Сборник_ФЭУ_ППС_2015

291

Наконец, последний вид экономических отношений - отношения собственности. Пожалуй, такие отношения - наиболее эффективная форма экономии ресурсов. У каждой вещи в обществе должен быть хозяин. Только в этом случае вещь движется по социально очертанным орбитам. В противном случае вещь перестает двигаться по социальным законам: заброшенный трактор уже не есть трактор, это просто груда металла, движущаяся по законам физики и химии.

В обществе вещь обретает хозяина в том случае, если люди по ее поводу становятся в особые отношения друг с другом, они-то, эти отношения, и называются отношениями собственности. Отношения собственности предполагают, что человек, являясь собственником вещи, может в присутствии другого сделать с этой вещью все, что угодно, вплоть до ее уничтожения. Собственник несет ответственность перед собой за экономное использование вещи. Так что эта форма экономических отношений также способствует ослаблению главного цивилизационного противоречия. Человечество изобрело всего лишь две формы собственности: частную (индивидуальную) и коллективную (групповую). В процессе исторического развития они взаимодействуют друг с другом, совершенствуются, приобретая в каждый исторический момент, в каждой конкретной стране свою форму. При этом абсолютизация любой из этих форм в обществе оборачивается расточительностью, и, опять-таки, нужно искусство нахождения оптимального сочетания частной и коллективной форм собственности в конкретных исторических обстоятельствах.

Однако дьявольский механизм устройства цивилизации продолжает действовать и в ее экономическом блоке. Ослабляя противоречие производственного блока, экономические отношения рождают свое противоречие. В результате осуществления экономических отношений общество расслаивается на богатых и бедных. Напряженные социальные отношения между этими полюсами в обществе никак не экономят ресурсы, а, наоборот, часто их бесполезно растрачивают

Производственный и экономический блоки цивилизации составляют единство. В цивилизации производство имеет своей противоположностью потребление, и человек постоянно тяготеет к потреблению, подчиняясь закону возрастания энтропии; человеческая же деятельность сплошь и рядом антиэнтропийна: «зверь приноровлен к склонностям природы. А человек упорно выгребает противу водопада, что несет Вселенную обратно в древний хаос», – писал Максимилиан Волошин. Заставляют человека поступать таким противоестественным образом, т.е. смещаться в сторону производства (вначале производство, а потребление потом) – особые силы, которые мы назвали экономическими отношениями. Именно они заставляют человека развивать и совершенствовать производство и предохраняют человечество от превращения его во всеобщее общество потребления. В этих условиях и возрастает значение такого блока цивилизационных отношений, которые микшируют возникающие в нем противоречия и обеспечивают постоянство, и определенную охранность возникшим экономическим отношениям. Чтобы заставить людей играть по правилам

292

экономических игр, и нужен политический, идеологический и научный блоки цивилизации.

Каждый блок цивилизационного пространства имеет свои формы, наиболее адекватные эгосу. В производстве – это разделение труда, и оплата по труду и иерархическое строение производственных процессов; в экономическом блоке – это отношения «купли-продажи» или «рыночные отношения», как сейчас принято говорить; в политическом блоке – это демократия с ее коррумпированностью чиновничьего аппарата; в идеологическом – это свобода совести; в науке – это материализм. Мировоззренческой платой за материализм для человека, оказавшегося в пространстве цивилизации, является превращение существа в вещество.

В цивилизации воистину Бога нет, и поэтому в этом пространстве все можно. Конечно, внутри цивилизации возникают все новые и новые механизмы, которые направлены на то, чтобы обуздать агрессивность, имманентно присущую цивилизации. Не тут-то было! Эти механизмы рано или поздно, по правилам обращения результатов, превращаются в свою противоположность. Закон, призванный защищать от убийцы, рано или поздно обязательно оказывается на стороне убийцы. Под воздействием этих элементов рыночные отношения, например, не укладываются полностью в формулу «человек человеку волк», потому что в основе рыночных отношений лежит интерес получения выгоды. На рынке зачастую оказывается выгодно быть честным. С.Соловейчик справедливо писал: «В мировой истории нравственности вместе с Октябрьской революцией произошел поразительный переворот. Само дело заставляет хозяи- на-собственника быть порядочным, а страх потерять место заставляет неимущего старательно, на совесть работать. Конкуренция делает человека совестным, она же делает его и бессовестным. Порядочность – конкурентоспособный товар, и, торгуя на рынке, человек не обманет; но за место на рынке он перегрызет горло» [5,60]. Здесь замечательной является мысль о том, что порядочность может быть конкурентоспособной, только в таком качестве она небескорыстна. Все человеческие качества в цивилизации произрастают на фоне корысти – абсолютно все, включая и религию. Именно с этой стороны понимал и видел религию Белинский, когда выговаривал Гоголю за его религиозность. Гоголь и Белинский не могли понять друг друга в принципе, потому что они пользовались разной логикой: один – логикой цивилизации, другой – логикой культуры. В цивилизации и культура становится корыстной, а потому перестает быть культурой. В одном был не совсем прав С.Соловейчик. Ему надо было в тех политических условиях 1987 года реабилитировать собственника. Поэтому говорить, что он, собственник, на рынке не обманет – это неверно: может не обмануть, а может обмануть. Мотив здесь один – выгода. И вовсе не факт, что если в одном лице соединится хозяин и собственник, то такой «воссоединенный» человек будет жить по совести! - Будет только в одном случае: когда ему это выгодно. Так цивилизация по своим законам, в соответствии с присущей только ей бесчувственной логикой формирует эгос.

293

Из сказанного вовсе не следует, что цивилизация представляет собой обстоятельства, которые по ценностным меркам должны отвергаться человеком. Цивилизация – это реальность, это данность, которая сама по себе не плохая и не хорошая. Человек должен принимать ее такой, какая она есть. Он не может ее отменить. Он может лишь поступать или не поступать в соответствии с законами этой реальности. Иисус, как известно, сказал: отдавайте кесарево – кесарю, а Божие – Богу (Мк; 12,17). Это означает, что кесарь не отрицается, бытие его признается законным. Так и цивилизация, как бы она ни деформировала человека, ни соблазняла его, остается на этой земле единственным пространством, в котором человек может удовлетворять свои первейшие потребности. Человек, который осознает весь ужас своего цивилизационого бытия, оказывается в положении человека, оседлавшего тигра: и сидеть неудобно и страшно, и слезть невозможно. В чем же выход? Человеку остается лишь принимать или отвергать весь аморализм цивилизации. Человек, будучи существом, наделенным свободой, может либо ограничить свой мир миром цивилизации и находить в ней и соблазны, и удовлетворение, либо сознательно формировать в себе негативное отношение к цивилизации и искать счастья за пределами этого пространства, - в культуре, как это делал, например, Ф.М. Достоевский. Так что при всей невозможности уйти от цивилизации человек может, по крайней мере, противостоять ее соблазнам на основе полноты своей личности, обретаемой в культуре. Мы отдаем себе отчет в том, что определение понятий – задача сложная, требующая неуклонному следованию логическим правилам. Тем более, что обычно понятия, вводимые в философское исследование, оказываются весьма далеки от реальности. Именно поэтому мы историю и становление нового смысла анализируемых понятий рассматриваем в единстве логикоонтологического континуума, описываемого понятиями «цивилизация» и «культура». – Это во-первых. Во-вторых, мы нисколько не настаиваем на суждении о том, что метафизические и онтологические смыслы, заложенные в ином понимании и толковании этих категорий, должны быть отвергнуты.

Список литературы

1.Августин Блаженный. Исповедь / Августин Блаженный. – М.: Изд-во СпасоПреображенского Валаамского монастыря, 1994. – Кн.10. – Гл. XXI. – С.43.

2.Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: в 44 т. / К.Маркс, Ф.Энгельс. – М.: Политиздат, 1973. // Т. 3. – 1973. – С. 27 – 86.

3.Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: в 44 т. / К.Маркс, Ф.Энгельс. – М.: Политиздат, 1973.// Т.25. – Ч.II. – 1973. – С.387.

4.Левицкий С. А. Трагедия свободы / С.А. Левицкий // Сочинения : в 2 т.; [сост., посл.

иком. В.В.Сапова] – М.: Канон, 1995. – Т.1. – 1995. – С.200 – 260.

5.Соловейчик С. Размышление о воспитании совести / С.Соловейчик // Знание – сила.

– 1987. – №9. – С.60.

294

УДК 7.03: 111.832.2

В.М. Шелюто

профессор Луганского государственного университета имени Владимира Даля

ЭЛЕМЕНТЫ САКРАЛЬНОГО В ГОСУДАРСТВЕННОМ СИМВОЛЕ

Рассмотрены некоторые аспекты проблематики сакрального в государственном символе. Показано как сакральное манифестируется в государственных флагах и гербах. Дана классификация основных сакральных символов, связанных с государственной атрибутикой. Отмечено, что государственный символ определяет единство истории народа во времени и пространстве. Подчѐркнуто, что сакральное, как данность непосредственного акта внутреннего переживания, будучи экзистенциальным по своей природе и сути,, трансформируется в государственном символе на социальный yровень.

Проблематике, связанной с символико-эстетическим существованием феномена сакрального уделено значительное внимание в многочисленных работах Р. Генона, Х.Э. Керлота, К.Г. Юнга, М. Элиаде и др. Данная проблематика имеет непосредственное отношение не только к религии и искусству, но и к сфере государственной власти и управления. Утверждение того или иного государственного символа регламентируется соответствующим образом конституционным или государственным правом. В тех или иных акциях и процедурах, которые проводятся органами государственной власти, обязательно используются государственные символы, в которых манифестируется сакральное. Р. Генон подчѐркивает, что: «Истинное основание символики – это соответствие между всеми уровнями реальности, связывающее их друг с другом и простирающееся, стало быть от естественного до сверхъестественного. В силу этого соответствия вся природа являет собой не что иное, как символ» [1, 466].

Государственная символика играет важную роль в приобщении человека к сфере сакрального. Она делает «потаѐнное» и невыразимое, по своей природе, сакральное, доступным чувственному восприятию и интеллектуальному пониманию. Государственные символы на экзистенциальном уровне переживаются как выразительные формы, в которых сакральное начало проявляет себя как эстетическое. Такими символами, имеющими сакральную основу, являются государственный герб, государственный флаг и государственный гимн.

Герб, флаг и гимн являются важнейшими атрибутами государственности. Они несут в своей основе сакральную символику, которая органически вырастает из истории того или иного народа и является важнейшей составляющей духовного бытия этого народа. В зависимости от того, что представляет собой данная символика, как она связана с прошлым, настоящим и будущим данного государства, к каким сакральным истокам она возводится, зависит, в немалой степени, эффективность деятельности государственной власти и управления. Сила переживания государственных символов выражается в том, что за них люди готовы отдавать свои жизни на войне, терпеть бедствия. Победа над врагом наиболее ярко выражена тогда, когда полотнище флага победившей страны вьѐтся на крепостной стене или на рейхстаге, а также тогда, когда вражеские штандарты повержены к ногам победителя.

295

В то же время, неуважение населения страны к своей государственной символике является одним из проявлений глубокого духовного кризиса, царящего в данной стране. Такое государство обречено на поражение / разрушение или, по крайней мере, на смену общественного строя. Его в недалѐком будущем ждут революции, гражданские войны и другие политические катаклизмы. История знает немало тому примеров. Десакрализация государственного символа способствует изменению духовной ситуации в данном обществе и даже к смене парадигмы исторического развития, которая, как правило, выражается в смене государственной символики. Яркими тому примерами является смена государственных символов во время Великой французской революции или Октябрьской революции 1917 года в России. В результате революционных преобразований могут возникнуть не только новые устойчивые государственные символы, но и всякого рода «новоделы», которые характеризуются искусственностью и низким «потенциалом» сакрального в них.

Сфера сакрального наиболее отчѐтливо проявляется через символ, слово и миф. Эти медиаторы сакрального лежат в основе существования любого государства и являются залогом его процветания или упадка. Каждое государство, чтобы существовать, должно иметь свою мифологию и символику, восходящую к глубинным историко-культурным процессам. Эта мифология и символика даѐт возможность объединить время в единый феномен, истоки которого уходят в глубокое прошлое и простираются в далѐкое будущее. Именно благодаря этой мифологии и символике, восходящей к «душе народа», происходит манифестация сакрального на эстетическом и политико-правовом уровне.

Проблема соотношения сакрального и символического начал в государственном символе сводится, в первую очередь, к проблеме соотношения между содержанием и формой. Сакральной сущности должна соответствовать определѐнная символическая форма. Внешний предметный образ и глубинное сакральное содержание выступают в структуре государственного символа как два полюса, которые немыслимы один без другого, и, в то же время, они существенно различаются между собой. Государственный символ представляет собой определѐнную целостность, которая не может быть сведена к его отдельным составным частям. Сама структура государственного символа, с помощью которого осуществляется манифестация сакрального в сфере политики и права, нацелена на то, чтобы дать посредством него целостный образ данной страны и ее места в мире.

Государственный символ имеет глубинную экзистенциальную характеристику, поскольку он определѐнным образом переживается каждым человеком, живущим в том или ином государстве. Об остроте этих переживаний очень ярко пишет В.В. Маяковский в «Стихах о советском паспорте». Смысл государственного символа нельзя понять исключительно усилием рациональной мысли. В него необходимо «вжиться», ощутить всей душой его значимость и глубинный смысл. Этот символ, по своей природе, укоренѐн в менталитете народа. Он изначально архетипичен и воспринимается не столько на уровне рационального

296

мышления, сколько на уровне подсознательного или, говоря словами К.Г. Юнга, на уровне «коллективного бессознательного».

Государственные символы различных стран составляют особый язык. С помощью этого языка выражен сам смысл существования каждого народа, нации, государства. В то же время, государственный символ выражает и внутреннее состояние каждого человека, который проживает в данной стране в конкретную эпоху. Благодаря государственному символу каждый человек осознаѐт своѐ место в стране и мире. В то же время такой символ несѐт в себе код сакрального, который определенным образом программирует человека в его поведении относительно государства и власти; способствует тому, чтобы человек становился опорой власти или, наоборот, перешѐл в отношении к ней в жѐсткую оппозицию. В особенности эти тенденции проявляются в символике тоталитарных политических режимов. Государственные символы подобных государств, в буквальном смысле, подавляют у населения всякую волю к сопротивлению. Для тех же, кто бросает вызов системе, такие государственные символы аккумулируют чувство неприятия и даже ненависти. В подобном случае можно говорить о глубокой трансформации смысла государственной символики. «Паучья свастика» в нацистской Германии, представляющая собой первоначально один из древних солярных символов, является наглядным тому подтверждением. Этот символ, напоминающий колесо или круг, символизировавший первоначально движение, превращение элементов, «вечное возвращение», изменение времени года превратился в середине ХХ века в символ с исключительно негативным содержанием.

Государственный символ определѐнным образом программирует сознание человека, гражданина конкретной страны, в отношении других государств, которые могут быть дружественными или враждебными. Язык государственных символов предполагает единение внутреннего и внешнего опыта человека, как гражданина данного государства. Это такой язык, в котором внешний мир выступает в качестве символа внутреннего мира, как символ души и разума народа.

Самыми распространенными символами, которые используются в государственных гербах и флагах, являются символы религиозного характера. Эти символы вошли во многие гербы и флаги современных государств. Среди подобных символов чаще всего используется крест. В дохристианской символике крест был символом страдания, причиной которого является реальность мира. На крестах распинали восставших рабов. В христианстве крест является символом божественного Света. Как отмечает Х.Э. Керлот, «более общее значение креста – это объединение противоположностей: положительное (или вертикальное) с отрицательным (или горизонтальным), высшего с низшим, жизни и смерти» [2, 271]. На государственном флаге Великобритании изображены сразу три креста – Св. Георгия, Св. Андрея, Св. Патрика, символизирующие три части составляющие государство: Англию, Шотландию и Северную Ирландию. Флаги всех скандинавских стран созданы по единому образцу. На них изображѐн крест, смещѐнный влево. Эти флаги отличаются друг от друга только раз-

297

личным сочетанием цвета креста и фона, на котором он изображѐн. В государственных гербах и флагах стран, подавляющая часть населения которых исповедует ислам, часто встречается полумесяц, как сакральный символ этой религии. В государственной символике стран, где население исповедует индуизм и буддизм, используют круг в качестве символа солнца, вечного возвращения, циклического времени.

В символике многих стран используются также пятиконечные, шестиконечные и семиконечные звезды, которые, по своей сути, являются оккультными знаками. На гербах некоторых стран изображены также различные геометрические фигуры.

На государственных гербах многих стран в качестве сакральных изображений используются фигуры животных и птицы. Чаще всех на таких изображениях появляются «царь» зверей – лев и «царь птиц» – орѐл. Они выступают как национальные символы, в частности, «американский орѐл» или «британский лев». В то же время, они выступают и как символы высшей власти в государстве. Устойчивость подобных символов в культуре многих народов настолько велика, что они ассоциируются с тем или иным государством. Показательно, что даже в период «народной демократии», когда практиковалась замена традиционных символов государства на социалистическую символику, в большинстве стран Восточной Европы от такой замены вынуждены частично отказаться в пользу традиционных символов. Эти символы, хотя и были деформированы по сравнению с оригиналом, однако всѐ-таки смогли сохранится в символике социалистических государств. Примером этого является «польский орѐл», лишѐнный короны, болгарский лев, обрамлѐнный колосьями пшеницы, чехословацкий лев, совмещѐнный с пятиконечной звездой и т.д. В ряде стран на государственных гербах присутствуют редкие и экзотические животные, живущие только в этих странах. Примером этого является изображение кенгуру и страуса на австралийском гербе. Довольно редко в качестве символов государства выступают деревья. В частности, символом Ливана, восходящим ещѐ к древнейшим временам, является кедр.

В средневековой Византии и современной России государственным гербом является двуглавый орел. Двуглавый орел символизирует идею «симфонии» Царства и Священства, являвшейся основой для формирования отношений государства и церкви в православной культуре. В средневековой Византии, фигура двуглавого орла символизировала характер отношений между светской и духовной властью. Утверждения идеи «симфонии» как основной идеи, которая регулировала отношения между государством и церковью, способствовало укреплению духовного и территориального единства Византии, Московской Руси и всего православного мира.

Цвета государственного флага связаны с представлениями о сакральном смысле того или иного цвета, сложившимися в различные периоды истории.

298

Так, ещѐ в культуре Византии сложилась символика цвета, восходящая своими истоками к религиозному канону: «Высшее место занимал пурпурный цвет – цвет божественного и императорского достоинства. Следующий по значению цвет – красный, цвет пламенности, огня (как карающего, так и такого, который очищает) – это цвет животворного тепла и, следовательно, символ жизни. Белый цвет часто противостоял красному, как символ божественного цвета. Дальше располагался черный цвет как противоположность белому, как знак конца, смерти. Потом – зеленый цвет, который символизировал юность, цветение. И, наконец, синий и голубой, которые воспринимались в Византии как символы трансцендентного мира» [3, 47].

Большинство современных государственных флагов имеют три цвета (триколор), и каждый из этих цветов имеет свое сакральное значение. Государственный флаг России включает три горизонтальных полосы белого, синего и красного цвета. Существуют различные трактовки данной символики. Так, белый цвет символизирует божественный мир, синий – небесный мир, красный – физический, материальный мир. Эти цвета объяснялись также как Вера, Надежда, Любовь, а также исходя из титула царя «Великой и Малой и Белой Руси» [4, 10]. Существовали и другие трактовки российского государственного флага.

Таким образом, государственный символ является важнейшей манифестацией сакрального в сфере политики и права. Он имеет большое значение для консолидации народа, нации, государства. Он устанавливается наивысшим, авторитетом данного сообщества, и, находится под защитой этого сообщества. Этим авторитетом может быть основатель религии, государства, нации, всего того, что становится объектом поклонения. В политико-правовых системах различных государств источники авторитета имеют существенные отличия.

Почитание государственных символов как сакральных объектов очень важно для каждой страны. Государственный символ определяет единство истории того или иного народа во времени и пространстве. Благодаря государственному символу, сакральное, как данность непосредственного акта внутреннего переживания, экзистенциальное по своей природе, трансформируется на социальный уровень.

Список литературы

1.Генон Р. Символика креста / Р.Генон; [пер. с фр. Т.М. Фадеевой и Ю.Н. Стефанова]. – М.: Прогресс-Традиция, 2004. –704 с.

2.Керлот Х. Э. Словарь символов / Х. Э. Керлот; [пер. с исп. Н.А. Богун,

Ю.А.Данько и др.]. – М.: REFL-book, 1994. – 608 с.

3.Кривцун О.А. Эстетика / О. А. Кривцун. – М.: Аспект Пресс 2001. – 447 с.

4.Бутромеев В.П. Символ власти: иллюстрированный энциклопедический справочник /В. П. Бутромеев, В.В. Бутромеев, Н.В Бутромеева. – М.: Белый город, 2007.

299

УДК 130.2:159.942

О.А. Долженко

ассистент кафедры мировой философии и теологии Луганского государственного университета имени В. Даля

САСПЕНС КАК АТРИБУТ СОВРЕМЕННОСТИ: ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ

Рассмотрена проблема саспенса как атрибута современности. Проанализированы его составные элементы – страх, ужас, тревога и отчаяние, показана трансформация понимания данных понятий в истории философии. Обосновано введение категории саспенс как метакатегории для определения современного состояния культуры и общества в целом и выявления взаимосвязи его составных элементов.

Вся история человеческого общества до самых сокровенных его слоев пропитана чувствами страха, ужаса и тревоги. Сегодня эти переживания стали настолько обыденным для современного человека, что в большинстве случаев они становятся внешне незаметными, но, тем не менее, продолжают оказывать на жизнь человека и общества в целом такое же существенное влияние, как сотни и тысячи лет назад.

Культурфилософскому анализу проблем страха, ужаса и тревоги посвящено довольно большое количество работ в истории философии, начиная с античности и заканчивая современностью. Первым из мыслителей, обратившихся

ктеоретическому обоснованию феномена страха, был Платон, для которого главным страхом, определяющим жизнь любого человека, был страх перед смертью, т. е. страх того, что тело умирает, и что будет с нами после смерти. Ввиду того, что мыслитель уверенно поддерживал верование в бессмертие души, в ее переселение в другое тело после смерти первого, им активно отрицается состоятельность чувства страха как такового, ведь какой смысл бояться смерти бренного тела, если оно есть лишь «тень» вечной и неизменно существующей души-эйдоса?

Далеко идущими вперед можно с полной уверенностью назвать размышления над этим вопросом Тита Лукреция Кара, который будучи последовательным эпикурейцем, отмечал, что природа страха заключается не только лишь в страхе перед смертью и бесконечным небытием, лежащим за нею, но и в социальным неурядицах, в частности, в социально-экономическом неблагополучии,

кпримеру, голоде или море, которые людьми рассматриваются как предвестники смерти не только отдельного человека, но и человечества в целом, как факторы, которые лишают покоя всех без исключения, заставляя их мучиться в бесконечном осознании неизвестности. Эти воззрения Лукреция великолепнейшим образом переплетаются с современной ситуацией, в которой как глобальные, так и региональные социально-экономические проблемы, тот же кризис, война, переживаются человеком как конец всего привычного ему, дорогого и родного. Сродни этой мысли можно вспомнить утверждение З. Фрейда, согласно которому страх является ничем иным, как тревогой потерять некий цен-

300

ный, родной и любимый объект, с которым ассоциируется спокойствие, безопасность и стабильность существования субъекта.

Понимание страха реформировалось и в средние века и последующие эпохи. Так для средневековых мыслителей страх, прежде всего, ассоциировался со страхом перед Судом божьим, грехом. В эпоху Возрождения, эпоху активного отхода от церковных догматов, в некоторых моментах даже активного противостояния им (эпоха Реформации), страх вплетается в утилитарную канву существования отдельно взятого человека. Так, если обратиться к социальной философии Н. Макиавелли, мы увидим, что страх здесь становится не переживанием чего-либо, а методом воздействия государя на подданных ему.

Если Ренессанс принес нам практическое использование феномена страха, то эпоха Нового времени со свойственным ей рационализмом соединила понятие страха и «заблуждений» разума, или попросту, суеверий, авторитетов, предрассудков, ложных суждений о действительности, одним словом всего того, что Ф. Бэкон в свое время назвал «идолами» рода, пещеры, площади и театра. В эту эпоху страх связывается, прежде всего, со способностями и особенностями разума, с процессом познания и самим знанием. Так, ряд мыслителей того времени утверждают, что страх как чувство порожденное неведомым стимулирует процесс познания, другими словами, человек, который боится неизвестного ему, стремиться избавиться от этого страха путем познания того, что навевает на него этот страх: страх конечности мира и страх остаться не у дел становится началом великих географических открытий, страх экономического кризиса порождает развитие техники и т. д.

Неклассическая философия поставила феномен страха на совершенно новый уровень. Так у А. Шопенгауэра это положительно окрашенная сторона жизни человека, ибо благодаря страху совершить ошибки и лишиться жизни человек избегает опасных для своего существования моментов, тем самым напрямую поддерживая наличие «воли к жизни».

В своей книге «Смысл тревоги» Р. Мэй указывает: «…тревога всегда в какой-то мере иррациональна…» [1], – а особенностью нашей культуры является то, что внимание в ней зачастую уделяется рациональным вещам, поэтому феномен тревоги долгое время не поддавался исследованию. Основательную разработку феномена тревоги мы впервые находим в небольшой работе С. Кьеркегора под названием «Страх и трепет». Здесь мыслителем понятие тревоги напрямую связывается с понятием свободы, которая в свою очередь отождествляется с возможностью: возможность чего-то нового, что является свободой выбора, действия, мысли и т. п. неизменно сопровождается чувством тревоги по отношению к тому, что будет с человеком за тем, что ему уже известно. Дальнейшее рассмотрение феномена тревоги появилось в психоанализе. Классическое определение тревоги звучит так: «Переживание эмоционального дискомфорта, связанное с ожиданием неблагополучия, предчувствием грозящей опасности» [2]. Причем, страх рассматривается в психологии как реакция на конкретную, реальную опасность (рациональность переживания), в то время,