Классики / Новая / Шеллинг / Философия откровения / Философия откровения, т

494_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

жет устранить другое; экзотерическое (das Exoterische) все время возникает вместе с эзотерическим (dem Esoterischen),

инаоборот.

Яуже объяснил, что в контексте настоящего изложения мы не можем вдаваться в детали учения о материальных богах; ведь нас интересуют только значение и смысл мифологии, последний же заключается именно в мистериях. Можно сказать, что мистерии, по существу, содержат в себе объяснение, истинную философию мифологии, равно как именно поэтому они должны быть для такой философии — для истинной философии мифологии — наивысшим подтверждением. Следовательно, уже этим можно было бы оправдать, если бы я в контексте настоящего изложения остановился на греческих мистериях. Однако имеется более близкое основание, которое должно склонить меня к этому. Все изложенное до сих пор было лишь подготовкой к философии откровения. А так как провидению было угодно дать человечеству сначала пройти весь этот путь лишь естественно порождающей себя религии, прежде чем явилось истинное откровение, так как совершенное откровение вообще должно было выпасть на долю человечества лишь в определенное время, или, как сказано в Писании,24 когда исполнилось время, так как откровение, стало быть, как бы ждало окончания, пика лишь естественного развития, то для нас также будет невозможно полностью определить истинное значение откровения и его отличие от мифологии, пока мы не познаем и не узреем самой высоты или, скорее, самой глубины мифологии, т. е. мистериального учения, а также в каком объеме и насколько глубоко последнее на пути лишь естественного процесса было в состоянии восстановить религиозное сознание. Издавна греческое религиозное тайное учение рассматривалось как ближайшее к христианству, как наиболее всего приближающееся к нему в язычестве. Для каждого, кто ближе познакомился с грече-

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 495

скими мистериями и изучил их, бесспорно, что самый ученый из апостолов не раз при высказывании христианских идей намекает на выражения, даже на обряды греческих мистерий. Естественный переход от язычества к христианству, т. е. к совершенному откровению, на самом деле составляют греческие мистерии; было бы невозможно правильно представить откровение в его отношении к язычеству и вследствие этого вообще, не исследовав прежде содержание греческих мистерий.

Девятнадцатая лекция

Переходом к объяснению греческих мистерий пусть послужит следующее общее размышление.

В нашем изложении мифологии вообще мы различили два значительных переходных момента. Во-первых, тот, где реальный принцип делает себя как раз только преодолимым для более высокой потенции, — предоставляет себя в качестве материи возможного преодоления. Затем тот, где он превращается в материю действительного преодоления. Каждый такой переход был обозначаем женским божеством, первый — Уранией, второй — Кибелой. Но разве не различается еще и третий момент, где тот принцип больше не является предметом действительного преодоления, но уже действительно преодолен, а сознание благодаря этому заняло срединное положение между тем прошлым, от которого оно чувствует себя освободившимся в возникновении множества свободных богов, и теми ему одновременно открывающимися чисто духовными потенциями? И как там — в обоих прежних моментах καταβολή — сознание представляется женским божеством (ибо если в процессе вообще всегда есть два, бог каждого момента и соответствующее ему сознание, то можно заметить, что соответствующее богу женское божество всякий раз выступает как сознание этого бога; последнее нетрудно понять, если принять в соображение следующее: бог в каждом моменте есть только определенный и, следовательно, такой, за которым назначено следовать другому, сознание же хотя и есть в каждом

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 497

моменте также только сознание этого определенного бога, однако оно сверх того по своей природе является бога совершенно полагающим и постольку выходит за пределы определенного момента; данная двусторонность обнаруживается и во всех женских божествах: Гея видит дальше, чем Уран, ее супруг, Рея, супруга Кроноса, видит дальше, чем он сам, оба женских божества благосклонны к будущему, о котором оба бога ничего не желают знать),— стало быть, как в первом καταβολή дошедшее до признания более высокого бога сознание, а во втором — сознание, отдающееся этому богу для действительного преодоления, представляется женским божеством, так мы, разумеется, вправе рассчитывать на то, что и в конце процесса то находящееся посредине между мифологией и мистериями сознание будет представлено женским божеством. Это женское божество — Демет- ра, которая, с одной стороны, еще относится к мифологии и в ней занимает свое место, а с другой, точно так же является основным предметом мистерий или, собственно, центром, вокруг которого в последних1 вращается сознание.

Деметра (божество, называвшееся римлянами Церерой) по своему первому понятию есть то самое сознание, которое находится посредине между реальным и освобождающим богом, которое по-прежнему привержено первому, но все же одновременно уже преодолевается вторым.

Если Кибела обозначает переход к действительному преодолению, то Деметра есть сознание, находящееся в процессе действительного преодоления, но все же только лишь находящееся, постольку по-прежнему преданное реальному богу и как бы к нему привязанное.

В число вопросов, на которые должна ответить теория мифологии, входит как раз следующий: откуда в мифологии различение мужских и женских божеств? Мы можем ответить, что женское божество всегда есть либо сознание параллельного ему, стоящего с ним на одном уровне и од-

498_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

новременного бога, либо сознание бога более высокого, который вот-вот появится. В первом случае оно проявляется как супруга, во втором — как мать бога. Деметру впоследствии мы также еще узнаем как мать более высокого бога. Однако прежде всего она встречается среди богов кронийской эпохи как супруга Посейдона; уже этим обозначена ее обращенная к более высокому богу, а именно к Дионису, природа. Ибо там, где Дионис еще абсолютно исключен (Кронос отклоняет всякое действие более высокой потенции), сознание не может иметь никакого непосредственного отношения к этому богу. Стало быть, здесь Деметра является супругой Посейдона, еще лишь материального прототипа будущего духовного бога. Α в то время, о котором сейчас идет речь (нашего периода = D), Деметра есть сознание, непосредственно предавшееся воздействию Диониса, в конце же этого времени — им действительно преодоленное; в этой форме она обозначает последнее, одновременное с завершением возникновения множества богов καταβολή.

Но сознание не может предаваться множеству, не расставаясь вследствие этого одновременно с исключительным богом, не отрекаясь от последнего, — хотя и не абсолютно, но все же как исключительно сущего. Однако оно привязано к нему чарами, которые происходят еще от первого, незапамятного поступка и которые оно само до сих пор не осознавало. Но все более слабея и оказываясь все менее способным сопротивляться напору более высокого бога, сознание осознáет эту сторону своей сущности, а именно слепую приверженность реальному богу — эту связь, которой оно привязано к реальному богу, прежде всего как нечто лишь приобретенное и случайное, чтó оно тут же отличит в себе от существенного. Существенно в нем быть полагающим бога, случайно — быть полагающим реального бога.

Оно осознáет эту связь с реальным богом как нечто для него случайное — означает, что оно осознáет ее как то, что

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 499

должно быть от него отделено, и, таким образом, этот принцип, посредством которого оно привязано к реальному богу, в конце концов действительно отделит от себя, положив его самим по себе, т. е. в качестве особенного лица, и таким путем освободившись от него. То, что в Деметре было привязано к исключительному богу, выходит из нее, благодаря своего рода рождению, как Персефона. Стало быть, здесь Персефона впервые появляется в мифологии, но, замечая этот до сих пор остававшийся для него самого непредметным и от него скрытый принцип, сознание в то же время видит в нем повод ко всему процессу, которому оно было подвергнуто до сих пор; здесь, где рассеиваются чары, которыми оно было пленено, для него также проясняется начало, и, таким образом, первый повод всего процесса получает впредь наименование Персефоны. Однако Деметра не может отделить от себя то, что проистекает в ней из прошлого, не осознавая это как принадлежащее прошлому. Она осознает его как принадлежащее прошлому — означает, что она осознает его как принадлежащее богу прошлого; она должна принести ему это в жертву. Таков, следовательно, истинный смысл повествования о похищении Персефоны, которую отступивший в невидимое, в небытие, отсюда названный Аидом бог увлекает за собой в подземный мир, в царство прошлого. Ибо эта часть сознания, естественно, вынуждена следовать тому богу, добычей которого она стала с самого начала, и если этот бог — некогда исключительно сущий — превращается в прошлое, то в последнем кризисе приверженное этому богу сознание, а именно насколько оно ему привержено, также должно стать прошлым.

Все же и сейчас еще данное отделение не происходит для сознания безболезненно, но ранит его, поэтому представляется как похищение, которое учиняет Аид, а Деметра есть опечаленная, скорбящая, даже гневающаяся мать, именно поэтому ничего не желающая знать о том множест-

500_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ИОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

ве богов, которое теперь заняло место единого, исключительного бога (такой она ясно представлена в гомеровском гимне), с которым она сначала должна быть примирена. До этих пор (а именно до похищения Персефоны и до скорби и гнева матери) доходит и лишь экзотерическая мифология; однако теперь начинается умиротворение и умилостивление скорбящей и гневающейся матери, могущее совершиться только благодаря тому, что ей — как бы взамен погибшего бога и ее погибшего вместе с ним сознания — достается более высокий или, скорее, наивысший бог, что ей вместо недолжного быть достается собственно должный быть, который, однако, теперь уже не может присоединиться к тому внешнему множеству, замкнутому и завершенному, который занимает свое место только в выходящем за его пределы сознании, т. е. в мистериях. Отсюда мистерии, даже самые великие и священные, — аттические, справлявшиеся в Элевсине, — называются преимущественно мистериями Деметры.

Наше толкование Деметры и Персефоны, конечно, отличается от традиционных. Но если уделяли больше внимания даже одному тому обстоятельству, что Деметра была подлинной основой мистерий, то не могли так легко довольствоваться этими объяснениями. В них неверно все, кроме того, что Деметра является богиней земледелия. Кое-кто даже составил на основании этого всеобщее понятие богини растительного мира, что является совершенно безосновательным вымыслом. Персефона же есть якобы семенное зерно, которое должно быть спрятано под землей, с тем чтобы оно дало ростки и принесло плоды. В этом-де заключается смысл похищения Аида (бога подземного мира) или, как это более витиевато выражает один в остальном заслуженный комментатор (вероятно, чтобы скрыть тривиальность), [смысл данного похищения якобы в том], что сила семени должна действовать совместно с земным светом, чтобы из

зерна развился плод. Разумеется, это звучит таинственнее, ибо, что данный комментатор имел в виду под земным светом, — быть может, внутренний и скрытый свет земли, который должен быть Аидом, — угадать сложно. С подобными тривиальными истинами, которые из-за витиеватого выражения не перестают быть тривиальными, мистерии, — если бы они не содержали в себе никаких других истин, кроме таковых, — несомненно не могли бы продлиться ни одного десятилетия, не говоря уже о двух тысячелетиях.

Разгадать тайну мистерий стремились с давних пор. Французы впервые выдвинули утверждение, что элевсинские мистерии были лишь cours d'agriculture.2 Даже Сильвестр де Саси3 (в примечаниях к работе Сент-Круа4) в конечном итоге также не может сказать ничего другого, кроме того, что «мистерии, вероятно, содержали в себе главным образом только представления или символы важнейших природных действий, времен года и т. д.». Но сколь мало лишь физическое значение можно приписать мифологии, столь же мало или, скорее, еще меньше это можно сделать в отношении мистерий. Дело обстоит следующим образом. Разумеется, Деметра является основательницей, учредительницей земледелия и почитается преимущественно как таковая, однако с самим этим почитанием связан иной смысл, а не только физический. А именно одновременно с учреждением земледелия исчезла та бродячая, кочевая, звероподобная жизнь древнейшей эпохи, ее место заняла жизнь поистине человеческая, упроченная обычаем и законом. Как раз это нравственное значение земледелия почитается и освящается в Деметре. Данное божество, учредившее земледелие, было также дающим закон, θεσµοφόρος,5 и только в таком смысле Исократ6 мог в знаменитом месте упоминать земледелие и мистерии вместе, когда он говорил: «Деметра, благожелательно настроенная к нашим предкам, оделила их двойным даром, двумя величайшими подарками, τούς τε

502_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

καρποὺς οἳ τοῦ μὴ θηριωδῶς ζῆν ἡμᾶς αἴτιοι γεγόνασι καὶ τὴν τελετήν — плодами, являющимися причиной того, что мы более не живем подобно животным, и посвящением (а именно в Элевсине)».* Следовательно, в Деметре всегда вместе с тем чествовалась гибель той древнейшей, полагающей человека вне себя религии, победа, которую вместе с Деметрой или в ней человеческое сознание одержало над той слепой властью, которая в сабеизме как бы удерживала его в плену и околдованным.** Сабеизм — это естественная религия всех не привязанных земледелием к постоянному местожительству племен. Даже о германцах Цезарь10 еще говорил это (b. g. VI), сначала (с. 21): «Deorum numero eos solos ducunt, quos cernunt, Solem et Vulcanum et Lunam»11 (в

связи с чем он знал их как почитателей звезд), затем (с. 22): «Agriculturae non student, neque quisquam agri modum certum aut fines habet proprios».12 (Как это можно совместить с некоторыми сообщениями Тацита,13 здесь исследовать не место.***) Поэтому чистый сабеизм древнее, чем все народы в прямом смысле, древнее, чем гражданское общество и только вместе с тем и другим начинающаяся история. И наоборот, невозможно, чтобы сабеизм еще существовал вместе с земледелием, раздельной и защищаемой гражданскими законами собственностью. Покуда человек предан всеобщему богу, который не заключен в храмы, которого не окружают стены, с которым сравнится только безграничное пространство самой Вселенной, до тех пор также его жилище — поле, его крыша — небо; как только он отворачивается от этого

* Pаn. 3,6.7

** В известном месте у Цицерона8 (de leg. II, 14) это представляется таким образом, будто бы сами мистерии освободили человечество от той прежней дикой жизни: «...nihil mclius illis mysteriis, quibus ex agresti immanique vita exculti ad humanitatem et mitigati sumus».9

*** Ср.: Einleitung in die Philosophie der Mythologie. S. 159.14 (Примеч.

Κ. Φ. A. Шеллинга.)