или эмпирико-психологическое значение, но имеет по существу умозрительный, метафизический смысл, ибо чем иным является тело, как не пассивным элементом Я? И как вы сможете дедуцировать из Я волю, даже ощущения без принципа пассивности? Воля немыслима без того, что воле сопротивляется. И в каждом ощущении, сколь бы духовным оно ни было, не больше деятельности, чем страдания, не больше духа, чем плоти, не больше Я, чем не-Я.