Классики / Новая / Шеллинг / Философия откровения / Философия откровения, т

524________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

Результат всего этого таков: Дионис, являющийся еще в противоположении и в напряжении, вызывающий оргиастическое состояние, Дионис как Вакх не был предметом мистерий; празднества, которые, хотя лишь позднее, устраивались в его честь в Греции также с несением впереди фаллоса, были всецело публичными, отнюдь не считались таинственными. Отсюда следует, что эти вакхические торжества не входят в сферу нашего настоящего рассмотрения. Но раз уж мы были вынуждены так далеко зайти в их объяснении, с тем чтобы они ни с чем не смешивались, и так как они в остальном все же служат подтверждением иных прежних разъяснений и утверждений, кроме того, поскольку этот Дионис также является (впрочем, подчиненной) частью полной идеи Диониса, то я хочу еще кое-что заметить по поводу этих вакхических церемоний.

Итак, что прежде всего представлялось в последних, так это чистое чувство бога, уничтожающего суровую необходимость предыдущего сознания, бога, согласного со свободной природной жизнью. Ибо тот принцип начала, который преодолевает Дионис, по существу и в себе противен природе, враждебен по отношению к природной жизни. Лишь благодаря тому, что он покоряется Дионису, материализуется для него, возникает действительная природная жизнь. Изменение, происходящее в сознании вместе с Дионисом, полностью походит на то, которое мы должны мыслить, когда после первоначального состояния хаотического, пустого бытия ( ), в котором земля находилась в

свою чисто астральную эпоху,56 на ней начало возникать многообразие отдельных родов и видов сущего. Этот бог второй потенции, следовательно, менее всего, как некоторые представили себе вследствие превратных понятий, есть истребляющий бог, таков, скорее, первый бог в своей чистоте и поскольку он не усмирен вторым; Дионис же как вторая потенция, напротив, есть бог, дарующий материаль-

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ, ВТОРАЯ КНИГА_______ 527

вую, еще полуживотную эпоху указывают и те шкуры оленят, в которые были облачены фигуранты этого шествия и которые позже в мистериях вновь встречались в таком же значении.

В качестве высшего представителя этого человечества или, скорее, господствующего в этом человечестве принципа можно рассматривать Силена (Σειληνός), самого верного спутника Вакха. Что он представляет сам принцип, можно заключить из того, что он изображается первым, старейшим и мудрейшим среди сатиров. Он есть теперь сам ставший кротким и смирным, именно поэтому самого себя осознающий и на самого себя смотрящий с иронией дикий принцип. Ведь ирония, как Силена понимает и Плутарх, является основной чертой его характера. Прежнюю стесненность вместе с Силеном замещает совершенная непринужденность, в особенности представляющаяся в его любви к балагурству, ибо робкого шутка чуждается. Будучи первоначально в своей слепоте лишенным ума (глупым) и находясь в противоречии с Вакхом, он теперь, напротив, самый мудрый и опытный из сатиров, даже смотрит в будущее как тот, кто уже однажды его пережил. В его внешнем облике еще выражается прежнее turgor53 природного принципа, однако ослабленно. Все его внешнее существо есть ослабление, расслабление, вялость, именно поэтому он и звался Χάλις (а не потому, что это слово обозначает несмешанное вино, как говорит Крейцер, который усматривает между именами и словами, равно как между сутью дела, недопустимые связи), от χαλάω — ослаблять, ослабевать, что в мифологии в высшей степени употребляется относительно того становящегося податливым, мягким принципа природы. Как сатиры несут обвитые плющом и виноградными листьями копья (это и есть тирсы) — символы мира и мирного завоевания (ведь в остальном это — победное шествие Вакха), так и самого Силена везет не боевой конь, а осел, животное мирное.

528_________ФРИДРИХВИЛЬГЕЛЬМЙОЗЕФШЕЛЛИНГ_______________

Эти процессии напоминают полностью аналогичные картины из Ветхого Завета, равно как именно поэтому и в известном, относящемся к Мессии пророчестве говорится: «Скажи дщери Сиона: вот, Царь твой приближается к тебе с кротостью (миролюбиво), едучи верхом на жеребенке вьючной ослицы».64

То самое, чем по отношению к человечеству является Силен, как всеобщий принцип, как принцип природы есть Пан, тоже обладающий козлиными ногами и рогами, а также покрытый по всему телу густыми волосами — настоящий природный бог (здесь это слово стоит на своем месте), обитающее в теперь ставшей, успокоившейся природе, то незримо действующее, которое человек ощущает вокруг себя в тиши лесов, в безмолвии полей, именно поэтому преимущественно бог сельского населения, пастухов и всех тех, кто занимается своим делом уединенно на лоне природы. Он теперь уже не внушает страх, стал кротким, его былая дикость именно поэтому представляется еще только как бы шутливо, с иронией, как и он сам своей иронией потешает всех богов. Становясь видимым, он предстает как человеколюбивый бог в только что описанном облике, больше веселящим человека, чем его пугающим; он является только в таком виде, ибо он, собственно говоря, есть сейчас ставшая невидимой, отвернувшаяся природная сила, которая более не поворачивает к человеку своего лица, однако, когда она оборачивается вновь, является причиной беспочвенного, т. е. ничем частным, которое можно было бы указать в качестве основания, но самим невидимым и всеобщим природы возбуждаемого ужаса, который оттого и называется паническим. В высшей степени Пан ощущается как пронизывающая всю природу тишина, которую глубокий природный ум древности принимал за нечто позитивное. Это явствует из того, что в качестве его сына называется Крот, Шум; ибо шум и тревога (бесспорно, имеется и паническая, никакой

530_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

в парке Вудстока в Англии днем повторяет 17 быстро друг за другом произносимых слов, а ночью — 20. Я отмечу при этом, что Пана еще называют то любимцем, то супругом Эхо. Также и поэты, они хорошо знают эту полуденную тишину, например, у Эсхила* сказано:

...des Sommers Gluthen, wenn das Meer auf schweigendes, Windstilles Mittagslager sank in Schlaf gewiegt;67

точно так же Оссиан68 в повествовании о смерти Оскара, сына Карута, говорит о могилах обоих героев: «Часто пасутся горы ветвисторогие сыны подле их могил, когда полдень испускает свои палящие лучи и покой лежит кругом на горных цепях».69

Стало быть, спит в это время Пан своим послеобеденным сном, и пастухи у Феокрита** боятся играть на своих флейтах из опасения разбудить его.

Впрочем, я имел намерение говорить здесь о Пане, лишь каким образом он встречается у эллинов и в связи с Вакхом, следовательно, не собирался исследовать, например, того, что значит тот бог, которого у египтян Геродот тоже называет Паном, хотя сам замечает, что последний у них относится к древнейшим богам, в то время как эллины считают Геракла, Диониса и Пана самыми молодыми.*** В каком смысле греки причисляют Диониса к самым молодым богам, я уже разъяснил.

После того как Пана однажды связали с Вакхом, вздумали также превратить его в опекуна раннего детства Диониса — идея, подавшая повод к различного рода произведениям изобразительного искусства, которые, вполне веро-

* Agamemnon, v. 566—567 (540—541).

**Ι, 15 ff.

***Ср.: Philosophie der Mythologie, 18. Vorlesung. (Примеч. К. Ф. А. Шел-

линга.)

ятно, относились к самым милым в древности, в число которых, в частности, входит неоднократно повторявшееся изображение Фавна с младенцем Вакхом (имя Фавн, должно быть, произошло лишь от произношения с придыханием имени Пан). Главным образом в этих изображениях греческое искусство также имело возможность выразить совершенно безобидную, добродушную или, как больше любят говорить в наши дни, простодушную, чистосердечную и поэтому в особенности преисполненную любви к непосредственному детству и расположенную к шуткам природу этого бога.

Итак, вот все, что касается свиты Диониса и в теснейшем отношении с ним состоящих личностей. Но этот Дионис, как было сказано, не являлся предметом мистерий; посвященные ему празднества были публичными, в них участвовал весь народ без всякого различия. Вакх не мог также умиротворять Деметру, ибо он-то преимущественно и нанес рану сознанию, беспокоившемуся об этом боге. Последний, стало быть, не являлся содержанием мистерий, это несомненно; однако столь же несомненно, что умиротворение Деметры составляло их основной сюжет. Как, при помощи какого содержания мистерий оно вызывалось? Этот вопрос приводит нас теперь, таким образом, к исследованию подлинного содержания мистерий.

Двадцатая лекция

От веселья и ясности публичных празднеств в честь Диониса в Греции мы теперь обращаемся к серьезности и тьме мистерий.

Вопрос таков: что было, собственно, содержанием мистерий? Пожалуй, ни один вопрос изучения истории древнего мира не дал повода к более разноречивым ответам. Особенно в современную эпоху между несогласными партиями велся горячий спор по поводу происхождения, значения и содержания мистерий. Нас, со своей стороны, ничто не заставляет вступать в эту новейшую полемику. Ибо ничто подобное тому, что преимущественно оспаривается в той полемике, например догомеровские мистерии, выведение греческого учения о Дионисе из индийского культа Шивы, мнение, что в мистериях якобы изложено философское учение о природе вещей или что мистерии учили единству Бога в противоположность многобожию, нами не утверждается. Для нас мистерии являются естественным и необходимым произведением самого мифологического процесса, они вы-

текают из него и, следовательно, не могут ему предшествовать. Они не устраняют множества богов, но содержат в себе, как было сказано, его смысл, подлинную тайну — не такую, которая находится в противоречии с множеством богов и вне его, но тайну, которую скрывает в себе само это множество. Между тем сколь мало мы имеем основание защищать наш взгляд от той полемики, столь же мало мы можем испытывать склонность защищать естественную взаимосвязь, в которой для нас мистерии как необходимый ко-

нечный продукт самой мифологии находятся именно с последней, — защищать эту естественную и необходимую взаимосвязь от искусственных, неестественных и компилятивных представлений, которые составили себе о мистериях Фосс и особенно Лобек,1 к филологической учености которого я, впрочем, питаю надлежащее уважение, а также остальные.

Сначала я только в отношении аттических мистерий, которыми мы по преимуществу занимаемся, так что другие, главным образом самофракийские, разбираются лишь по случаю, хочу заметить, что различаются Великие и Малые (µεγάλα и µικρά) мистерии. А так как Малые относились к Великим и составляли только своего рода подготовку к ним, то здесь, где речь идет об общем содержании мистерий, это различение не имеет для нас никаких последствий. Как это общее содержание распределялось между Великими и Малыми мистериями, впоследствии выяснится само собой.

В первую очередь необходимо упомянуть: мистерии прежде всего были тем, что совершалось, res или sacra quae fiebant, δρώµενα.2 Следовательно, нужно различать а) сами мистерии, то, что в них происходило, делалось, b) выработанное вследствие этого познание, которое, собственно, только и можно было бы назвать мистериальным учением.

Мистерии, разумеется, были противопоставлены публичной или экзотерической мифологии, однако это противоположение нельзя мыслить как противоречие. Мистерии, напротив, были лишь нутром, лишь ключом и словно конечным объяснением самой мифологии, как уже было показано. Соответственно этому основным происшествием мистерий мог быть только последний кризис, а именно последний кризис самого мифологического сознания. Мистерии являлись всего лишь повторным представлением того происшествия, посредством которого сознание окончательно преодолевает себя и решается на последнее познание.