Колесов В. В. Историческая грамматика русского языка

1. ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

1.1. Общие положения

Предметом исторического синтаксиса является преобразование взаимных связей морфологических и лексических средств языка по мере развития форм мышления и структурных типов высказывания. Изменение же синтаксических н о р м языка становится объектом исторического синтаксиса, его необходимо выявить и описать в историческом исследовании предмета. Зависимость синтаксических изменений от всех остальных уровней языка, включая фонологию, определяется местом синтаксиса в языке — это уровень, который непосредственно служит созданию, хранению и передаче информации путем построения типичных формул и конструкций, способствующих выражению законченной мысли. Такие конструкции развивались последовательно и долго, и у нас есть возможность проследить все этапы становления современного синтаксиса.

В свою очередь, синтаксис обратным образом становился тем проявлением языка, который сгущал прежде разрозненные лексические группы или неопределенные морфологические отношения и создавал новые грамматические категории, сыгравшие важную роль в становлении русских форм мышления. Достаточно указать на категории вида, залога и времени, которые образовались как раз в синтаксическом контексте. Наоборот, другие категории растворялись в таком контексте, став избыточным средством выражения мысли; так случилось с категорией определенности.

Большую роль в развитии синтаксиса сыграло появление письменной формы речи. На письме оказалось возможным отрабатывать сложные синтаксические конструкции, редактируя и совершенствуя тексты. Сложное предложение вообще развивалось в письменной форме; еще и сегодня в устной речи сохраняются простейшие древние формулы.

Основной источник наших сведений о синтаксисе языка все тот же — письменные тексты.

391

Синтаксис

Я з ы к — это этнически определенный тип знаковых систем, используемый в данном обществе; языку присущи с и с т е м н о с т ь, ф у н к ц и о н а л ь н о с т ь, и с т о р и з м (естественный, «живой» язык изменяется). В противоположность этому т е к с т есть объединенная смысловой связью последовательность знаковых единиц, для которой важны именно с в я з н о с т ь и ц е л ь н о с т ь (от лат. textus ‘плетенье’). Можно сказать, что т е к с т е с т ь я в л е н н о с т ь я з ы - к а в конкретной его национальной форме. Язык парадигматичен (с и с т е м н о с т ь элементов), а текст синтагматичен (их п о с л е- д о в а т е л ь н о с т ь); текст воплощен в последовательности суждения и описания (предложен в п р е д л о ж е н и и). В современном языке текст характеризуется законченностью, цельностью, связностью и последовательностью в изложении мысли. Он имеет затекст (основание высказывания), контекст (его структуру) и подтекст (скрытое содержание). Древнерусский текст более одномерен и прост, в нем преобладает информационный повод в простоте конструкции.

Язык определяется через с и с т е м у. Система — это множество языковых элементов одного языка в отношениях и связях друг с другом, она определяется е д и н с т в о м и ц е л о с т н о с т ь ю; другими словами, система и есть язык как его сущность. В отличие от системы, норма — совокупность наиболее устойчивых реализаций языковой системы, отобранных и закрепленных в процессе языкового общения, для нормы важны с т а б и л ь н о с т ь, в а р и а н т н о с т ь (форм) и сознательная ко д и ф и к а ц и я. Норма есть познанная система, исторически фиксирующая состоявшиеся в системе изменения. Средневековый текст не знает нормы, и ясно почему: не познана система языка, нет положительного знания о языке. Вместо нормы присутствует «широкое представление о норме», т. е. ориентация на о б р а з и п о д о б и е — на образцовый текст и на понятие авторитетного д о с т о и н с т в а текста. Проблема системы и нормы — проблема соответственно исторической грамматики и истории литературного языка.

О с н о в н о й е д и н и ц е й средневекового текста являлась традиционная формула — словосочетание из двух-трех слов; целостность текста определялась степенью цельности формул и их соотнесенностью друг с другом. Этот принцип сложения текстов, в сущности, никогда не отменялся, он действует и до сих пор. Русские идиомы разного типа — не что иное, как «снятые» со своих контекстов древние формулы, в рамках собственного текста создававшие его подтекст. Синтагматика текста невозможна без парадигматики языковой системы, так возникает качественно новый принцип организции текста: усиление системности языка снимает творческую напряженность с текстовых формул, развивая независимость отдельного с л о в а в новой текстовой структуре. Исторически в сознании формула чле-

392

1. Вводные замечания

нится на слова, как слог — на отдельные фонемы. Свободное слово, в новых условиях способное соединяться с любым другим, столь же свободным от узкого контекста словом, развивает метафоричность изложения, тем самым разрушая систему традиционных символов, крепившихся на ограниченном пространстве формулы.

Соответственно изменялся и п р и н ц и п о р г а н и з а ц и и т е к- с т а. Происходило углубление семантического пространства текста, главным образом в результате ycтранения многих «предикативных центров» старого высказывания. А. А. Потебня показал, каким образом организуется новое семантическое пространство высказывания, выносимое и в текст. Совмещение модальности высказывания, предикативности суждения и определенности ситуации привело к развитию сложноподчиненных предложений, с помощью которых логические контуры высказывания стали осознаваться вполне ясно. В области т е к с т о о б р а з о в а н и я произошло то же самое изменение перспективы, что и в любом типе традиционного т е к с т а: смена обратной перспективы «от вещи» на прямую, свойственную современному восприятию реального ряда «вещей» — от говорящего.

Уже в древнерусском языке последовательное распространение формул конкретного содержания грозило перенасыщением словесного ряда, сложного для запоминания. И тогда в XV в. возник совершенно новый тип передачи информации. Синтагма сжималась до отдельного слова, и семантическая компрессия (слово получало смысл всей формулы) сопровождалась формальным усилением слова посредством суффикса. Такой словообразовательный «взрыв» своим появлением обязан как раз переосмыслению текстового ряда слов, что привело к семантическому разведению со-значений прежде синкретичного по смыслу слова. Сжимая отдельные формулы текста в слова и тем самым производя семантическую конденсацию смысла, язык нуждался в появлении новых средств для выражения специализированных его оттенков; например, как в «Домострое»: мужь — мужикъ — мужичина или жена — женка — женьчина для различения брачных, социальных и половых различий.

1.2. Признаки предложения

Термин предложение как перевод латинского слова propositio появился в самом конце XVIII в.; средневековой Руси известнее слово уряжение (урядъ), осложненное указанием на письменную форму — строка. В современном значении это что-то вроде ‘законченный период речи в момент произнесения’ — с поправкой для письма ‘укол (точка)’ (исконное значение слова строка). Урядъ значит ‘условие,

393

Синтаксис

договор’, т. е. представляет предложение как условную форму речи, выражающую некую мысль. Это логическая терминология, сохраненная доныне: термин предложение также синоним суждению. Таким образом, в древнерусском языке предложение понималось как общая цельность высказывания, определенная интонацией периода и ограниченная единственным знаком — точкой.

Сегодня имеется множество определений предложения, уточняющих разные его свойства. Это категория, противопоставленная слову

исловосочетанию по формам, значениям и функциям и представленная следованием любой длины — от слова до развернутой конструкции; предложение выражает законченную мысль и предоставляет говорящему (пишущему) широкие возможности для ее передачи.

Это — конструирование вариантов речи, представляющих собой действие выработанных традицией синтаксических структур — инвариантов языка — на основе наличных образцовых текстов.

Три признака предложения: предикативность, модальность и определенность — составляют основной характер каждого предложения.

Предикативность есть отношение предложения к действительности, выражаюшее действие реальное — нереальное или достоверное — недостоверное, передаваемое посредством глагольного наклонения.

Общим признаком предложения является субъектно-предикатная структура, которая указывает на соотношение известного уже мысли

инового для нее знания, и обычно выражена подлежащим и сказуемым. Отнесенность соответствующей мысли к действительности (предикативность в широком смысле) обычно выражается значениями глагольного времени, лица и модальности, рассредоточенными между разными членами предложения, причем не обязательно только главными; например, порядок слов в предложении может перестроить субъектно-предикатную структуру, т. е. переместить внимание с одного «нового» на другое.

Предикативность создает предложение. Идущий человек, ходьба человека — еще формулы, человек идет — уже предложение. Предикативность выражается глаголом, который связывает серию речевых формул общим отношением последовательности изложения; например, это — простое предложение сочинительной конструкции, в которой глагол выполняет роль обобщающего слова.

В древнерусском языке происходит у с и л е н и е п р е д и к а т и в- н о с т и, и на этой основе выстраивается новая перспектива высказывания.

Идея предикативности исторически изменчива. В современном языке в ней слиты категории лица, времени и модальности, в древнерусском эти категории были разведены, и только категория времени обслуживала предикативность как основной признак изъявительного

394

1. Вводные замечания

наклонения. Древнерусские предложения в основном простые, они лаконично излагают реальные события, привязывая их к определенному месту и времени и к определенному действующему лицу. Большую роль в этом играют частицы, которые в устной речи выполняют функцию модальных связок.

Глагол может получать самые различные формы, а иногда просто отсутствовать, как это имеет место в односоставных предложениях, в которых отсутствие глагола есть знак его особой важности, например при указании на вечное событие (некоторые тексты Евангелия) или на его длительность, как в новгородской летописи: Стояше вся осенина дъждева от Г(оспо)жина дни до Корочюна. Тепло. Дъжгь.

В древнерусском языке именно глагольные формы формировали синтаксическую структуру высказывания; ср.: а еже пьянъ мужь

(есть), попьхнули бяху, запенъше ногою, а — умреть? Полъдушегубьства есть (Кирик, сер. XII в.).

Субъект речи (пьянъ мужь) дан без глагольной формы — это наводка на рассуждение, предмет речи, и глагол здесь не нужен, тем более что суждение начинается с местоименного «артикля» а еже. Остальные четыре формулы имеют глагольные формы, которые сами по себе описывают последовательность и мотивировку событий: плюсквамперфект действия (попьхнули бяху), усложненный причастием вспомогательного глагола (запенъше) с переходом в будущее, которое указывает результат основного действия (умреть). Затем следует оценка, включенная в текст обобщающим глаголом есть.

Еще пример — из жития святого XV в.; монастырский эконом говорит раздраженно в ответ на требования голодающих селян: Нѣсть, —

рече, — ржи! Нѣсть, — рече, —хлѣба! Нѣсть является центральной частью эмоционального высказывания, а глагол включения речи, также входящий в высказывание, на втором плане.

Оба примера включают в свой состав еще одну характеристику предложения —модальность.

Типы модальности выражают отношение говорящего к связи между содержанием высказывания и действительностью: объективная модальность реальности противопоставлена модальностям ж е л а- т е л ь н о с т и, в о з м о ж н о с т и и н е о б х о д и м о с т и.

Модальность высказываний дана в двух измерениях, свойственных древнерусским представлениям по сути: предметная модальность действительного мира постоянно соотносится с субъективно понимаемой «потенциальной» модальностью мира идеально мыслимого. В обоих случаях явлено трехчастное соотношение желательного, возможного и необходимого; модальность существует как в трехмерном пространстве действительного, так и в триипостасном единстве идеального. Воля и мощь подпитывают друг друга, образуя нерасторжимую цельность природных и сверхприродных сил.

395

Синтаксис

Пространственная действительность «предметной» модальности четко разграничивается средствами языка.

Же л а т е л ь н о с т ь выражена с помощью глаголов желати, жадати, хотѣти, волѣти при полном отсутствии безличных конструкций: субъект волеизъявления всегда определен. Это — открытость поведения в среде равных, она не допускает неопределенного выражения воли; используются различия в глагольных наклонениях, а также независимый инфинитив.

В о з м о ж н о с т ь определяется и такими глаголами, как мочь (почти 75% всех употреблений данной модальности), умѣти, съмѣти

идр., а также наречными сочетаниями, переводящими волеизъявление в план потенциальности (передают логическую последовательность действия — лѣпо, льзѣ и др.), что создает ситуацию не реального, а наступающего времени; все больше увеличивается использование глаголов съмѣти, умѣти, дерзнути, успѣти, достигнути и форм типа

мочно (‘по силе возможности’).

Не о б х о д и м о с т ь выражается описательно, не грамматически, а с помощью лексических средств (трѣбѣ, лѣпо, довълѣти, достоить); здесь распространены безличные обороты в условно модальном времени (аще поѣхати будяше обрину...) или, как у игумена Даниила, разного рода инфинитивные обороты (влести есть, видети есть)

ит. д.

Желательность выражает мотивацию действия, возможность — мо- рально-этическое оправдание такого действия, а необходимость все более развивает идею долженствования (появляется форма долженъ) — усиливается необходимость, явленная согласно чужой воле. Общее развитие модальностей состоит в повышении степеней обобщения, это — восхождение от «воли» к «мощи», и мощь подавляет личную волю.

Соотнесенность действительных модальностей с потенциальнореальными делает их как бы оттенками всякой вообще модальности — на фоне актуальной действительности, развернутой во все три временные сферы своего осуществления. Предметная модальность выявляет попавшее в поле внимания событие и одновременно о ц е- н и в а е т его.

Психологи полагают, что информацию о мире человек получает слитно сразу всеми органами чувств, перерабатывая ее сознанием, но эта информация разных модальностей, она поступает в распоряжение воли для последующего действия. Таким образом, в отличие от логики предикативности модальность психологична, она связана с индивидуальным действием, отчего и вступает в исторический процесс достаточно поздно. Древнерусское предложение строилось на предикативности, с начала XV в. и модальность стала участвовать в создании предложений, прежде всего — сложных. Одновременно модаль-

396

1. Вводные замечания

ная система расширилась за счет таких слов, как верно, вероятно, видать, главное, конечно и т. д., а также модальных частиц (небось,

дескать), безличных форм (кажется, разумеется, очевидно), сравнительных союзов (точно, будто, словно) и пр., как правило, в разговорной речи.

Важность модальностей подчеркивает наличие модальности в каждый исторический момент. Некоторые исследователи полагают, что исторически происходила смена модальностей бытия, в которых осуществлял свою деятельность средневековый человек: из реальной модальности быть в последовательность хочу → могу → должен.

Определенность — признак согласования всех частей речи в их последовательности в тексте и в их соответствии действительному положению вещей. Эта особенность предложения создавала равномерные ряды высказываний, уложенных в аккуратные цепочки слов; ср.: и тут есть Индийская страна, и люди ходят всѣ наги, а голова не покрыта, а груди голы, а власы в одну косу заплетены, а всѣ ходят брюхаты, а дѣти родятся на всякый год, а детей у них много, а мужики и женки всѣ нагы, а всѣ черны... («Хождение» Афанасия Никитина) — в принципе текст может расширяться без конца, и новая информация (с повторениями: всѣ нагы) пополняет уже известное.

Такие конструкции еще не предложения, а механический набор формул, объединенных о п р е д е л е н н о с т ь ю ситуации.

Древнерусский язык представлял скольжение определенности в тексте путем последовательного расширения высказывания: ...повелѣлъ есмь сыну своему Всеволоду отдати... святому же Георгиеви велѣлъ есмь бити... (Мстисл. гр. ок. 1130). Каждое последующее слово уточняет сказанное, доводя высказывание до известной степени определенности, которая достигается употреблением необычных форм (Георгиеви вм. Георгию). Достижение полной определенности стало возможным в Новое время, когда категория определенности ушла из морфологии как грамматическая (выше показана на истории имен и в связи с категорией вида). Теперь это «разлитая» по контексту категория, имеющая различные средства выражения с помощью лексических и акцентных разграничителей.

1.3.Синтаксические заимствования

Древнейшие синтаксические конструкции письменного текста были заимствованы из греческого языка в виде, переработанном старославянским языком.

Прежде всего выделим те особенности древнерусских текстов, которые не были элементами языка, а характеризовали перевод дан-

397

Синтаксис

ного текста, в том числе и в составе устойчивых формул. Древнерусские книжники запоминали не язык, а конкретные тексты, в которых было много заимствованных или к а л ь к и р о в а н н ы х с л о в.

Например в Мстисл. гр. ок. 1130: кто ся изоостанеть въ манастыри, то вы тѣмь дължни есть молити за ны Б(о)га и при животѣ и въ съмьрти уникальная глагольная форма представляет собой кальку: æk-le%p-esqai = изо-оста-ти-ся (греческая пассивная форма передается славянским -ся); ср.: прѣ-ставить-ся ‘умереть’ как калька

сmeq%stamai (‘скончаться’ или в той же грамоте донелѣже ся миръ състоить = sun-%sta-mai. Следовательно, перевод текста таков: кто преставится в монастыре, то вы обязаны его заступничеством (перед Богом) молиться за нас при жизни и после смерти.

Однако глаголы калькировались реже, чем имена, которые выражали новые для славян понятия и реалии. Имена закрепились в нашем обиходе сотнями, от огурца до совести; ср.: sun-(F)eid-^V; = *сън-вѣд- ть > съвѣсть. Такое распределение между именами и глаголами показывает, насколько важно было положение глаголов как структурирующих славянский текст элементов, а такие элементы должны были быть славянскими. Текст Мстиславовой грамоты объясняется тем, что автор ее прекрасно владел греческим языком (может быть, лучше, чем славянским): он был внуком гречанки.

Естественно, что в переведенных с греческого текстах заимствований и калек будет больше; так, в переводе «Притчи о блудном сыне» (Лк. 15, 11–32) насчитывают до 20 языковых особенностей, которые возводят к греческому оригиналу текста, считая их «грецизмами».

На самом деле это не заимствования. Постпозиция определения (чловькъ нѣкыи), широкое распространение причастных форм, обороты с двойными падежами, включая сюда и дательный самостоятельный, опущение связки в относительном подчинении (свѣтъ иже въ тебѣ), целевые и изъяснительные конструкции, образованные

спомощью частицы да (да приидеть), отрицательные местоимения и наречия типа никътоже, никакоже и отрицательные конструкции самого разного типа — все эти и многие другие особенности речи были присущи и древнеславянскому языку эпохи первых переводов.

То, что переводчики намеренно предпочитали архаизмы, действительно может быть связано с формами и конструкциями, которые они находили в столь же архаичном греческом тексте, однако из этого не следует, что сами формы и конструкции навязаны новому литературному языку авторитетом греческого языка. С самого начала культовый язык (язык средневековой литературы) был ориентирован на высокий архаизм, который в разговорной речи уже сменялся новыми формами выражения.

398

1. Вводные замечания

Но некоторые сложные синтаксические структуры, отмечаемые в тексте перевода, действительно не являются восточнославянскими

изаимствованы из старославянского языка, во многом обязаны греческому оригиналу.

Сюда относятся конструкции аще + действительное причастие (аще бо съ мудрыими человѣкы бесѣдующе), яко + инфинитив в придаточных следствия на месте греческого Ûste с инфинитивом (яко дивитися Пилатови), яко + несобственно прямая речь после глагола говорения при греческом Íti (рече ему яко братъ твои прииде); относительные местоимения иже, яже, еже и наречия идеже, егдаже, аможе и др. и вообще обилие союзов, тогда как в разговорной славянской речи их было мало (как, впрочем, и в современной разговорной речи), но нельзя считать, что их вообще не было. Указывают старославянские союзы типа аще, ако, егда, да, зане, занеже, убо

идр. в соответствии с греч. æi, æ@n, ûV, Ètei, Îtan, ìsper, Íti, Ûste, di„,

t^, æpe%. Обращает на себя внимание многозначность и обилие греческих эквивалентов, в которых древнему переводчику трудно было ориентироваться и соотносить их с собственными союзами.

Все остальные не являются особенностями церковнославянского я з ы к а, это характерные черты перевода данного т е к с т а. Древнерусские книжники знали традиционные тексты, заучивали их, воспроизводили и при этом подвергали постоянной правке в сторону более знакомых и понятных им выражений и оборотов, постепенно проясняя для себя смысл самих текстов.

Когда же этот важный процесс накопления церковнославянского языка к XVI в. завершился, странным образом оказалось, что никаких прямых грецизмов в нем не осталось, все они подверглись переработке в соответствии с законами живой славянской речи.

Если исходить из понимания семантики славянского союза и это считать отправной точкой рассуждения, можно сказать о том, что исконный синкретизм славянского строевого слова обусловливал возможность перевода с его помощью самых разных греческих союзов. Последующая дифференциация на базе этой синкреты связана уже собственно с развитием славянской синтаксической системы, хотя направление семантической специализации могло быть задано греческой системой обозначений. Специализация значений всегда происходила за счет варьирования и расширения собственно славянских союзов, союзных слов и организующих эти последние частиц. Например, яче/аште/аще всего лишь мягкий вариант от ако/яко/ѣко (фонетическая вариативность союзов подчеркивает несущественность их в древнем синтаксическом тексте), а славянская частица ать (с последующим суффиксом -je дает аче/аште), безусловно, родственна греческому Íti, который был в соответствующих конструкциях с прямой речью. Таким образом, даже на уровне форм наблюдается

399

Синтаксис

генетическая связь формальных единиц обоих языков, что позволяет предполагать и семантическую их зависимость.

Конкретность текста исключает неизменяемость формы как факта языка, текст отражает с о в р е м е н н о е ему состояние языка, изменяется же только живой язык. Какие-либо явления, форма, значение не могут быть теми же самыми в разных системах и в разное время; признавая принцип системности языка, следует признать и следствия из этой системности.

Если две равнозначные конструкции разного происхождения использованы в одном тексте, их распределение объясняется не особым пристрастием к тому или иному языку-источнику, церковнославянскому или древнерусскому, зависимому или независимому от греческого, важны стилистические или функциональные условия выбора. Происхождение структур с позиции языка (не текста) не важно; если структуры и восприняты, они используются как языковые средства равноценного назначения.

Ус л о в н а я синтаксическая конструкция возможна в двух вариантах:

а щ е л и ударить мечемь... д а в д а с т ь литр серебра — книжная, старославянская и, по мнению многих, калька с греческого;

о ж е л и себе не можеть мьстити, т о в з я т и е м у... — русская, восходящая к разговорным конструкциям.

Ко с в е н н о - п о б уд и т е л ь н ы е предложения могли быть тоже двух моделей: молю да приидеши — старославянский тип, молю да бы пришелъ — восточнославянский тип. Более того, попав в систему славянских синтаксических форм, первоначально заимствованный оборот преобразовался и по форме, и по значению (от условных — к условно-следственным, более разработанным в славянском синтаксисе), стал средством перевода самых разных греческих оборотов — другими словами, опять-таки получил неопределенную многозначность в соответствии с законами славянского языка. Попав из текстов в систему языка, оборот изменялся как факт древнерусского языка.

1.4. Основные закономерности исторического синтаксиса

Основным законом развития славянских языков А. А. Потебня считал постоянное увеличение противопоставлений между именем и глаголом, синтаксически — между подлежащим и сказуемым. Другим всеобщим законом можно признать связь морфологических структур и категорий с синтаксическими их функциями, взаимное «перетекание» морфологических парадигм в синтаксические синтагмы, и

400