Mills_R_-_Vlastvuyuschaya_Elita_-_2007_1

деятельностью разведывательных агентств, как государственных, так и частных, и все больше сопровождается тем, что можно характеризовать не иначе, как различные степени шантажа и контршантажа.

В условиях, характеризуемых отсутствием значительных различий в политике ведущих партий, профессиональному партийно-политическому деятелю приходится изобретать темы для своих речей. В прошлом это отсутствие значительных политических расхождений сказывалось в обычной бессодержательности "выборной риторики". Но после второй мировой войны в выступлениях профессиональных политиков, ущемленных падением своего веса и влияния в государстве, стали все шире практиковаться различные обвинения и личные нападки, направленные против соперников, а также против ни в чем не повинных нейтральных лиц. Это связано, конечно, с корыстным использованием того нового исторического обстоятельства, что американцам приходится жить теперь в соседстве с сильными в военном отношении странами; но вместе с тем это объясняется также и положением самого конгрессмена, деятельность которого не вращается вокруг реальных политических

проблем и представляет собой второразрядную политическую деятельность, протекающую в обстановке, когда реальные решения – вплоть до решений, связанных с партийным патронажем,– выносятся более высокими персонами. Действуя в такой обстановке, располагая уменьшившимися возможностями по части оказания покровительства и не имея в своем агитационном арсенале значительных и интересных проблем, иные конгрессмены добиваются временного успеха или по крайней мере внимания публики путем нагнетания атмосферы всеобщего недоверия.

Существует и другой путь достижения и использования политического влияния. Он заключается в том, что конгрессмен становится соучастником маневров различных клик, орудующих внутри отдельных обюрократившихся правительственных органов и в сфере их взаимных отношений. Профессиональный политикан все чаще и чаще объединяется с руководителем какого-либо правительственного агентства, комитета или департамента, с тем чтобы использовать вместе с ним свое политическое влияние против других правительственных чиновников и политических деятелей, причем это нередко делается в самом

разнузданном, склочном стиле. Традиционная грань между "законодательной властью", намечающей политический курс, и "исполнительной властью", осуществляющей этот курс, сломана с обеих сторон.

В той мере, в какой конгрессмен регулярно участвует в определении политики современного государства, он делает это не столько путем голосования за или против того или иного законопроекта, сколько в форме участия в деятельности известной клики, имеющей возможность влиять на людей, занимающих командные позиции в органах исполнительной власти, и использовать их как орудия своего влияния, или же в форме уклонения от таких расследований, которые могли бы чувствительно задеть интересы данной клики. Именно как соучастник весьма сложно сколоченных клик, профессиональный политический деятель, представляющий множество местных интересов, становится иногда непосредственно причастным к решениям общегосударственного значения.

Если считать, что правительственная политика является результатом взаимодействия разных групповых интересов, то мы обязаны поставить вопрос: какие интересы, не представленные в самом правительстве, играют

важную роль и какие правительственные учреждения служат этим интересам? Если налицо множество таких влиятельных интересов и если они противоречат друг другу, то очевидно, что каждый из них теряет свое влияние и соответствующий правительственный орган либо приобретает известную независимость, либо же попадает в тупик. В законодательных органах борьба вращается вокруг многих, соперничающих друг с другом интересов, особенно местных, и она нередко приводит к тупику. Другие же интересы, относящиеся к сфере деятельности могущественных всеамериканских корпораций, никогда не находятся здесь в центре борьбы: конгрессмен содействует реализации таких интересов в силу самой своей социальной и политической природы. Но в органах исполнительной власти часто действует только ряд узких, вполне различимых интересов, и их носители часто оказываются в состоянии водвориться в этих органах или же действенным образом тормозить их деятельность, если она направлена против них. Так, например, "государственные органы, регулирующие частную хозяйственную деятельность, – как отмечал Джон Кеннет Голбрейс, – становятся, за некоторыми исключениями, либо активными помощниками,

либо прислужниками тех отраслей промышленности, которые они регулируют". Надо также иметь в виду, что исполнительная власть, занявшая ныне господствующее положение, отводит законодательной деятельности (или бездеятельности) подчиненную роль в деле определения и осуществления политической линии или же покоряет ее своей воле. Ибо то, что именуется "проведением законов в жизнь", явно включает в себя ныне определение и осуществление политического курса страны. И даже сами законы нередко составляются теперь представителями исполнительной власти.

На протяжении истории США мы имели ряд переходов руководящей роли от конгресса к президенту, и наоборот. Верховенство конгресса, например, выступало совершенно явно в течение последней трети XIX в. Но во второй трети XX в., о которой мы ведем речь, власть президента и усилившиеся орудия власти, находящиеся в его распоряжении, далеко превосходят все, что наблюдалось в этой области когда-либо раньше, и никаких признаков уменьшения его власти не имеется. Главенство исполнительной власти означает низведение законодательных органов на уровень второразрядных звеньев государственной

власти; оно подразумевает падение роли профессиональных политиков, так как основная сфера деятельности партийно-политического деятеля – это законодательные органы. Главенство исполнительной власти является также основным показателем заката прежнего, основанного на равновесии общества. Ибо при прежней системе уравновешивания сил – поскольку она не была целиком автоматической – именно политический деятель, как специалист по уравновешиванию и как посредник между соперничающими влиятельными группами, налаживал их взаимоприспособление, добивался компромиссов и поддерживал состояние великого равновесия. Тот политический деятель, который лучше всего удовлетворял или сдерживал множество различных интересов, был больше всего способен добиться влияния и сохранить его. Ныне же профессиональные политические деятели прежних времен, времен существования общества, основанного на равновесии, низведены на положение тех, кто "присутствовал также". Они низведены на положение людей, которых возвысившиеся политические аутсайдеры часто рассматривают как крикливых и докучных субъектов, а порой как полезных помощников, но которые так или иначе не имеют решающего

голоса. Ибо прежнего, покоившегося на равновесии общества, в котором они процветали, больше не существует.

4

Воснове учения о сдерживании и уравновешивании как идеальной линии высокой политики лежит теория классов (известная еще со времен Аристотеля), которой твердо придерживались в XVIII в. отцы-основатели. Эта теория гласит, что государственный правопорядок представляет или должен представлять собой систему сдерживания и уравновешивания, так как общество покоится на равновесии классов, и что равновесие классов существует потому, что стержнем и стабилизатором общества выступает сильный и независимый средний класс.

ВXIX в. Америка представляла собой общество, в котором преобладающую роль играл средний класс и в котором процветали многочисленные мелкие организации, обладавшие сравнительно одинаковым влиянием.

Врамках этого общества, покоящегося на принципе равновесия, функционировала экономика, центральной фигурой которой являлся мелкий предприниматель, функционировало государство, отличавшееся не только формальным, но и фактическим разделением властей; отношения между

политикой и экономикой были в этом обществе построены таким образом, что каждая из этих сфер была совершенно независима от другой. Если мелкие предприниматели не всегда господствовали в этом обществе, то они, во всяком случае, всегда играли существенную роль в системе равновесия сил. Но в обществе, в котором мы живем сейчас, сложилась новая экономика, характеризуемая тем, что в ее решающих областях мелкие предприниматели оказались вытесненными горсткой крупных, централизованных корпораций: и сложился такой политический правопорядок, в котором система разделения властей настолько лишилась равновесия, что исполнительная власть стала господствующей, законодательная низведена на уровень средних звеньев власти, а судебная власть покорно приспосабливается (с известным отставанием во времени) к переменам политического курса, инициатива осуществления которых исходит не от нее; и, наконец, взаимоотношение между политикой и экономикой в новом обществе явно таково, что политические и экономические дела здесь переплетаются, и их единство создается глубокими и многосторонними связями.

Романтическая система плюрализма – этот

идеал Джефферсона – господствовала в обществе, в котором не меньше, пожалуй, 4/5 всего свободного белого населения состояло из независимых (в том или ином смысле) собственников. Но после гражданской войны этот былой средний класс самостоятельных собственников начал приходить в упадок – и упадок этот усиливался по мере того, как увеличивалось число таких отраслей народного хозяйства, в которых начали господствовать более крупные и концентрированные экономические единицы. В более поздний период "Прогрессивной эры" независимый средний класс фермеров и мелких предпринимателей боролся на политической арене за сохранение своих социальных позиций и потерял в этой борьбе последние шансы на сохранение за собой решающей роли в системе политического равновесия. В наше же время решающее значение приобрели два обстоятельства, относящиеся к средним классам, плюс одно обстоятельство, касающееся рабочего класса, ставшего в 30-х годах важной политической силой.

I. Независимый средний класс стал политически, а также и экономически зависим от государства. Так, например, многие считают, что самым удачливым "лобби" в Соединенных