Классики / Новая / Шеллинг / Философия откровения / Философия откровения, т
.1.pdf594________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
нудившего их признать Афины центром, стало быть, до этого расширения города акрополь вместе с расположенной под ним к югу частью составлял город Афины. Это он доказывает тем, что храмы отчасти стоят на самом акрополе, отчасти сооружены преимущественно в сторону только что упомянутой городской местности. Среди этих храмов он называет и храм Διόνυσος ἐν Λίμναις,10 в котором, по его словам, в честь Диониса в двенадцатый день антестериона11 празднуются Древние Дионисии. Таким образом, данный храм принадлежал самой древней части города, а справляемое там празднество, бесспорно, относится к самой древней эпохе Афин. Фукидид ясно называет его Древними Дионисиями (их предметом в самом деле был древнейший Дионис). Наряду с Дионисиями на Лернейском озере, тоже праздновавшимися ночью,* они являют собой отпечаток самой древней и темной эпохи греческого сознания. Они кажутся еще непосредственно произошедшими от мифологического процесса — а именно как продукт его начинающегося кризиса. Элевсинии, от которых они были отделены и отличены, принадлежат уже более поздней и более высоко образованной эпохе (как и более позднему и более высокому моменту мифологии). В последних явно принимали участие те σοφνσταί, о которых Геродот говорил, что они больше выразили или выявили идею Диониса. Представление о смерти первого, старейшего бога порождено первым впечатлением, самым ранним испугом от гибели реального принципа. Насколько глубоко необходимо было это представление, обнаруживается благодаря другому уходящему в самую темную древность религиозному преданию. Место тройного Диониса в полностью параллельной формации этрусского учения о богах занимали три бра- та-Кабира, о которых ιερὸς λόγος (священное предание)
* Павсаний, II, 37. Clemens Alex. Protrept., р. 22.
__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ ВТОРАЯ КНИГА_______ 595
рассказывало, что двое из них сообща убили третьего.* Сент-Круа, и ему здесь также следует Крейцер, прибавляет от себя: они убили самого младшего. Но в текстах, из которых мы знаем это предание, об этом не сказано ни единого слова. Говорится лишь, что двое из братьев убили третьего. Третий, однако, обозначает здесь третьего по возрасту так же мало, как мало из того, когда, например, рассказывается, что два брата обманули при разделе наследства третьего, следует, что этот третий — самый младший. Третьим братом, которого убили оба брата-Кабира, явно является самый старший, на языке другого — эллинского — предания он есть Загрей, погибающий от второго и третьего Диониса. Вданномрассказенетничего, чтобынедопускалоистолкования, согласно которому тот, кто умирает кровавой смертью, есть самый старший брат. А подтверждается этот взгляд еще и тем, что оба брата в то же время прячут мужские части убитого в священном сундуке, который бросают в Тирренское море. Именно предыдущий бог всегда оскопляется последующим, старший — младшим. В Фессалониках к этому третьему, как рассказывает Юлий Фирмик,12 взывали с окровавленными руками в память о его кровавой смерти. Здесь мы имеем совершенно то же самое представление, как в истории страданий Загрея, только в его самой грубой, но несомненно весьма древней форме. Эта трагедия, которая в Афинах приняла законченную форму мистерии, кажется, в другом греческом городе ставилась открыто, однако символично в том роде, что страдания бога представлялись не как таковые, на что публично не отваживались, а как страдания человека. По крайней мере, Геродот рассказывает, что жители Сикиона в более раннюю эпоху память и страдания своего царя Адраста чтили трагическими хорами,** Дио-
* Clem. Protrept, р. 16.
** Τὰ πά9εα αὐτοῦ τραγικοῖσι χοροῖσι ἐγέραιρον. Lib. V, 67.13 Ср.:
Creuzer. I, 306, Anm.14
596________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________
ниса же они, напротив, не почитали. Таким образом, здесь Адраст явно встал на место страдающего бога, это также явствует из того, что, как добавляет Геродот, хоры, которыми чествовался Адраст, Клисфен15 позднее отдал Дионису. Однако само имя Адраст, которое я не могу считать историческим, избрано таким образом, что в нем просвечивает изначальное представление. Оно напоминает об имени Адрастеи, присваивавшемся Немесиде. Немесида, как говорили, получила данное имя от Адраста. Это, как уже было упомянуто прежде,* более позднее толкование. Если под Адрастеей расположены понимать Неминуемую, Неизбежную, как обычно, то Ἄδραστος16 — подходящее имя для бога, который, в сущности, полагается не по желанию, который на самом деле является лишь неизбежным, лишь conditio sine qua non процесса. Если под Ἀδράστεια17 понимается сила, которая есть несостоявшееся (τὸ ἄδραστον18), что, однако, собственно, именно поэтому должно было не состояться (это значение действительно часто имеется в α privativum,19 как например, когда говорят ἀβίωτος βίος20), то Адраст обозначал бы должного не быть, роковую, фатальную, зловещую личность. Но таков бог, которому предназначено погибнуть, пока он есть реальный бог. Нет ничего необычного в том, что божественная история там, где она не принимала форму мистерии, преобразовывалась в человеческую, будь то из опасения показывать богов страдающими или отчасти также для того, чтобы заполнить пустоту древнейшей истории. Так, история Рема, Ромула и Нумы, которой начинается история Рима, очевидно, как я уже объяснял ранее,** есть не что иное, как история трех братьев-Кабиров, низведенная до человеческого. Рем — явно старший (судя по долготе первого слога, Рем (Remus) = Removus, Тормозящий, Πρо-
* Philosophie der Mythologie. S. 146. (Примеч. К. Φ. А. Шеллинга.) ** Ibid. S. 609. (Примеч. Κ. Φ. Α. Шеллинга.)
__________ ФИЛОСОФИЯОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯКНИГА__________ 597
тивящийся). Ромул (Romulus) представлен как младший уже благодаря уменьшительной форме имени.
Итак, основным содержанием мистерий, без сомнения, является в своих трех потенциях единый и теперь (после уничтожения напряжения) во всех одинаково духовный бог, но эта духовность бога могла представляться не абстрактно, а только как уход из бытия. Содержанием сценического представления, следовательно, должны были быть деяния, страдания и, наконец, смерть бога. А посему подлинной тайной ни в коем случае не мог быть так называемый очищенный теизм, под которым в наше время понимается теизм, оторванный от всего исторического, чисто рациональный. В мистериях должно было быть нечто, что оставалось, притягательная сила чего не ослабевала, что даже с ростом культуры не становилось заурядным; этим могла быть только действительная история, а не учения лишь так называемой общей религии, которые мистерии в лучшем случае разделяли бы со школами философов. Тем, чем они даже после того, как философия давно пробудилась и обрела живейшее участие в Греции, беспрестанно отличались от философских школ, было именно историческое в них, происходившее от некоего первичного события, некоего первоначального происшествия. В том, что я в соответствии со всей моей теорией в состоянии удержать исторический характер и историческое содержание мистериального учения, состоит отличие моей теории от всех старых и новых философских толкований, в особенности же от объяснений неоплатоников, на которые, как я не раз отмечал, они чаще всего ссылаются, но которые они менее всего знают. Согласно нашему объяснению, в мистериях всякий факт, все основывается на некоем первом, доведенном до конца, как в трагедии, событии. У неоплатоников все есть рефлексия и научное положение, у нас все есть само дело. Персефона для нас не просто обозначает, она есть сам принцип, за который
598________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________
мы ее выдаем, действительно существующее существо, и то же самое имеет силу в отношении всех остальных богов. Теперь для сравнения послушайте объяснение неоплатоников. Согласно им, сама Персефона не есть нечто существующее, по крайней мере, не есть нечто определенное, индивидуальное, а есть человеческая душа вообще; ее похищение Гадесом — это представление о нисхождении души, когда последняя, покидая верхние области, устремляется в царство материи и соединяется с телом. Персефона не является реальной царицей мертвых, под этими мертвыми следует, скорее, понимать мертвое и безжизненное природное сущее, которое она одушевляет; Аид похищает ее лишь с тем, чтобы и τὰ ἔσχατα τῆς φύσεως,21 самые нижние части материального мира не остались без одушевления. Это, следовательно, одни только аллегорические объяснения, между тем как своеобразие моего объяснения заключается именно
втом, чтобы как мистерии, так и представления мифологии отстаивать как абсолютно подлинные.
Вчастности, в соответствии с нашим воззрением невозможно, чтобы под подлинной тайной мистерий мыслился монотеизм (как повелось с Варбуртона22), монотеизм в том абстрактном и негативном смысле, в каком это слово только и понимается в наши дни: в абстрактном смысле, а именно в котором монотеизм является абсолютно неисторическим (единство бога, которому учили в мистериях, было исторически опосредованным); в негативном смысле,
вкотором данное понятие не содержит в себе политеизм в качестве преодоленного, а только исключает из себя. Как исторически опосредованное, прошедшее через множество единство, которому учили в мистериях, не могло быть абсолютно противоположным политеизму, оно, напротив, имело его предпосылкой. В различные эпохи, главным образом начиная с книги английского епископа Варбуртона о божественной миссии Моисея, считали, что подлинная тайна ми-
__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 599
стерий состояла в учении о единстве Бога, при этом посвященным, по крайней мере высших ступеней, поверяли, что мифологические боги суть лишь человеческие изобретения и либо обожествленные люди, согласно эвгемерическому объяснению, либо, согласно другому, еще более рационалистическому толкованию, олицетворения природных сил. Хотя это мнение по видимости и объясняло бы, почему мистерии были мистериями, т. е. почему их подлинное содержание было окружено такой великой тайной, однако оставалось бы непонятным, каким образом наряду и вместе
сэтими тайными просветительскими институтами, за что принимают мистерии, столь долгое время могла существовать публичная вера в мифологических богов. Судя по известному из других случаев ходу человеческого бытия, можно утверждать, что за короткое время одно из двух — или публичная вера в богов, или мистерии — исчезло бы из Греции, в то время как они, даже если считать только начиная
свремени, вероятно, окончательного оформления мистерий, по меньшей мере 500 лет существовали рядом, не уничтожая друг друга или только, как кажется, друг другу угрожая.*
Водном лишь негативном монотеизме, не содержащем в себе политеизм в качестве преодоленного, а только исключающем его, учения мистерий заключаться не могли. Также не благодаря такому монотеизму христианство одержало победу над язычеством. Если в мистериях учили монотеизму, то это мог быть только такой монотеизм, который само множество познавал как путь к себе и именно поэтому оставлял его. Возникновение множества богов было лишь гибелью реально или субстанциально единого; но вместе с гибелью реально единого зарождался духовно единый, свободный бог. Следовательно, монотеизм лишь по-
* Ср.: Gottheiten von Samothrake. S. 28. (Примеч. К. Ф. А. Шеллинга.)
600_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________
стольку был содержанием мистерий, поскольку в них история богов становилась историей бога, благодаря чему, вместо того чтобы становиться сказкой или быть объясненной как сказка, история богов, напротив, становилась истиной. Своей истиной она обладала именно в истории бога, представленной в мистериях. Что внешне проявлялось как история богов, внутренне было лишь историей бога, прошедшего через различные моменты.
Из этой истории бога затем только и вытекало все остальное, чему учили в мистериях. В ней вместе с тем давались учение о нравственности и учение о бессмертии. Все, что в человеческой жизни есть горестного и с трудом преодолимого, бог также выдержал; отсюда говорили: ни один посвященный не опечален.* Ибо кто еще мог жаловаться на обычные житейские невзгоды, увидев великую судьбу целого и неизбежный путь, которым ходил сам бог — к величию; и то, что Аристотель говорил о трагедии, что она посредством сострадания и страха, которые она вызывает в возвышенном и благородном смысле, очищает и освобождает как раз от этих страстей (испытываемых людьми по отношению к самим себе и своим личным судьбам), именно это в еще большей мере можно было сказать о мистериях, в которых изображавшиеся страдания бога возносили над всяким состраданием и всяким страхом перед человеческим. Подобно тому как греческая трагедия, бесспорно, сама произошла лишь из тех трагических хоров, в которых воспевались страдания Диониса, — что явствует также из того, что трагический театр постоянно находился под особым покровительством Диониса, а постановка выдающихся трагедий происходила во время дионисийских мистерий, — стало быть, подобно тому как греческая трагедия са-
* Οὐδεὶς μυούμενος ὀδύρεται.23 См. подтверждения в: Creuzer. IV, 507, Anm.
__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 601
ма была обязана мистериям своим происхождением, так вполне возможно, что воздействие, которое оказывали мистерии, привело Аристотеля к утверждению об аналогичном воздействии трагедии, как и в ранее приводившемся месте* относительно песен, подготовлявших к созерцанию оргий, он использует тот же самый образ очищения, что и относительно трагедии, говоря: эти песни воздействуют как
κάθαρσις.24
Вышеизложенным я, как полагаю, теперь охватил все, чему, согласно указаниям древних, учили в мистериях или что представлялось в них. Однако вместе с тем нечто все-таки остается необъясненным — одно обстоятельство, которое можно назвать внешним, но которое непосредственно предполагает определенное качество внутреннего, обстоятельство формально абсолютной тайны, в которой мистерии в действительности хранились. Они, правда, содержали в себе эзотерическое мифологии, но все же только в том смысле, в каком различают и экзотерические и эзотерические изложения философии, причем последние по этой причине не окружает нерушимая внешняя тайна. Мистерии содержали в себе тайну мифологии, но непонятно, почему они сами на этом основании были абсолютной тайной; это тем менее понятно, что, например, похищение Персефоны, ее бракосочетание с Гадесом, гнев и умиротворение Деметры также открыто воспевались, детально, к примеру, в известном, называемом гомеровским гимне. Те духовные, лишь интеллигибельные боги, которых мы назвали причиняющими, в общем были известны каждому, они даже и назывались таковыми, Dii potes, такими, которые суть чистые потенции (в противоположность конкретным богам), Соnsentes, неразрывно объединенными.** Хотя три Диониса, в
* Pol., р. 229, 6; cf. р. 228, 24 (ed. Sylburg).
** Ср.: Philosophie der Mythologie. S. 609 и Einleitung in die Philosophie der Mythologie. S. 293. (Примеч. К Ф. А. Шеллинга.)
602________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________
частности, и были богами мистерий, однако сами по себе никоим образом не являлись неизвестными; всякий, например, узнавал песнь Иакха, когда она раздавалась издали, даже на театральных подмостках, к примеру, в своих комедиях Аристофан не боялся, что услышат песни посвященных, а знаменитый хор Софокла в «Антигоне» достаточно ясно славит Диониса, сына Семелы, и Иакха как единого бога. Где же, следовательно, тайна? Так, Иакх и Кора также составляли объект бесчисленных наглядных изображений. Да даже то, что могло считаться самым тайным — страдания и смерть бога, — даже это, как мы видели из ранее приводившегося места у Плутарха, каждый мог сколько угодно слышать, как оно воспевалось, хотя бы только в поэмах орфиков (что вероятно), однако последние за это не преследовались. С другой стороны, какая ненависть поднялась против любимца афинян Алкивиада,25 когда его обвинили в опрокидывании однажды ночью по всем Афинам всех до единой герм, однако, собственно, потому, что он, как сообщали, в своем доме праздновал мистерии; и когда Эсхил опрометчиво затронул — мы не знаем что, но — что-то, что якобы открыло подлинную тайну мистерий, защитить его от вспыхнувшей ярости народа смогло только убежище, в котором он укрылся в алтаре Диониса в орхестре — подобное народное возмущение предполагает весьма определенное народное чувство и, стало быть, также весьма определенную тайну; Эсхил должен был счесть за счастье, что его поставили перед Ареопагом, где его спасла не выказанная им храбрость в сражении при Марафоне, не полученные там же раны его брата, а только заявление, что он ни разу не был посвящен. Один ученый, на которого я уже неоднократно ссылался и который не признает за мистериями ничего, что было бы хоть как-нибудь достойно умолчания или высказывания, правда, придерживается мнения, что Эсхил принес на сцену всего лишь какой-то мистический хоровод,
__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА |
603 |
||||
|
|
|
|
|
|
как Шиллер и Захария Вернер26 non minore invidia27 принесли на сцену: первый — исповедь и причастие, последний — я не знаю что. О каких-либо словах, высказываниях при этом не было и речи. Так по Лобеку.* И все же в приведенном им самим месте Климент Александрийский говорит: «... τὰ μυστικὰ ἐπί σκηνῆς ἐξειπών»,28 и схолиаст Аристо-
теля Евстратий,29 упоминающий тот же инцидент, утверждает, что Эсхил возбудил это народное негодование потому,
что он «περί Δήμητρος λέγων τῶν μυστικωτέρων περιεργό- τερον ἅπτεσθαι ἔοικε, — говоря о Деметре, якобы не-
скромно коснулся величайшей тайны мистерий».**
Смертной казнью каралась профанация, т. е. обнародование, мистерий; даже этого было недостаточно, казнь усугублялась конфискацией имущества; этого также казалось мало, еще и память о таком святотатце с помощью надписей на бронзовых табличках завещалось проклинать потомкам; и с чрезвычайной подозрительностью, по крайней мере до покорения римлянами, афинский народ следил за исполнением этих законов. Но еще Гораций*** говорил:
...Vetabo, qui Cereris sacrum Volgarit arcanae, sub isdem
Sit trabibus, fragilemve mecum Solvat phaselon.30
Исократ в одной из своих речей31 утверждает, что в том, что касается богов, горожане больше всего бывали разгневаны, когда кто-нибудь, казалось, грешил против мистерий, во всем остальном же — когда кто-нибудь посягал на δήµος, т. е. на демократическую форму правления. Значит, первое было величайшим государственным преступлением. Все это не препятствует тому, чтобы вещи,
* Aglaopham., р. 82—83.
** Ср.: Creuzer IV, 517, Аnm.
*** Carm. Lib. III, Od. II.