Mills_R_-_Vlastvuyuschaya_Elita_-_2007_1

конечно, от того, что мы будем подразумевать под могуществом и под знанием, особенно от того, что мы будем подразумевать под знанием. Но если мы вложим в эти понятия их истинное содержание, то, безусловно, обнаружим, что лишь очень немногие люди в США наших дней окажутся одновременно в обоих рядах, а то и вовсе никто; и не подлежит сомнению, что в период основания Соединенных Штатов мы нашли бы гораздо больше таких людей, чем находим их сегодня. Ибо в XVIII в. дело обстояло так, что власть имущие люди, несмотря на то, что они жили в стране, пребывавшей в положении отдаленной колонии, занимались науками, а ученые нередко находились в те времена у власти. В этом отношении, я полагаю, мы претерпели прискорбную деградацию.

В США мало людей, совмещающих в себе и власть и знание, но зато власть имущие лица окружают себя людьми, обладающими значительными знаниями или по меньшей мере людьми, имеющими опыт в тонких делах. Человек науки не становится у нас философом на троне, Марком Аврелием, а становится нередко консультантом, и притом консультантом человека, в котором нет ничего царственного и ничего мудрого. Можно, безусловно, считать

установленным, что председатель секции развлекательной литературы Союза писателей помогал одному из ведущих сенаторов "отшлифовывать речи, которые тот произносил в 1952 г. во время кампании по выборам в сенат". Но из этого никак нельзя заключить, что общение с власть имущими людьми является типичным для карьеры образованного человека. Связи между академическими и правительственными кругами слабы, и когда такие связи возникают, то ученые выступают при этом как "эксперты", под чем обычно подразумеваются наемные специалисты. Как и большинство членов современного общества, образованный человек вынужден зарабатывать себе на жизнь своим трудом, и эта забота дает основное направление его мыслям. В условиях, когда продвижение человека на работе зависит от благосклонного отношения других, более влиятельных лиц, благоприятные оценки последних становятся для него первейшей заботой. Вот почему в тех случаях, когда мыслящие люди прямо обслуживают власть имущих – занимая определенное место в служилой иерархии, – они сплошь И рядом не имеют возможности свободно и независимо высказывать свои соображения и мнения.

Люди, трактующие наше общество как демократическое общество, исходят из допущения, что в США существует активная общественность; в своих риторических заявлениях они уверяют нас, что истинные истоки верховной власти находятся в недрах этой общественности. Демократия непременно предполагает наличие двух условий: сведущей, постоянно дающей о себе знать общественности и таких политических лидеров, которые руководствуются разумом или по крайней мере несут разумную ответственность перед существующими кругами осведомленной общественности. Только тогда, когда общественность и политические лидеры обладают способностью быстрой и глубокой реакции на общественные нужды и проникнуты чувством ответственности, в человеческих делах царствует демократический порядок, и такой порядок возможен лишь тогда, когда знание выполняет общественную функцию. Для того чтобы разум был в состоянии формировать общественную жизнь, он должен иметь свою собственную, независимую от власти общественную базу и вместе с тем обладать возможностью мощно влиять на политические дела. Если выразить это в понятиях теории народовластия, то

формирующее влияние разума на общественную жизнь возможно лишь в условиях существования свободной и просвещенной общественности, к которой мыслящие люди в состоянии обращаться и перед которой власть имущие люди несут реальную ответственность. Но такой общественности и такого рода людей – будь то из среды власть имущих или из среды ученых и мыслителей – в наше время нет, и потому знание не выполняет ныне в Америке демократической функции.

Типичный представитель нынешних высших кругов – это человек посредственного ума; иногда это добросовестный человек, но все же посредственность. Его проницательность сказывается лишь в том, что время от времени он сознает, что не способен справиться с проблемами, которые он иногда считает необходимым решать. Но такие чувства он обычно скрывает: его публичные высказывания – бессодержательные, изобилующие избитыми истинами – выдержаны в сентиментальном и благочестивом, бравом и непреклонном, призывно-бодром тоне. Он способен воспринимать лишь конспектированные и упрощенные, изжеванные и искаженные идеи. Он принадлежит к людям, вершащим .дела в эпоху

телефона, докладных записок и сводок.

Говоря о безыдейности и умственной посредственности власть имущих, я, конечно, не намерен отрицать, что среди них попадаются иногда и умные люди (хотя это отнюдь не обязательное явление). Однако занимающий нас вопрос – это не вопрос о распределении "ума", понимаемого как нечто однородное, как нечто такое, что может быть представлено большим или меньшим количеством. Речь идет скорее об особом роде и качестве ума, формируемом и отбираемом в мире власть имущих. Речь идет о том, какое значение придается всепроникающим элементам интеллигентности – этой главной ценности в жизни, характере и поведении человека. Именно этого мерила мы не находим у американской властвующей элиты. Вместо него мы находим у нее такие критерии, как "вес" и "умение судить и вершить", – и подобные критерии играют в прославленном возвышении людей из элиты гораздо большую роль, чем духовная утонченность или сила ума.

Власть имущего человека, преисполненного сознанием своего веса и значения, окружают со всех сторон его технические помощники в делах управления, призванные воплощать знание, которого он не имеет, и даже ораторское

искусство, которым он не обладает. Это работники его пресс-бюро, его ближайший ученый помощник, снабжающий его идеями, работники его административного бюро и секретари. Не следует забывать и членов разных комиссий и комитетов, состоящих при нем. Наряду с увеличением вспомогательных средств для разработки политических решений среди официальных руководителей Соединенных Штатов наблюдается катастрофический недостаток людей, способных к самостоятельному мышлению, и потому в верхах нередко наблюдаются колебания и нерешительность.

Одним из вредных последствий недостатка знаний у людей из элиты является возвышение экспертов, ставшее ныне не просто фактом, а узаконенным фактом. Когда министра обороны спросили недавно, какого он мнения об отрицательной оценке военной политики, данной лидером оппозиционной партии, он ответил: "Вы полагаете, что его можно считать экспертом по этим делам?" Под давлением репортеров, домогавшихся более конкретного ответа, министр заявил, что "военные руководители считают нашу военную политику разумной и я тоже считаю ее разумной", а затем, когда его попросили высказать свое мнение о некоторых конкретных

вопросах, он добавил: "Все, что можно сделать в некоторых случаях, это спросить совета у господа бога". Когда богу и экспертам столь уверенно приписывается такая крупная роль, то что же, собственно, остается делать политическому руководству? И еще меньше места остается в этой концепции для принципа общественного обсуждения спорных проблем, имеющих в конце концов не только военное, но и в равной степени политическое и моральное значение. Но в этой концепции нет ничего неожиданного, ибо еще во времена, предшествовавшие японскому налету на Пирл-Харбор, наблюдалась тенденция к отказу от публичного обсуждения политических проблем и к ликвидации оппозиции под прикрытием удобного девиза двухпартийной политики.

Отсутствие духа общественности сказывается не только в умственном застое политических кадров и их советников – оно приводит к тому, что практикуемая система разработки крупнейших решений и важных политических акций не предполагает необходимости их обоснования или критики, словом, их обсуждения в какой-либо разумной форме. Более того, часто бывает так, что их даже не пытаются оправдать. Разумное обсуждение подменяется односторонней идеологической обработкой населения,

демократические формы осуществления власти подменяются тайными махинациями и самовластными решениями власть имущих. Начиная с XIX в., когда политика сменилась администрированием, крупные политические акции все чаще и чаще лишены даже внешних атрибутов решений, вынесенных в результате разумного обсуждения; они предпринимаются господом богом, экспертами и людьми типа мистера Вильсона.

Все больше и больше расширяется круг государственных дел, скрытых под покровом официальной секретности, все больше и больше расширяется сфера тайной слежки за людьми, которые могли бы разгласить то, что публике, не состоящей из экспертов, имеющих "допуск", знать не положено. Вся цепь решений относительно производства и использования атомного оружия была выработана без подлинного общественного обсуждения, причем обстоятельства, знание которых было необходимо для делового обсуждения этих проблем, официально скрывались, искажались или даже представлялись в заведомо ложном свете. По мере того как эти решения начали приобретать все более роковое значение не только для судьбы американцев, но буквально для судьбы всего

человечества, доступ к источникам информации закрывается, а факты, требуемые для вынесения решения (и даже вынесенные решения!), не пропускаются в основательно нагруженные каналы информации под политически удобным предлогом "сохранения государственной тайны".

И в то же время политическая словесность, заполняющая каналы общественной информации, постепенно становится все более и более примитивной и грубой. Высшим принципом, определяющим содержание глупых сведений, предназначенных для масс или для тех, кого считают массами, является, вероятно, демагогический тезис, что подозрения и обвинения, достаточно часто повторяемые, оказывают каким-то образом такое же действие, что и прямое доказательство вины, подобно тому как эффект многократного расхваливания какой-нибудь марки зубной пасты или сигарет считается равносильным эффекту реальных достоинств. Крупнейшей отраслью пропаганды, затопляющей Америку, крупнейшей по крайней мере с точки зрения размаха и крикливости, является торговая пропаганда, рекламирующая мыло, сигареты или автомобили; именно такие вещи, или, вернее, их названия, Америка, как правило, славит громче всего. Важно отметить,

что эта колоссальная пропаганда, рекламирующая различные товары, зачастую является лживой и вводит в заблуждение. Она обманывает публику при помощи интригующих намеков и умолчаний, настойчивого вдалбливания, а порой и при помощи категорических заверений; она чаще апеллирует к чревоугодию или к похоти, чем к уму или сердцу. Публичные сообщения, исходящие от лиц, выносящих важнейшие решения, или от тех, кто хотел бы побудить нас проголосовать за их избрание на решающие посты, становятся все более похожими на стандартные образцы вздорных и вымышленных сведений, созданные торговой пропагандой и рекламой.

В США наших дней власть имущие люди не столько догматичны, сколько безыдейны. Всякая догма обычно представляет собой более или менее разработанное обоснование известных идей и моральных ценностей и, следовательно, заключает в себе известные элементы (правда, узкие и закостеневшие) ума, теоретического мышления и практического разума. Но в наше время мы сталкиваемся как раз с отсутствием какого-либо духовного начала, которое представляло бы собой общественную силу; мы сталкиваемся с равнодушным отношением к