§ 3. Сюжет и нарратив

27 сентября 2012

Сюжеты

Сколь бы ни были прекрасно задуманы, выстраданы и выписаны персонажи, они останутся подобны красочным марионеткам, лежащим в своих темных коробках, пока автор не выведет их на сцену. То есть пока не начнет разворачивать сюжет. Который является, таким образом, вторым — по упоминанию, но не по значению! — непременным условием появления хорошей книги. Да что там: просто любой книги.

Некоторые сочинители любят говорить, что, дескать, стараться потуже закрутить сюжет — это для детективов, а они сосредотачиваются на характерах, стараясь сделать их как можно более живыми — и тогда персонажи сами поведут вперед повествование «рука об руку» с автором, как восклицал Гоголь. Примем на веру этот невинный писательский (само)обман; ведь он не отменяет самого факта, что повествование всё-таки движется, то есть сюжет все-таки есть.

Сюжет и нарратив

Говоря о фикшне, следует различать сюжет и нарратив. Сюжет в узком смысле — это последовательность событий. Сначала произошло то-то, потом то-то, и наконец то-то. Нарратив[1] же — это последовательность изложения. Сначала произошло то-то, потом то-то, и вы просто представить себе не можете, к чему это привело. Поскольку в классическом фикшне эти две последовательности совпадают, их порою смешивают. Между тем это не одно и то же. Вот простой пример. Допустим, я задумал написать историю любви. Мальчик и девочка познакомились, полюбили друг друга, оказались разлучены, пережили ряд испытаний, в конце концов снова встретились и таки поженились. Но излагаю я эту историю с помощью двух чередующихся голосов главных героев, — причем повествование от имени мальчика будет вестись в настоящем времени, а от имени девочки — в прошедшем, в виде воспоминаний о далекой молодости. Таким образом, мальчик еще не знает, чтó его ждет, а девочка — хорошо знает. Как видим, самый что ни на есть классический, известный еще древним грекам сюжет — и при этом неклассический, модернистский нарратив.

Романный и постклассический нарратив

Конечно, в большом повествовании, вписанном в долгую литературную традицию, и сюжет, и нарратив могут быть несравнимо более сложными. В «Анне Карениной» сюжет о несчастливой и неправильной (с точки зрения Толстого) любви Анны и Вронского контрапунктируется историей счастливой и «правильной» любви Кити и Левина. И оттеняется на совсем уж «низком» уровне историей пошлых отношений Долли и Стивы Оболнского. И только чередование этих трех сюжетных линий придает роману о неверной жене такую объемность и глубину. Мало того: в романе возникает еще и четвертое отражение главной темы — история не-отношений брата Левина, писателя Сергея Ивановича, и подруги Кити — Вареньки, которые идеально подходили друг другу, но так и не решились объясниться.

Что получается, если «отбросить» эту перекличку контрапунктирующих голосов, показывает нарочито дурашливая эпиграмма Некрасова, озаглавленная «На выход Анны Карениной»:

Толстой, ты доказал с уменьем и талантом,

Что женщине не надобно гулять

Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,

Когда она — жена и мать

В ХХ веке европейские писатели начали всячески издеваться над нарративом, корежа последовательность повествования и «разлучая» ее с последовательностью событий. В «Лолите», как мы помним, исповедь Гумперта Гумперта предваряется письмом некоего профессора философии Джона Рея, в котором он, в частности, перечисляет дальнейшие судьбы героев книги. Это кажется вопиющим нарушением логики повествования и просто здравого смысла — читателю пока что ничего не говорят эти имена и поэтому он даже не в состоянии их запомнить! Но это не просчет, а «злой умысел» многоопытного (и колючего) Набокова. Только тот внимательный читатель, который, закончив роман, решит вернуться к началу, поймет, что упомянутая в письме безымянная «жена Ричарда Силлера, умершая от родов, разрешившись мертвой девочкой» — это и есть... сама Лолита.

Еще более невероятные метаморфозы стал переживать нарратив во второй половине XX века с приходом того, что окрестили постмодернизмом. В «Бледном пламени» того же Набокова сюжет оказывается как бы вынесен в «комментарии», которые герой — полусумасшедший филолог Кинбот, то ли являющийся, то ли вообразивший себя свергнутым королем далекой страны — дает (а точнее, навязывает) обширной поэме другого героя — поэта Джона Шейда. «Хазарский словарь» Милорада Павича, как известно, есть «нормальный» словарь, повествование в котором — весьма напряженное и закрученное — распределено по словарным статьям, снабженных гиперссылками. В «Незримых городах» Итало Кальвино сюжет вообще никуда не движется: вся книга представляет собой статичные описания неких вымышленных городов, которыми Марко Поло «потчует» Кубла-хана. А его же громоздкий роман с громоздким названием «Если однажды зимней ночью путник...» — это просто какое-то дефиле сюжетов. Роман состоит из 12-ти первых глав 12-ти совершенно разных книг, обрывающихся всякий раз «на самом интересном месте», — и из описаний того, как безымянный герой, к которому автор обращается «ты, читатель» пытается за всем этим мельтешением найти «настоящую» книгу.

Но я призываю вас не увлекаться формой. Потому что такие нарративные фокусы, как всякая хорошая шутка, поражают только единожды. Потом же они переходят в разряд старых анекдотов, на который бывает уместно намекнуть к случаю, — но не рассказывать всякий раз с апломбом, как нечто новое!

Нарратив же классического типа, в котором, напомню, последовательность событий совпадает с последовательностью изложения, не способен устареть или надоесть — во всяком случае, до тех пор, пока ученые не научились обращать вспять течение времени и не придумали способ находиться в двух местах одновременно[2].

Так что мы подробно рассмотрим именно такой, классический нарратив. Я не хочу смущать вас больше этим наукообразным словом и для простоты буду дальше говорить «сюжет», но мы будем иметь в виду, что подразумеваются «события, произошедшиеи рассказанные» в произведении.