Mills_R_-_Vlastvuyuschaya_Elita_-_2007_1

гнездам, но эти образы котируются обычно невысоко, так как они относятся скорее к покрытому мишурой прошлому, чем к реальному настоящему. Наряду со старинными богачами, даже оттесняя их на задний план, стоят теперь искусственно создаваемые профессиональные знаменитости, обладающие всеамериканской славой, – и люди эти таковы, что свое культурное убожество и политическую безграмотность они зачастую афишируют и превращают в особое достоинство. Профессиональные знаменитости по самой природе своей – преходящие фигуры, созданные массовыми средствами развлечения и зрелищ, а не деятели, престиж и авторитет которых покоится на воплощаемой ими преемственности традиций. Что же касается богачей новой формации, то техасские мультимиллионеры слишком примитивны, а богачи из мира корпораций слишком скомпрометированы своей причастностью к тому, что мы потом назовем аморальностью в верхах. Главные же администраторы из мира корпораций считают для себя какие бы то ни было идеологии

– будь то консервативные или иные – излишней роскошью; к тому же их наймитам предоставляется возможность свободно разглагольствовать на своем либеральном

жаргоне – что они и делают, – зачем же им самим утруждать себя защитой всяких там консервативных принципов? Больше того, не является ли, в сущности, одним из непременных условий достижения успеха в американской политической и экономической жизни умение пользоваться – часто пользоваться – либеральной риторикой, составляющей стандартное содержание всяких пристойных и успешных ораторских упражнений?

Не существует, следовательно, никаких высокопоставленных общественных фигур, которых консервативно настроенные исследователи могли бы прославлять как образцы совершенства; нет такой элиты, идеи которой представляли бы собой контраст с либеральной неразберихой, осуждаемой этими учеными, и которая была бы готова и способна усвоить новый консервативный символ веры и пылко стремилась бы к этому. Не было а. Америке и какой-либо докапиталистической элиты или элиты, существовавшей до появления либеральной идеологии, чей образ могли бы рисовать американские консерваторы, хотя бы в порядке нежных воспоминаний. В отличие от европейских авторов они лишены возможности сравнивать рудиментарные – хотя и

модифицированные – прослойки феодального общества с вульгарно преуспевающими элементами капиталистического общества.

Следовательно, величайшая проблема, стоящая перед идеологами американского консерватизма, заключается просто в том, чтобы найти такой круг людей, интересам которых служила бы консервативная идеология и которые

всвою очередь приняли бы ее. Предпосылкой возникновения европейского классического консерватизма являлся культ старины, существовавший среди таких социальных элементов, унаследованных от допромышленных обществ, как дворянская аристократия, крестьянство и мелкая буржуазия с ее цеховыми пережитками. Все это как раз такие элементы, которых в Америке никогда не было. Ибо в Америке буржуазия с самого начала играла господствующую роль – и в экономике, и в политике, и в сфере распределения общественного престижа. В Америке никогда не было и не может быть консервативной идеологии классического типа.

Высокопоставленные и могущественные круги

вАмерике не пропагандируют никаких ясно выраженных консервативных идей и фактически питают отвращение к консервативной

фразеологии. Если можно, вообще говоря, отыскать основную установку современных идеологов консерватизма, то она сводится к стремлению упразднить политические институты как независимую сферу гражданского волеизъявления во имя деспотического, ничем не сдерживаемого господства крупнокапиталистических корпораций и их руководящего персонала. У них нет связи с теми источниками современной консервативной мысли, с которыми многим мыслящим американцам так хотелось бы связать их. Что же касается идеологии, которую американская элита сочла действительно созвучной своим умонастроениям, то она исходит не от Бэрка и не от Локка, – она исходит от Горация Олджера. В своей честолюбивой борьбе за захват командных позиций американская элита черпала вдохновение в таких простых правилах, как "действуй и побеждай", "дерись и добивайся удачи". Сознание своей небывалой власти не было развито ею в какую-либо сознательную идеологию. Ей не пришлось столкнуться с оппозицией, опирающейся на идеи, находящиеся в резком противоречии с либеральной риторикой, которую она тоже, как и все, использует как набор стандартных фраз в своих выступлениях

перед широкой публикой.

Вот почему консервативные писатели 40-х и 50-х годов еще меньше, чем писатели радикального направления 30-х годов, находятся в реальном соприкосновении с лидерами или творцами той политики, которую они хотели бы направлять или обосновать. Всякая потребность в "идеологии", испытываемая правыми и центристскими элементами американского общества, вполне удовлетворяется обычной продукцией массовых средств общения – а продукцию эту можно заказывать. Обладающая богатством и властью элита не ощущает сейчас потребности в какой-либо идеологии, и меньше всего в идеологии классического консерватизма.

Это, впрочем, не мешает кой-кому проявлять особое усердие и выступать в защиту американской элиты и высших классов вообще и всей системы, в рамках которой они преуспевают. Правда, среди авторов, не принадлежащих к наемным публицистам или академическим поденщикам, это занятие не пользуется уже такой популярностью, как раньше. Но зато авторы, принадлежащие к этим разрядам, сразу же ухватываются за малейший повод, чтобы развивать подобные идеи. Помимо личного рвения, их воодушевляет то, что всякие

рассуждения об опекунской миссии Америки в отношении других народов все еще встречают благоприятный отклик, особенно среди руководящих администраторов из мира корпораций, – и каждую неделю нам обстоятельно доказывают при помощи анкетных опросов и диаграмм, что американская экономика

– лучшая в мире. Такая форма обнаженной защиты не устраивает, однако, тех, кто стремится к классическому консерватизму, ибо, для того чтобы возыметь свое действие на американскую публику, подобная защита должна изображать элиту, как динамичную и, стало быть, чуждую традиции силу. Капиталистическая элита (в отличие от докапиталистической) должна всегда изображаться как группа людей, самостоятельно прокладывающих себе дорогу в жизни, взрывавших традиции, чтобы пробиться в верхи посредством чисто личных свершений.

2

Если консерватизм классического направления, связанный с воспеванием общепризнанной элиты определенного типа, не очень-то возможен в нынешней Америке, то это не значит еще, что мыслители с консервативными устремлениями не нашли других путей для воплощения своих идеалов. В поисках нужной им аристократии они сплошь и рядом трактуют само понятие аристократа крайне смутно. Постепенно расширяя это понятие, они превращают его скорее в моральную категорию, нежели в социально определенную, исторически конкретную. Во имя утверждения "подлинной демократии" или "либерального консерватизма" они раздвигают границы понятия аристократизма. Они толкуют о "естественном аристократизме", не имеющем ничего общего с существующими общественными порядками, классами или иерархиями власти; аристократия становится, таким образом, совокупностью ничем не связанных между собой личностей, возвышающихся над другими людьми своими моральными качествами, а не определенным, социально признанным классом. Подобные представления пользуются ныне большой

популярностью, так как они дают выход консервативным умонастроениям и в то же время не связаны непременно с восхвалением нынешней поросли "аристократов". Так обстоит дело у Ортега-и-Гассета и у Питера Вирекка. Последний пишет, например, что подлинное значение имеет не "аристократический класс", а "аристократический дух". Внешний декорум и система поведения, построенная по принципу "благородство обязывает", в которых выражается этот "аристократический дух", "доступен каждому человеку независимо от его классовой принадлежности". Иные американские авторы пытались найти скрытую форму присоединения к этим взглядам: они не высказывают их прямо, а исходят из них как из скрытой посылки в своих рассуждениях, имеющих дело не с элитой, а с "массой". Но это все равно опасно, ибо опять-таки идет вразрез с либеральной риторикой, требующей непрерывных комплиментов, расточаемых гражданам.

Расширительное толкование аристократизма и выхолащивание его социального содержания никого, в сущности, не устраивает, так как при этом исчезают общепризнанные критерии для суждения о том, кто составляет и кто не составляет элиту. Никем не признанная элита не

может служить реальным стержнем для политической теории. К тому же подобное расширительное толкование не имеет ничего общего с существующими политическими фактами и тем самым политически несостоятельно.

3

Но консервативные умонастроения все же сильны, почти столь же сильны, как и всепроникающая либеральная риторика, и существует возможность построения таких теоретических схем, которые устраивают и либералов и консерваторов. Для этого требуется не признавать существования социальной верхушки в ее настоящем виде и отказаться от изображения более приемлемой социальной верхушки. Достаточно просто отрицать существование какой бы то ни было элиты или даже высшего класса вообще или, во всяком случае, утверждать, что если они и существуют, то в американских условиях не играют, в сущности, значительной роли. Если твердо считать, что дело обстоит именно так, то можно предаваться консервативным умонастроениям, не испытывая в то же время необходимости связать их с соответствующей трактовкой реально существующей элиты или воображаемой аристократии.

Когда консерваторы из беззубой школы либерализма пишут о высших классах, они нередко смешивают желаемое с действительным. Они либо обнаруживают склонность отодвинуть