Классики / Новая / Шеллинг / Философия откровения / Философия откровения, т

504________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

временно с более высокими ступенями развития, как и столь многие из сбивающего с толку разнообразия и шума нашей эпохи захотели вернуться в удушающую узость, в тишину средневековья. Впрочем, в Кроносе была лишь полностью побеждена астральная мощь; а не то чтобы вместе с победой над Кроносом только и начались основание городов и земледелие; Урания в более раннем моменте уже была тем, чем позднее были Кибела и Деметра; грек, в мифологическом ряду позднейший, производит от Деметры то, что вавилонянин уже производит от Урании, фригиец — от Кибелы. Однако крайне примечательно, что после того, как вавилонянам сначала приписывается основание больших городов, финикийцы, тирийцы, карфагеняне — кронийские народы — вновь отворачиваются от земли и земледелия и бороздят морские просторы — эту кронийскую стихию, в то время как позднее, когда религия полностью сошла с небес на землю, египтянин, напротив, держится за землю, за свою землю, которую он покрывает золотыми посевами Исиды, мóря же как тифонической стихии он боится, даже, по словам Плутарха,* его ненавидит. В Кроносе астральное, космическое восстанавливается, вместе с Кибелой религия из астральной области впервые полностью нисходит на землю. И поэтому во фригийских религиях Кибела почитается как основательница земледелия и постоянных городов, о последнем свидетельствует окружающий ее голову венец в виде стенных зубцов:

... Murali caput cinxere corona Eximiis munita locis, quia sustinet urbis.**

Великой фригийской матерью звалась она, согласно толкованию Лукреция,20 потому, что оттуда, из Фригии, пошло

* De Isid. et Osir. с. 32, cf. с. 33 init. ** Lucret. II, 606, seq.19

506________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

однократно хвалил из-за его остроумных наблюдений над южноамериканскими расами,* как он уверяет в описании своего путешествия, в степях Южной Америки несчетное число раз замечал, что вблизи домов и вообще в любом месте, где долгое время задерживаются люди, вырастают просвирники, бодяки и подобные им растения, которые в диких местностях никогда не встречаются. Что определенные растения, например sambucus23 и пр., словно переселяются вслед за человеком, можно заметить и у нас, но Азара добавляет, что частое использование человеком какой-либо дороги, хотя бы для передвижения верхом, уже достаточно для того, чтобы через короткое время можно было увидеть, как по ее краям показываются некоторые из тех растений, которых прежде там не было и которых не найдешь во всей окрестности; стоит-де также только разработать ка- кой-нибудь участок земли под огород, как тут же повсюду в большом количестве будет попадаться портулак. Поэтому, прибавляет он, можно быть твердо убежденным в том, что присутствие человека и четвероногих животных вызывает изменение в растительном царстве и что вследствие подобного изменения вместо произвольно растущих растений порождаются другие, совершенно от них отличные.

Если бы осмелились с полной уверенностью предположить подобную способность как бы заражающего воздействия, которое человек одним только своим присутствием оказывает на растительный мир, то, пожалуй, можно было бы еще буквальнее, чем обычно, понять то, что эллины и в большей или меньшей степени все народы говорят о зерновых культурах как даре Деметры или какого-либо иного божества (в одном месте Ветхого Завета также говорится, что Бог научил человека плодам). Тот, кому известны многие

* См.: Einleitung in die Philosophie der Mythologie. S. 72 und S. 114.22

(Примеч. К Ф. А. Шеллинга.)

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 507

факты, из которых явствует постепенное преобразование и последовательное изменение форм в животном и растительном царствах, вероятно, мог бы также счесть возможным, что в различных местах и в разные времена, но повсюду только вместе с переходом человека к постоянному поселению и гражданскому обществу, при помощи какой-то метаморфозы сейчас уже не узнаваемых растений появились плоды, питающие человека.

Сколь мало Деметра в мистериях имеет одно только физическое значение, столь же мало и значение Персефоны лишь физическое. Если в идее Персефоны невозможно не увидеть известной аналогии или связи с семенным зерном, то это нельзя толковать так, будто бы Персефона была символом, а зерно — ею символизируемым, потому что вообще недопустимо мыслить те высшие, духовные существа как символы видимых и материальных предметов; повсюду видимое и материальное, напротив, является символом невидимого, и, таким образом, можно было бы скорее сказать, что зерно есть символ Персефоны.· Персефону нельзя сравнивать с семенным зерном ни в каком другом смысле, кроме того, в котором Христос говорит: «Если пшеничное зерно не упадет в землю и не погибнет, то останется одно, если же оно погибнет, то принесет много плодов».24 Ведь Персефона первоначально есть не что иное, как голая потенция полагания Бога в сознании: потенция потому, что она может быть и противоположностью, отрицающим Бога. Она — та изначальная возможность, которая сообразно тому, остается она всецело внутри или выступает наружу, есть нечто совершенно различное; она также имеет с семенным зерном то общее, что она, как только выходит из состояния зародыша (потенциальности), как семенное зерно, подвергается процессу. Персефона есть зародыш сознания

• См.: Philosophie der Mythologie. S. 639. (Примеч. К. Ф. А. Шеллинга.)

508________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

Бога, который, не падая из окружающей его оболочки в землю, оставался бы один, т. е. бесплодным, который должен упасть в землю (быть подвергнут естественному процессу, каковым является мифология), с тем чтобы принести много плодов, чтобы безмолвное и невысказанное познание первоначального сознания превратилось в познание вслух, в высказанное, чтобы вместо чисто потенциально положенного в первоначальном сознании монотеизма для сознания возник актуальный, осуществленный монотеизм, хотя, конечно, и в своей высшей потенции произошедший таким образом монотеизм все еще есть лишь естественно порожденный; Богом положенный монотеизм возможен толькоблагодаря христианству.

Значит, в мифологии Персефона имеет совершенно иное, а не только физическое значение, и с семенным зерном ее нужно сравнивать в более глубоком, а не только физическом смысле.

Тем временем в качестве основного содержания греческих мистерий было указано умиротворение Деметры, оскорбленной похищением дочери, — т. е. сознания, раненного отделением от реального бога. Это указание находится вне всякого сомнения благодаря уже ранее* приводившемуся отрывку из гомеровского гимна, где Деметра говорит жителям Элевсина: «Я учрежу оргии, т. е. мистерии, с тем чтобы вы, совершая их, беспрестанно умиротворяли мою душу (ἐμὸν νόον ἱλάσκοισθε)». Между тем благодаря чему происходит это умиротворение, хотя и было уже обозначено, однако должно быть оставлено для более подробного обоснования и дальнейшего исследования. Изложение мистерий мы начали с Деметры и Персефоны, потому что обе в самом деле являются истинными субъектами, глубочайшими потенциями, подлинным сознанием мистерий. Именно

* Philosophie der Mythologie. S.633. (Примеч. К. Φ А. Шеллинга)

510________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

ской религии. Эти сабазии в Греции никогда не обосновывались и смогли утвердиться, самое большее, лишь как второстепенные церемонии. В одной комедии Аристофана,27 которую упоминает Цицерон в диалоге «О законах»,* Сабазий вместе с другими признанными чужими богами на сцене даже выдворялся из государства. Имеются отдельные авторы, которые, умышленно или нет, все путают или смешивают и, например, то, что имеет отношение к сабазиям, без долгих разговоров тут же переносят и на греческие празднества в честь Диониса; однако последние, по сути дела, уже национальные греческие — признававшиеся всей нацией — празднества в честь Диониса, с сабазиями не имели совершенно ничего общего. В более позднюю эпоху мифологического процесса — египетскую — освобождение от власти реального бога отчасти ощущалось как победа — отчасти, ибо египетское сознание было еще так поделено между обоими, что в одно время года над Тифоном насмехались и издевались, а в другое его чтили, принося жертвы, и старались умилостивить,** — но все же в Египте эта гибель реального бога отчасти уже ощущалась как победа и поэтому отмечалась прежде всего триумфальными шествиями, получившими название фаллагогий, потому что впереди процессии несли фаллос как символ победы. Был ли при этом фаллос символом оскопления прежнего бога или он обозначал переход действующей силы ко второму, здесь может рассматриваться как безразличное. Достаточно и того, что Дионис или что победа освобождающего бога отмечалась посредством праздничных шествий и в особенности фаллических процессий. Геродот недвусмысленно говорит, что у эллинов έορταί28 и ποµπαί29 введены лишь недавно, только что (νεωστὶ

ἐσαγμέναι30).* В частности, о дионисийских процессиях он говорит, что Меламп, сын Амифаона, познакомил эллинов с именем Диониса, а также с жертвенными обрядами и фаллическим шествием. Далее он говорит, что сам Меламп научился относящимся к Дионису обрядам от египтян, хотя сразу вслед за тем добавляет, что, как ему кажется, Меламп большей части того, что связано с Дионисом, научился от Кадма, тирийца, и финикийцев, которые вместе с ним пришли в называемую сейчас таким образом Беотию.** Для нас в этих высказываниях Геродота существенно его утверждение, что те торжественные шествия, те устраивавшиеся с несением фаллоса дионисийские цере-

монии не являлись характерной особенностью эллинов и были у них лишь введены. В самом деле, то опьяненное и оргиастическое состояние сознания, вызываемое Дионисом, когда он еще находится в совершенном напряжении по отношению к реальному богу, принадлежит более раннему моменту, чем тот, который было суждено представлять собой эллинскому сознанию, как мы это видим именно из того, что те празднества в Египте уже полностью вошли в обычай. Следовательно, вовсе не противоречило бы нашему прежнему взгляду, если бы мы допустили, что эти торжества в честь Диониса в Греции были прежде всего лишь подражаниями обрядам, сведения о которых эллины получили или из Египта, или откуда-то с Востока. Но ни в коем случае это нельзя было бы распространять так далеко, понимать таким образом, будто бы само понятие Диониса для греков было чисто случайным, пришедшим к ним извне. Мы в достаточной мере доказали, что понятие Диониса существенно для всякой мифологии, присуще ей, без него она совершенно немыслима, как именно поэтому дан-

* II, 49, cf. 58.31 ** II, 49.

512_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

ную потенцию мы и обнаружили во всех мифологиях, хотя ее облик и способ явления в разных мифологиях разный. Дионис, а именно тот, который непосредственно преодолевает реального бога, в эллинском сознании находился в такой же степени, в какой он пребывал в египетском, и конечному результату эллинского сознания содействовал точно так же, как индийского или египетского. Однако этот Дионис — Дионис в противоположении и напряжении — в завершенном эллинском сознании был уже подчинен, и полная, законченная идея выходила за его пределы, как это дает понять и сам Геродот, говоря, что Меламп познакомил эллинов с Дионисом и дионисийскими процессиями, но он не охватил всего или целого, которое полностью выразили лишь более поздние мудрецы, целое (а именно идея Диониса) лишь позднее выступило более грандиозно.* Стало быть, прославлять этого Диониса односторонне самого по себе и устраивать в его честь те своеобразные праздники с фаллическими процессиями — вот чему, а не идее Диониса греки, вероятно, научились от Мелампа (под которым, возможно даже, следует понимать лишь египтянина, поскольку сам Египет назывался также черной страной). Таков истинный смысл повествования Геродота, которого поражало, что эллины в честь той идеи Диониса, которую он знал как гораздо более высокую и развитую, все-таки вместе с тем устраивают подобные празднества. А что эти торжества в честь Диониса в Греции не древние, что они, по крайней мере, отнюдь не одновременны с первым появлением Диониса в эллинском сознании, можно также весьма определенно заключить из того, что греческая мифология сообщает о рождении и судьбе Диониса. Чтобы разъяснить это, я должен заметить,

* Οὐ πάντα συλλαβὡν τον λόγον ἔφηνε, αλλʹ oi ἐπιγενόμενοι τούτῳ σοφισταὶ μεζόνως ἐξέφηαν. II, 49.32

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 513

что Дионис (тот, о котором здесь идет речь), согласно греческой мифологии, является сыном Семелы, смертной матери, смертная сторона которой истребляется тем, что Семела зачинает его от Зевса, — от Зевса, ибо Дионис в самом сознании познается или он для самого сознания осуществлен только лишь после того, как им положено все множество богов. Будучи причиной материальных богов, тем не менее он, поскольку как причина он познан только в конце, для сознания моложе всех материальных богов и, таким образом, по видимости, так как является только вместе с последними, сам есть сын Зевса. Семела — это сознание, которое истребляется при приближении Зевса, стало быть, в то время, как Дионис полностью себя в нем осуществляет. Но и рожденный теперь посредством уничтожения смертной матери Дионис все еще скрывается в бедре Зевса, т. е. он еще остается тайной сознания вплоть до последнего кризиса, вместе с которым положена полная, совершенная, впервые поистине эллинская идея Диониса. Он подрастает лишь постепенно, его выступание поначалу встречает сопротивление. Среди тех, кто ему не повиновались, называются а) Ликург, царь эдонский, о котором Диомед говорит в «Илиаде»:

... Nicht einmal... der starke Lykurgos Lebete lang, als gegen des Himmels Mächt'; er gestrebet, Welcher vordem Dionysos des rasenden Ammen verfolgte;

... Alle zugleich nun Warfen die laubigen Stäbe hinweg, da der Mörder Lykurgos

Wild mit dem Stachel sie schlug, auch floh Dionysos und tauchte Unter die Woge des Meeres, und Thetis nahm in den Schooß ihn, Welcher erbebt angstvoll vor der drohenden Stimme des Mannes.*

Это повествование само отсылает в очень глубокую древность. В ту пору, во время жестокого Ликурга Дионис

* Il. VI, 130 ff.33