Mills_R_-_Vlastvuyuschaya_Elita_-_2007_1

существование элиты в прошлое, либо же представляют последнюю как совокупность рыхлых и раздробленных элементов, существующих в настоящем. В XIX в. либералы, полагаясь на будущее, отодвигали элиту в прошлое, в XX же веке под давлением властных проблем современности они признали ее существование в настоящем, но провозгласили, что она настолько раздроблена, что практически бессильна. Если говорить о сфере политики, вещали эти авторы, то никто здесь практически не оказывает решающего влияния – и для понимания совершающихся здесь явлений нам надлежит прибегнуть к официальным и вместе с тем правильным воззрениям о представительном политическом строе. Если говорить о погоне за богатством и высокими доходами, то это, говорят они, не имеет в конце концов решающего значения, хотя, пожалуй, и отражается на моральном уровне общества в целом. И кроме того, все люди в Америке нынче богаты. Этот легковесный либерализм является главным источником нынешних консервативных умонастроений.

Из всех причин и следствий распространения консервативных умонастроений наиболее важным явлением следует, пожалуй, считать

риторическую победу и вместе с тем духовный и политический крах американского либерализма. Нет никакого сомнения, что "либерализм" того вида, который господствовал в 30-х годах, лишился в послевоенную эпоху политической инициативы. В обстановке экономического бума и милитаристского террора послевоенной эпохи кучка примитивных политиканов, подвизавшихся на средних уровнях власти, использовала в своих целях созданную в последнее время в Америке атмосферу страха, лишила внутреннюю политику всякого рационального содержания и резко снизила уровень сознательности общественной реакции на политические события и явления. Эти люди подвергли резкой критике политику "нового курса" и "справедливого курса", пытаясь заново изобразить историю проводивших их правительств, и даже стремились лично скомпрометировать людей, участвовавших в этих правительствах. Все это они делали в такой манере, которая ясно обнаруживает, что они ставили ставку на гложущее чувство обиды, испытываемое теми материально преуспевшими прослойками, которые во время второй мировой войны и после нее добились значительного богатства и не получили в то же время причитающихся им, по их мнению,

общественных почестей и власти. Мелкотравчатые правые политиканы в

большей степени апеллировали к чувствам людей, ущемленных по части общественного престижа, чем к чувствам людей, недовольных своим экономическим положением. Они делали это путем нападок на символы, личности и институты, пользующиеся прочным престижем. В самом начале своей кампании им почти удалось разрушить одну из цитаделей старинных богачей

– дипломатический корпус. А в разгаре кампании один из лидеров этих политиканов, организовав "проработку" одного армейского генерала, дал возможность широкой публике лицезреть, как военный министр, тоже происходящий из старинной богатой семьи, подвергся наглым поношениям в публичной перебранке с нигилистами.

Мелкотравчатые правые политиканы создали и энергично пропагандировали новое понятие национальной лояльности как лояльности по отношению к отдельным шайкам, посягавшим на конституционные устои государства и призывавшим личный состав государственного аппарата следовать их примеру. В ходе их деятельности ясно обнаружилось, что в системе государственного управления центральное место

заняли ныне тайная полиция и секретные "расследования", – и это стало настолько ясно, что внимательные наблюдатели стали самым серьезным образом говорить о существовании закулисного кабинета, опирающегося в значительной степени на такие новые средства осуществления власти, как подслушивание телефонных разговоров, тайная слежка, шантаж или угроза шантажа. В ходе деятельности мелкотравчатых правых политиканов ярко обнаружилось притупление политических эмоций и политической реакции населения, подвергавшегося на протяжении жизни целого поколения неуклонному и все нарастающему опошляющему влиянию массовых средств развлечения и отвлечения. В ходе этой деятельности наглядно обнаружилась аморальность в верхах и безыдейность избранных кругов высшего и среднего классов. И, наконец, в ходе этой деятельности перед нами наглядно предстал захиревший и перепуганный либерализм, робко обороняющийся от опасного и безжалостного неистовства политических гангстеров.

В послевоенные годы, когда либерализм 30-х годов очутился на скамье подсудимых, либералы стали отдавать себе (время от времени) отчет в

том, что на них плотно надвигается тупая и бессмысленная сила. Вся система распределения общественного престижа прочно сложившегося буржуазного общества оказалась под ударом. А так как в Америке никогда не было другой системы и так как люди, придерживавшиеся в свое время либеральных и левых убеждений, не мыслят себе иной системы, то ожесточенность этих атак повергла их в страшный испуг и их политическая жизнь превратилась в ощущение беспокойства и необходимости постоянно обороняться.

Послевоенный либерализм организационно оскудел. Пребывание – в довоенные годы – либерализма у власти лишило независимые группы либералов жизненной энергии, иссушило корни новой либеральной поросли, отняло инициативу у провинциальных лидеров, подчинив их центральному руководству, повсеместно приостановило процесс формирования новых лидеров. "Новый курс" не оставил после себя какой-либо либеральной организации, призванной защищать либеральную программу: орудием проведения "нового курса" была не новая партия, а скорее рыхлая коалиция внутри старой партии, которая как носительница либеральных идей быстро распалась. Более того,

"новый курс" до конца исчерпал исторически накопленный запас либеральных идей; придав этим идеям силу законов, он лишил их притягательной силы новизны. Он превратил либерализм в некий набор административных правил, которые надлежит защищать, вместо политической программы, за которую следует бороться.

Морально запуганные послевоенные либералы не защищали никаких левых или хотя бы воинственно-либеральных позиций. Занятое ими оборонительное положение привело их прежде всего к тому, что они стали прославлять "гражданские свободы". В самом деле, многие из послевоенных либералов столь усердно занялись прославлением гражданских свобод, что у них осталось мало времени для их защиты; и что еще важнее – большинство из них столь усердно занялись защитой гражданских свобод, что у них не было ни времени, ни охоты пользоваться ими. "В прежние времена, – писал в конце 40-х годов Арчибальд Маклейш, – свобода была вещью, которой действительно пользовались... Ныне же она превратилась в такую вещь, которую сберегают, откладывают и охраняют, как всякое другое имущество – как хранят в банке документ или облигацию".

Гораздо безопаснее прославлять гражданские свободы, чем защищать их; гораздо безопаснее защищать их как формальное право, чем пользоваться ими как действенным политическим орудием. Даже те, кто наиболее охотно подрывает эти свободы, делают это, обычно прикрываясь их же именем. И уж заведомо легче заниматься доказательствами того, что кто-то в прошлом использовал гражданские свободы вполне правомерно, чем сказать свое собственное слово о нынешнем состоянии гражданских свобод – и сказать его внушительно и эффективно. Защита гражданских свобод – равно как и практики их применения, имевшей место 10 лет назад, – стала главным занятием многих либеральных и когда-то левых ученых. Все это представляет собой верное средство отвлечения умственных усилий от сферы политических размышлений и политических задач.

Оборонительная позиция, занятая послевоенными либералами, заставила их живейшим образом откликнуться на обуревающие элиту и простой народ тревожные заботы, относящиеся к положению Америки в современном мире. Эти тревоги связаны не только с международной напряженностью и терзающим многих людей ужасным,

беспомощным ощущением неизбежности новой войны. Кроме этих тревог и забот, имеется еще одна, специальная забота, серьезно занимающая многих американцев. США вовлечены ныне в широкое соревнование с другими странами, и особенно с Советским Союзом, за культурный престиж – соревнование, связанное с общей борьбой за национальный престиж. Оно вращается вокруг американской музыки, литературы и искусства и американского образа жизни, понимаемого в несколько более высоком смысле, чем тот, который обычно вкладывается в это понятие. Экономическая, военная и политическая мощь США значительно превосходит притягательную силу их культуры. За границей Америка известна своей мощью, но ее культура не пользуется престижем ни внутри страны, ни за границей. Это дало многим либералам повод включиться в новейшую кампанию по прославлению Америки. Они включились в нее не только вследствие ощущаемой ими необходимости доказать свой патриотизм в целях обороны от нападок мелкотравчатых правых политиканов, но также из желания служить настоятельным задачам поддержания культурного престижа США за границей.

История превращения американского либерализма в совершенно безопасное для богатых и власть имущих кругов течение не исчерпывается, однако, историей перехода либерализма на оборонительные позиции и его организационного ослабления. В течение последних 50 лет либерализм переживал серьезный моральный и интеллектуальный упадок. Как провозглашение известных идеалов, классический либерализм, подобно классическому социализму, все еще является самостоятельной разновидностью вековых традиционных течений общественной мысли западного мира. Что же касается либеральной риторики, то ее основные формулы полностью вошли в общепринятый, стандартный политический лексикон. Одержав эту риторическую победу, приведшую к тому, что самые различные политические позиции провозглашаются и защищаются ныне в одних и тех же либеральных выражениях, либерализм стал совершенно непригоден для выявления спорных проблем и размежевания политических платформ.

Жизнь в Америке отличается большими контрастами и многообразием, но этого никак нельзя сказать о политических платформах, а тем

более о политических альтернативах. В официальной фразеологии людей, защищающих самые различные интересы, гораздо больше общего, чем специфического. Все они оперируют либеральной риторикой, хотя всерьез принимают ее одни лишь либералы. Стандартное представление о США как о прогрессивной в основном и даже радикальной стране находит себе опору только в сфере техники и, странным образом, в формах организации различных отраслей промышленности массовых развлечений и увеселений. Эти отрасли стали столь "динамичными" и "радикальными", что создали характерный американский стиль шумных развлечений. Обе эти внешние сферы жизни нередко неправильно трактовались (как внутри страны, так и за границей) как показатели динамичности и прогрессивности США, в то время как в действительности США – это консервативная страна, и притом без какой-либо признанной консервативной идеологии. Интеллектуальная дряблость политической жизни Америки такова, что она вполне обходится одной лишь либеральной риторикой. Если либерализм как политическая фразеология определенного типа стал вывеской для всевозможных политических платформ, то как теория общества