Хрестоматия по синтаксису

собой серию переименований некоторой реалии в тексте, она будет тем обширней, чем больше известно о данной реалии разнообразных сведений, дающих основания для ее новых обозначений. Вне таких знаний лежат собственно текстовые перифразы типа герой нашего рассказа; те, о ком шла речь, и т. п. Требования к использованию перифразы предъявляет главным образом поэтика художественного текста, многие перифрастические выражения стали принадлежностью поэтического языка1. В собственно языковом отношении перифразу как средство тематизации можно считать факультативным, даже избыточным.

Отличается экономностью такое средство создания тематической основы, как анафора – отсылка к предшествующему тексту, своеобразный указатель «смотри раньше». Анафора достигается с помощью местоимений (он, этот, тот) и однофункциональных слов типа последний, вышеупомянутый, а также простого умолчания, получившего название «нулевая анафора»2. <…>

Для прочтения тематической основы важно понимание отношений смысловой соотнесенности между именами – партитивности, принадлежности, аспектности, каузальности. <…>

<…> Тематическая основа текста прочитывается достаточно легко <…>. Под названием тематической последовательности эта

составляющая строения текста была открыта и введена в научный оборот Фр. Данешем3. Им же предложена типология текстов, разли-

чающихся характером тематических последовательностей. Так, повествовательные тексты ткутся с линейной тематической основой4, описательные имеют основу, которую Фр. Данеш именует констант-

ной5, или такую, в которой он видит последовательность с производными темами6. Научившись различать эти три типа тематических

основ, каждый может «распутывать» основы текстов, часто связанные из нескольких ниточек, составляющих, так сказать, тематический

сюжет текста.

Рематический уток, который, по словам Даля, «пропускается по основе», составляют последовательности рем высказываний, из которых состоит текст. <…> Секрет такого чтения прост: ремы в письменной речи располагаются преимущественно в конце предложений7.

На текстообразующие функции ремы обратила внимание Г. А. Золотова, обнаружив цепочки семантически однородных рем, для ко-

1 Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1991. С. 274; Новиков А. Б. Словарь перифраз русского языка. М., 2000.

2 Ким И. Е. Указ. соч. С. 15–32.

3 Горшкова И. М. Дискуссионные вопросы организации текста в чехословацкой лингвистике // Синтаксис текста. М., 1979. С. 349–353.

4 Там же. С. 350.

5 Там же. С. 350.

6 Там же. С. 351.

7 Современный русский язык / под ред. В А. Белошапковой. М., 1981. С. 710.

571

торых она предложила термин «рематические доминанты», показав их значимость для типологии текстов1. <…>

Для понимания смысла текста важны не только рематические доминанты, но и смены рем, которые и заключают в себе, если можно так сказать, драматургию текста, его смысловое движение. <…>

Умение видеть рематический уток текста делает его «прозрачным» для читателя, «обнажает» его логику, что очень важно и при редак-

тировании собственного текста. <…> Авторский узор, который, говоря словами Даля, может быть

«выткан» в тексте, – не обязательная его составляющая, как не обязателен и узор в ткани. Его составляют словесные проявления авторского присутствия в тексте. Подчеркнем словесные,

поскольку автор незримо всегда присутствует в тексте <…>. Если же условия жанра или авторская воля вводят в текст авторский узор, то его удельный вес может быть самым различным. <…>

Если говорить о смысловых возможностях проявления авторского начала в тексте, то они довольно обширны.

Во-первых, это экспликация «фигур» автора и адресата, которые обычно оказываются «за кадром», но могут получить для своего

проявления особые фрагменты текста <…> Во-вторых, авторский узор может составить метатекст – ту

часть текста, которая представляет собой его описание и одновременно инструкцию по его пониманию для читателя – «текст о тексте», как назвала его А. Вежбицка, предложившая термин метатекст2.

В-третьих, авторский узор могут составить разнообразные авторские оценки упоминаемых реалий, информации о них и языковых средств, отобранных автором для их описания <…> Рассмотрение круга такого рода оценок в рамках высказывания обобщено автором в работе3.

<…> Авторский узор текста заметен в силу его семантической специфики <…>. Важно показать, что авторский узор в руках самого автора, он может сделать его более или менее заметным, «выткать» иначе, убрать совсем. <…>

Таким образом, сложнейший феномен текста сквозь призму метафоры тканья обнаруживает вполне уловимые черты, характеризующие его принципиальное устройство. <…>

1 Золотова Г. А. Роль ремы в организации и типологии текста // Синтаксис текста. М., 1979.

2 Вежбицкая А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. M, 1978. Вып. 8.

3 Шмелева Т. В. Субъективные аспекты русского высказывания: дис. … д-ра филол. наук в виде доклада. М, 1995.

572

Н. С. Поспелов

Сложное синтаксическое целое и основные особенности его структуры1

Задания. 1. В чем Н. С. Поспелов усматривает отличие сложного синтаксического целого от сложного предложения?

2. Какие синтаксические особенности выделяет Н. С. Поспелов для характеристики сложного синтаксического целого как единицы текста?

Понятие сложного синтаксического целого, отличного от предложения, в русской литературе намечено было еще Потебнею. Сложное синтаксическое целое Потебня называл «речью», подчеркивая, что речь «вовсе не тождественна с простым или сложным предложением». С другой стороны, она, по мнению Потебни, не есть непременно «ряд соединенных предложений», как формулировал Буслаев в первом параграфе своей «Исторической грамматики», «потому что речь может быть и одним предложением»; в отличие от предложения, «она есть такое сочетание слов, из которого видно, и то … лишь до некоторой степени, значение входящих в него элементов»2, но «и речи, в значении известной совокупности предложений, недостаточно для понимания входящего в нее слова»3. Поэтому «речь»,

всвою очередь, является «частью большего целого, именно — языка», и «что такое речь, может быть определено только для каждого случая отдельно». <…> Но что такое высказывание по своей синтаксической природе? По формулировке В. В. Виноградова, «высказывание содержит в себе грамматически оформленное сообщение субьекта о действительности, т. е. непосредственно соотносит свое содержание с действительностью»4. В таком определении правильно вскрыт общий модальный характер высказывания (непосредственная соотнесенность его содержания с действительностью), но не указано других существенных особенностей высказывания — его смысловой законченности в контексте связной речи, синтаксической самозамкнутости и обусловленности смыслом всего высказывания «значения входящих в него элементов» (Потебня).

Проблемы высказывания как реального речевого целого касался

всвоей книге «Марксизм и философия языка» и В. Н. Волошинов, утверждая, что «реальными единицами потока языка-речи являются

1 Печатается по: Доклады и сообщения Ин–та русского языка АН СССР. М.,1948. Вып. 2. С. 43–68

2 Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Харьков, 1888. Т. I–II. С. 32. 3 Там же. С. 34.

4 Виноградов В. В. Современный русский язык. М., 1938. С. 551.

573

высказывания» и что «как целое, высказывание осуществляется только в потоке речевого общения». Волошинов выдвигает совершенно правильную мысль, что «продуктивное изучение синтаксических форм возможно только на почве разработанной теории высказывания и что предложение определяется внутри высказывания, лишь как элемент его, но отнюдь не как целое»1 <…>. Он рассматривает, например, абзацы, как «законченные части монологического высказывания», отступая, таким образом, от плодотворного указания Потебни, что речь в смысле высказывания есть такое сочетание предложении, из которого видно «значение входящих в него элементов», а это возможно только при ограничении объема высказывания рамками группы предложений, входящих в состав абзаца.

Проблему высказывания или сообщения как сложного речевого единства затронул и проф. Н. Ф. Яковлев в одной из последних своих работ. По его мнению, «отдельное сообщение или высказывание … может иметь различный объем и форму. Оно может представить собою и целую книгу, и отдельную статью, и устный доклад, и речь оратора, и обыкновенный разговор и т. д. Эти отдельные случаи человеческого общения средствами языка мы называем отдельными сообщениями». «Сообщение, — читаем мы в той же работе, — может быть разделено на некоторые более короткие части. Эти более короткие и более простые части всегда можно произнести в качестве понятных и законченных сообщений. Такие самые короткие части любого сообщения, которые могут быть произнесены в свою очередь

ввиде отдельных сообщений, мы называем предложениями. Таким образом, предложение есть кратчайшее из всех возможных сообщений». <…> Цитируемый нами автор интерпретирует предложение, когда оно выражает законченную мысль, как сообщение. Таким образом, по мнению Н. Ф. Яковлева, всякое предложение потенциально содержит в себе целое высказывание, которое реализуется или

вотдельном предложении, или в группе предложений. И здесь намечается аналогия с отношением предложения к отдельным словам, объединяющимся в предложении. Развивая мысль Потебни о несамостоятельности слова в речи, Н. Ф. Яковлев указывает, что «слово становится конкретным, полным содержания, классово определенным и имеющим точное значение только в предложении и благодаря предложению. Даже выделять слово мы можем только благодаря предложению»2.

<…> И само предложение только в высказывании становится конкретным, полным содержания и имеющим точное значение. Но

вотличие от Н. Ф. Яковлева, мы склонны настаивать на необходимости ограничения объема высказывания рамками обозримой син-

1 Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. Л., 1930. С. 110.

2 Яковлев Н. Ф., Шхамаф Д. А. Грамматика адыгейского литературного языка. М.; Л., 1941. С. 10.

574

таксически группы предложений. В противном случае высказывание или сообщение теряет всякую синтаксическую определенность, по существу совпадая с понятием «речи», как это и имело место у Потебни. А между тем, связная человеческая речь только в фигуральном смысле является одним высказыванием, а на деле всегда распадается на ряд отдельных высказываний, представляющих собой синтаксическое единство определимой синтаксически структуры. Мы должны понять высказывание, как ограниченное по объему сложное синтаксическое целое. К такому пониманию сложного синтаксического целого подходили все крупнейшие русские синтаксисты:

иА. М. Пешковский в своем «Русском синтаксисе в научном освещении», и Д. Н. Овсянико-Куликовский в «Синтаксисе русского языка»; подобную же разработку синтаксиса сложных предложений намечали в своих работах А. А. Шахматов и В. А. Богородицкий.

А.М. Пешковский в первых двух изданиях своего «Синтаксиса», еще не выдвигал понятия сложного синтаксического целого, но называл сложным предложением и «ту синтаксическую единицу, которая получается от соединения предложений»; признавая, однако, этот термин явно несостоятельным, так как он называет несколько предложений одним предложением.1 Таким образом, для Пешковского тогда оказывались «сложными предложениям» и «сочетания предложений», не имеющие внутри союзов, но могущие их иметь. Эти сочетания предложений, как говорит Пешковский, «тем труднее отделить от настоящих сложных предложений, что здесь господствуют сочетания смешанного типа. Союз и здесь соединяет часто два последних предложения, тогда как предыдущие соединяются паузами». 2

Пример, который приводит Пешковский в виде иллюстрации «сочетаний смешанного типа», показывает, что мы имеем дело в данном случае не со сложными предложениями в обычном смысле слова, а с более сложными синтаксическими построениями, принципиально отличающимися от сложных предложений: «Вот уже золотые полосы протянулись по небу, в оврагах клубятся пары; жаворонки звонко поют, предрассветный ветер подул, — и тихо всплывает багровое солнце» (Тург.).

Здесь в двух пунктах, отмеченных знаками повышенного типа (; , —), разрывается непрерывная связь между предложениями, и вся группа предложений получает значение сложного синтаксического целого. Перед нами не одно сложное предложение, а сочетание двух сложных предложений с присоединенным к ним при помощи союза

ипростым предложением. Такое сочетание предложений, по словам самого Пешковского, «состоит из отдельных групп предложений,

1Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 2-е изд. М., 1928.

С.437.

2 Там же. С. 439.

575

внутри которых больше единства, чем снаружи». Чтобы фиксировать такие, более сложные синтаксические целые, как уже признавал тогда сам Пешковский, «нужно создать термин для к р у п н е й ш е- г о синтаксического целого, а эти три слова не так легко сжать в один короткий и ясный термин. Употреблявшийся когда-то термин «период” так сросся теперь в нашем представлении с особым видом сложных предложений, отличающихся особой распространенностью, ритмичностью и музыкальностью, что применение его ко всякому сложному предложению тоже породило бы путаницу»1. Нам представляется, что поиски нового термина для того, отличного от сложного предложения, синтаксического построения, о котором здесь идет речь, вполне закономерны, и нет никаких оснований удерживать здесь старый термин «сложное предложение», как это сделал Пешковский в ранних изданиях своего «Синтаксиса», объединяя под этим термином и собственно сложные предложения и «сочетания предложений смешанного типа».

Как известно, Шахматов в любом сложном предложении видел сочетание предложений, хотя и считал возможным, что вступающие в сцепление предложения могут выражать одну общую мысль2, как, напр., в пословицах: Никто, как бог; День да ночь — сутки прочь!

Повидимому, Шахматов отказывался от термина «сложное предложение», чтобы не называть одним предложением сочетание нескольких предложений, хотя бы и выражающих «одну общую мысль».

В последующих, переработанных изданиях своего «Синтаксиса» Пешковский, возможно, не без влияния Шахматова, отвергает термин «сложное предложение», так как, пользуясь им, мы называем н е- с ко л ь ко предложений о д н и м п р е д л о ж е н и е м и тем создаем путаницу. Он предлагает теперь пользоваться ранее отвергнутым им термином «сложное целое», так как то, что обыкновенно называют «сложным предложением», и является как раз очень часто не «союзным предложением», а «союзом предложений», почему и не должно называться «предложением»3.

В основу определения «сложного целого», как в более ранних изданиях своего «Синтаксиса» в основу определения сложного предложения, Пешковский полагает не только собственно синтаксические признаки (союзы и союзные слова), но и признак интонационный — паузы и определяет «сложное целое» следующим образом: «Сложное целое есть сочетание предложений, соединенных союзами, союзными словами и союзными синтаксическими паузами и не разъединенных разделительными синтаксическими паузами4.

1 Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 2-е изд. С. 438. 2 Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. 2-е изд. Л., 1941. §40.

3 Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. М. : Учпедгиз, 1938. С. 407.

4 Там же. С. 410.

576

Вэтом определении сложного целого Пешковский опирается на Овсянико-Куликовского, который в своем «Синтаксисе русского языка» подчеркивал, что «сложность предложения, как понятие синтаксическое, сводится к сочинению и подчинению предложений, соединяемых одно с другим так, что между ними нет разъединяющей паузы». Под термином «пауза» (остановка, «передышка») нужно в данном случае понимать тот перерыв в течении речи, который зависит исключительно от грамматической (синтаксической) конструкции предложений, от способов их сочетания, и на письме изображается точкой и точкой с запятой1. «Наличность синтаксической паузы, — разъяснял Овсянико-Куликовский, — является символом или симптомом того, что данные предложения не образуют сложного целого и что, если между ними и есть известные связи синтаксического сочинения или подчинения, то это — связи более отдаленные, не столь тесные»2. Но Овсянико-Куликовский не указывает, какие более сложные синтаксические единства формируются этими «более отдаленными, не столь тесными связями». Даже распространенный период, составленный «из нескольких предложений, которые в свою очередь могут быть сложны», Овсянико-Куликовский рассматривает, как «разновидность сложного предложения», а не как принципиально иное, более сложное синтаксическое единство3.

Вглаве X «Синтаксиса»4 Овсянико-Куликовский, приводя примеры употребления союзов после разделительной паузы, цитирует заключительное четверостишие пушкинского стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» (1825):

Душе настало пробужденье:

Ивот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.

Исердце бьется в упоенье,

Идля него воскресли вновь

Ибожество, и вдохновенье,

Ижизнь, и слезы, и любовь.

Комментируя употребление союза и в начале последнего четверостишия, Овсянико-Куликовский указывает, что союз и в данном случае (И сердце бьется…) поставлен «в начале нового независи-

В статье «Синтаксис в школе» Пешковский подчеркивал завершительный характер разделительной паузы, предпочитая говорить в данном случае о заключительной паузе и придавая тем самым сложному целому значение вполне законченного синтаксического целого. См.: Пешковский А. М. Сборник статей. Л.: ГИЗ, 1925. С. 104–105.

1 Овсянико-Куликовский Д. Н. Синтаксис русского языка. 2-е изд. 1912. II. С. 300–301. 2 Там же. С. 301.

3 Там же. С. 303.

4 Там же. С. 275–276.

577

мого предложения после паузы (обозначаемой точкой, точкой с запятой, двоеточием) и выражает представление о том, что данное предложение естъ следствие предыдущего, вывод из него или вообще примыкает к предыдущему», не образуя, однако, с точки зрения Овсянико-Куликовского, сложного синтаксического единства, хотя и соединяя эти предложения, тогда как «второе и в том же четверостишии (… И для него…) соединяет два независимых предложения без паузы между ними, выражая идею естественности, необходимости, возможности их соединения в одно более сложное целое».

Пешковский, в отличие от Овсянико-Куликовского, указывает, что «в собственно литературной речи, есть единица еще более крупная, чем сложное целое» — «сочетание сложных целых от одной красной строки до другой»1. При этом он отмечает, что «к сожалению, синтаксического термина для этой единицы не существует и мы принуждены пользоваться здесь типографским (и вдобавок иностранным) термином “абзац”». Но Пешковский не дает никакой синтаксической характеристики таким сочетаниям сложных целых, ограничиваясь только указанием на их наличие в литературной речи. Сочетание сложных целых в пределах красной строки, с точки зрения Пешковского, получает значение логического единства и в силу этого может даже не нуждаться в особой синтаксической характеристике со стороны своего состава. В более ранней своей работе «Школьная и научная грамматика» Пешковский отметил, что значение красной строки «преимущественно логическое: она разделяет к р у п н е й ш и е л о г и ч е с к и е ц е л ы е вне всякой связи с языковой формой их»2.

В пределах красных строк в качестве «основной интонационной единицы речи» он выдвигает фразу, как интонационное единство, которое по синтаксической своей структуре может быть не только сложным целым, но и простым предложением. «Основной интонационной единицей, — пишет он в своем «Синтаксисе», — является не предложение и не сложное целое, а некая величина в грамматическом отношении то с л о ж н а я, т о п р о с т а я, обладающая одной из трех законченных интонаций: законченно-повествовательной, вопросительной или восклицательной»3. При этом, как указывает Пешковский в статье «Интонация и грамматика», специально посвященной выяснению взаимоотношений между интонацией и грамматикой, соединение предложений в одно интонационное целое имеет предел и предел довольно близкий: при т р е х предложениях нам это сделать довольно трудно4. Таким образом, по Пешковскому, фра-

1 Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. С. 410. 2 Пешковский А. М. Школьная и научная грамматика. М., 1918. С. 95.

3 Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. С. 410–411. 4 Пешковский А. М. Интонация и грамматика // Изв. рус. яз. и слов. Л., 1928. Т. I.

Кн. 2. С. 470.

578

за, как интонационное единство, может быть или отдельным предложением или минимальным по объему комплексом предложений; более крупное сочетание предложений не будет ни грамматическим, ни интонационным единством, а будет единством только логическим.

Соглашаясь с Пешковским, что сочетание сложных целых выходит за границы интонационного единства, мы должны, однако, определить сочетание предложений как синтаксическое единство более сложного типа, чем простое или сложное предложение (или, по терминологии Пешковского, «сложное целое»). И это тем более необходимо, что — как правильно подытоживает Пешковский в заключительной части своей статьи наблюдения над взаимоотношениями между интонацией и грамматикой — интонационные средства языка «отличаются п о д в и ж н ы м, с в о б о д н ы м характером» и, «так сказать, б л у ж д а ю т по грамматической поверхности языка»1. При этом «одной из самых характерных черт» взаимоотношений между интонацией и прочими синтаксическими признаками речи «является принцип з а м е н ы, который можно формулировать так: чем яснее выражено какое-либо синтаксическое значение чисто грамматическими средствами, тем слабее может быть его интонационное выражение (вплоть до полного исчезновения), и, наоборот: чем сильнее интонационное выражение, тем слабее может быть грамматическое (тоже вплоть до полного исчезновения)»2.

Поэтому, если более сложные синтаксические соединения не могут быть охарактеризованы со стороны интонации в отношении ко всему своему объему, то их внутренняя структура должна быть раскрыта независимо от интонации, другими синтаксическими средствами, т. е. должны быть указаны все наличные синтаксические связи между предложениями, входящими в состав более сложных синтаксических групп, имеющих характер авторских высказываний. При этом, приступая к анализу сложных синтаксических единств, прежде всего необходимо констатировать, что сложные синтаксические построения можно с полной определенностью давать только в письменной форме, что только «с развитием письменности получилась возможность образования более обширных сложных предложений, так как зрение дает возможность охватить предложение с более обширным объемом»3, а это, в свою очередь, «должно было вызвать и развитие соответствующих фонационных приемов для произнесения подобных предложений, к числу которых относятся так называемые периоды».

1 Там же. С. 475.

2 Там же. С. 463.

3 Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики. 5-е изд., пересм. М. : Соцэкгиз, 1935. С. 206. Ср. замечания Л. В. Щербы о возможной речи в статьях: «Опыты лингвистического толкования стихотворения „Воспоминание“ Пушкина» (Русск. речь. 1923. I. С. 25) и «Современный русский литературный язык» (Рус. яз. в шк. 1939. № 4. С. 21).

579

Как правильно указывал еще Потебня, именно «письмена … принуждают пищущего разлагать речь на периоды, предложения, слова, звуки к раздельному пониманию речи»1. Чем более связной является наша речь, чем органичнее она входит в сложный письменный контекст, тем необходимее ее организовать в более сложные синтаксические единства, чем простые и сложные предложения. В связной речи только эти более сложные синтаксические единства обладают,

вотличие от предложений, замкнутой синтаксической структурой, и только они соответственно будут выражать в связной речи законченную мысль высказывающегося.

Реальной синтаксической единицей связной, монологической речи оказывается обычно не предложение, а группа предложений, образующих авторское высказывание. Извлеченное из контекста связной речи, высказывание не меняет своего смысла потому что его смысловое содержание не зависит от других высказываний, окружающих его в контексте связной авторской речи; оно оказывается, таким образом, синтаксически независимым от окружающего его контекста.

Вотличие от сложного предложения, высказывание как сложное синтаксическое целое характеризуется не только замкнутой синтаксической структурой, но и прерывистым характером синтаксических связей между предложениями, входящими в его состав. Для сложного синтаксического целого характерны присоединительные конструкции и бессоюзные связи. При этом так называемые сочинительные союзы в составе сложного синтаксического целого часто получают присоединительное значение.

Следуя академическому «Словарю русского языка», мы называем союз присоединительным, в отличие от соединительного, если он «присоединяет тот или иной синтаксический член, который не имелся

ввиду в начале предшествующего»2 и употребляется, по «Толковому словарю русского языка», прежде всего, «для присоединения предложений или отдельных членов предложения, дополняющих, развивающих высказанную мысль»3. В. В. Виноградов называет синтаксические конструкции с присоединительными союзами открытыми или сдвинутыми и характеризует их как «такие конструкции, где части не умещаются сразу в одну плоскость», так что «смысловая связь здесь основана не на прямом логическом соотношении словосочетаний и предложений, а на искомых, подразумеваемых звеньях»4. Мы, с своей стороны, подчеркнули бы прерывистость этих конструкций, тот логический

1 Потебня А. А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905. С. 144.

2Словарь русского языка Академии Наук СССР. 7-е изд. М.; Л., 1935. Т. IX. Вып. 1.

С.4.

3Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М. : ОГИЗ, 1934. Т. I.

С.1123.

4 Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М. : Гослитиздат, 1941. С. 286.

580