Глава седьмая «Диалектическая» социология ж. Гурвича

Ж. Гурвич (1894-1965) ‑ фигура в известном смысле нетипичная не только для французской, но и для всей западной социологии своего времени. Это с очевидностью обнаруживается при общем сопоставлении его творчества с типичными чертами современной ему буржуазной социологии. Если буржуазной социологии в целом, и в первую очередь американской, свойственна была чрезвычайная специализация и. отсутствие эффективной связи между специализированными ее частями, то Ж. Гурвич упорно стремился осуществить теоретический синтез различных отраслей социологического знания. Повсеместно распространенному эмпирическому изучению микрообъектов социального мира он противопоставил философское теоретизирование относительно социальной реальности в целом. В ответ на принципиальный антиисторизм и отсутствие внимания к истории, связанное с критикой старого эволюционизма, он проповедовал тесную связь с исторической наукой. В противовес структурному функционализму, который был объявлен некоторыми его представителями синонимом социологического метода вообще и который акцентировал, явно или неявно, роль статики и согласия в социальной жизни, Гурвич постоянно подчеркивал динамические и конфликтные аспекты социальной жизни. Наконец, абстрактным теориям, покоящимся на формально-логических основаниях (Т. Парсонс и др.), он стремился противопоставить социологию, основанную на специфически трактуемой диалектике.

Творчество Гурвича стоит особняком и в истории французской буржуазной социологии после второй мировой войны (именно в этот период Гурвич формулирует основные положения своей теории).

Многие представители послевоенного поколения французских

204

социологов, разочаровавшиеся в прежних теориях (в частности, в дюркгеймовском «социологизме»), увидели способ подлинного развития социологического знания в освобождении от всяких умозрительных конструкций. Так, известный философ и социолог Д. Кювийе в своей книге «Куда идет французская социология?» (1953) утверждал, что основной порок социологии Дюркгейма и источник последующего разочарования в ней состоит в том, что Дюркгейм слишком тесно связал социологию с философией. Перед французской социологией, по его мнению, стояла задача реализовать лозунг Ф. Симиана: «Ни идей без фактов, ни фактов без идей»²⁷⁵.

Очевидно, что в этих условиях «философская» социология Гурвича воспринималась как интеллектуальный анахронизм. Несмотря на то, что Гурвич опубликовал более 30 книг и множество статей в области истории философии, общей теории морали и права, общей социологической теории, социологии права, морали, познания, стоял у истоков создания Центра социологических исследований (1946) и Международной ассоциации социологов франко-язычных стран, основал журнал «Международные тетради по социологии» (1946) и в 1948 г. возглавил кафедру социологии в Сорбонне, основанную Э. Дюркгеймом, а также явился инициатором и руководителем ряда коллективных трудов, реального успеха и влияния его теории не имели. Лишь в последние годы в связи с развитием леворадикальной социологии и проникновением диалектики в область социологического знания, идеи Гурвича начинают оказывать реальное влияние и приобретать популярность.

Действительно, можно ли в наше время бурных социальных сдвигов и интенсивных контактов анализировать социальную жизнь как ряд статичных и замкнутых образований? Можно ли исследовать подвижную реальность с помощью неподвижного методологического инструментария, застывших понятий, ограниченных рамками формальной логики и с неизбежностью порождающих метафизическое конструирование? Сама социальная действительность подсказывает отрицательные ответы на эти вопросы и с очевидностью демонстрирует несоответствие между объектом социологического исследования и средствами его изучения в традиционной «академической» социологии.

Одним из первых в рамках немарксистской социологии задачу ликвидации этого несоответствия поставил перед собой Ж. Гурвич. Удалось ли ему реализовать поставленную задачу, мы увидим в результате рассмотрения его концепций.

205

«Диалектический гиперэмпиризм» как социологическая метатеория

Главное предназначение диалектики, согласно Гурвичу, состоит в борьбе против всякого догматизма, связанного с заранее принятой философской или научной позицией. «Диалектизация» диалектики может осуществиться лишь в том случае, если она предшествует любой доктрине. «Диалектика в наших глазах не представляла бы ни малейшего интереса, не только социологического, но и философского, если бы она должна была служить защите позиции, принятой заранее»²⁷⁶, ‑ пишет Гурвич.

Под этим углом зрения он оценивает все известные в истории концепции диалектики, которые, по его мнению, в той или иной степени служили обоснованию и защите определенной доктрины и, следовательно, заражены догматизмом и апологетикой. Особенно негативно оценивает Гурвич те концепции диалектики, которые из трех компонентов противоречивого диалектического движения: тезиса, антитезиса и синтеза, ‑ делали акцент на последнем. Именно поэтому теорию Гегеля он рассматривает как «смертный приговор диалектике»²⁷⁷.

В качестве резкой и плодотворной реакции против гегелевской диалектики Гурвич рассматривает точку зрения Прудона. Следует подчеркнуть, что вообще идеи Прудона оказали очень сильное влияние на различные стороны «плюралистической» доктрины Гурвича. В диалектике Прудона Гурвича привлекает ее «антитетичность», отказ от признания роли синтеза в процессе разрешения противоречий. «Гегелевской диалектике он противопоставляет диалектику антиномическую, антитеологическую, антиэтатическую, антиконформистскую, революционную»²⁷⁸, ‑ пишет Гурвич о Прудоне. Но и прудоновская диалектика его не устраивает, ибо конец, завершение ее есть «всеобщее примирение».

За привлечение диалектики к обоснованию определенной философской доктрины и связанный с этим догматизм Гурвич критикует и Ж.-П. Сартра. Положительными сторонами его диалектической концепции он считает ограничение диалектики как реального движения сферой человеческого мира и исключение его из мира природы. Но, несмотря на эти и некоторые другие достоинства, концепция Сартра догматична еще в большей степени, чем многие концепции его предшественников, так как, с одной стороны, она направлена на апологию его доктрины индивидуального существования, с другой ‑ она апеллирует, вопреки намерениям ее автора, к универсальному «диалектическому разуму». Если Сартр квалифицирует диалектическую концепцию Гурвича как «неопозитивизм», то Гурвич в ответ характеризует диалектику Сартра как «неорационалистическую». В ходе дальнейшего изложения мы увидим, что в воззрениях Гурвича и Сартра гораздо больше общего, чем они это сами признают. Тем не менее в результате анализа сартровской диалектики Гурвич приходит к весьма критическому выводу, утверждая, что «усилие, предпринятое Сартром для синтеза экзистенциализма, Гегеля и Маркса, в его теории диалектического разума закончилось провалом...»²⁷⁹

Особое место в рассмотрении Гурвичем различных концепций диалектики занимает анализ диалектики К. Маркса. Гурвич считает диалектику Маркса «самой реалистической и самой конкретной из всех, созданных до настоящего времени²⁸⁰. В отличие от весьма распространенного на Западе, и в частности во Франции, тезиса о том, что марксова диалектика не более чем вариация гегелевской, он подчеркивает глубокую оригинальность теории Маркса в сравнении с системой Гегеля. Однако, трактуя диалектику Маркса, Гурвич допускает серьезные ее искажения.

Прежде всего это относится к утверждению, будто Маркс ограничивает сферу диалектики как реального движения социальной действительностью и не признает диалектику природы. Здесь Гурвич слово в слово повторяет Сартра, который рассматривает диалектику природы (отождествляемую со всем диалектическим материализмом) как позднейшую «экстраполяцию» Ф. Энгельсом социальной диалектики на природу. Та убедительная критика, которой подвергли этот тезис Сартра французские марксисты и советские исследователи, целиком применима и к позиции Гурвича²⁸¹.

Истолковывая Маркса в духе «плюрализма» и проецируя на его теорию свою собственную, Гурвич даже отрицает... материализм созданного Марксом материалистического понимания истории. С его точки зрения, только для того чтобы противопоставить себя спиритуализму Гегеля, Маркс «использует досадный термин «материализм», хотя этот термин отнюдь не выражает его

206

мысль»²⁸². Гурвич одобряет «антидогматическую» ориентацию Маркса, связанную, по его мнению, со «стремлением исключить всякую изначальную философскую позицию: спиритуализм, материализм, скептицизм, даже морализм»²⁸³. Но и Маркс, полагает Гурвич, не избежал догматизма, так как его историческая диалектика якобы скрывает в себе эсхатологическую философию истории.

Итак, все известные в истории концепции диалектики Гурвич объявляет «прирученными», зараженными в той или иной мере догматизмом и апологией заранее заданных позиций. Подлинная, верная себе и «непримиримая» диалектика характеризуется им прежде всего через ряд негативных определений: она не может вести ни к спасению, ни к отчаянию, ни к спасению через отчаяние; она не содержит в себе средства примирения человечества или божества с самими собой, ее нельзя назвать ни спиритуалистической, ни материалистической, ни мистической. Диалектика ‑ это отрицание законов формальной логики, «мумифицированных» понятий, абстракций, не ведущих к конкретному в познании. Диалектика ‑ это отрицание стабилизации и кристаллизации не только в познании, но и в действительности.

Одним словом, «это борьба против искусственной стабильности в реальном, как и в концептуальном»²⁸⁴.

Негативный пафос воззрений Гурвича чрезвычайно велик. Но как же в таком случае «диалектизировать» диалектику? Чем заменяет Гурвич «прирученные» диалектики, «мумифицированные» понятия и застывшие структуры? Какова его «беспредпосылочная» и «неутешающая» диалектика? Это ‑ «диалектический гиперэмпиризм», или «эмпирико-реалистическая диалектика».

Гурвич считает, что единственный способ дедогматизировать диалектику социологического познания и способствовать ее развитию в качестве методологии состоит в ее соединении с эмпиризмом, причем последний отнюдь не сводится к тем интерпретациям опыта, которые существовали в истории философии. Эмпиризм подобно диалектике искажался в различных теоретических системах. Наиболее характерные представители эмпиризма ‑ сторонники «эмпирического исследования» в социологии (в особенности, американской), отвергающие всякую теорию и не отдающие себе отчета в том, что именно они исходят из предвзятой философской концепции. Они полагают, что «социальные факты» подобно цветам на лугу лишь ждут, чтобы их собрали, в то время

208

как всякая наука, согласно прекрасной формуле Гастона Башляра, «ищет скрытое».

Как только пытаются создать однозначную теорию опыта с целью подчинить его определенной предвзятой концепции, его деформируют, останавливают, разрушают его непредвиденность и бесконечное разнообразие. С целью отделить свой эмпиризм от традиционного и подчеркнуть его «превосходную степень» Гурвич квалифицирует его как «гиперэмпиризм», или как «эмпирико-реалистическую диалектику».

Но не будет ли противоречием соединение диалектики с эмпиризмом после того, как была отвергнута всякая философская позиция, предваряющая диалектику: в конце концов эмпиризм также представляет собой философскую позицию? Нет, отвечает Гурвич, и обосновывает это так: для диалектического гиперэмпиризма диалектический метод есть путь, ведущий к гиперэмпиризму в смысле какой-либо доктрины, но к бесконечно разнообразному опыту, рамки (cadres de référence) которого беспрёрывно обновляются.

Диалектика и эмпиризм, говорит Гурвич, чрезвычайно близки друг другу. Диалектика как реальное движение есть феномен человеческой реальности; то же самое относится и к опыту. Всякий опыт предполагает бесчисленные опосредования между «непосредственным» и «конструируемым»; последние являются только крайними точками и предполагают множество промежуточных звеньев и переходов, что и делает всякий опыт диалектическим. Особенно сближает диалектику с опытом то, что он «непрерывно ломает свои собственные основополагающие рамки»²⁸⁵.

Итак, диалектика, по Гурвичу, становится «подлинной» и верной себе только тогда, когда она становится «гиперэмпиристской», и, наоборот, «подлинный» эмпиризм ‑ это «диалектический гиперэмпиризм», ибо опыт диалектичен по существу.

Гурвич рассматривает диалектику в трех основополагающих аспектах²⁸⁶. Первый аспект имеет онтологический смысл: это диалектика как реальное движение. В качестве реальности диалектика есть путь, по которому движутся человеческие целостности (а человеческая реальность, согласно Гурвичу, является по преимуществу социальной реальностью) в процессе самосоздания и саморазрушения, во взаимном порождении целостностей и их частей, а также в борьбе, которую эти целостности ведут против внутренних и внешних препятствий. Диалектика как реальное Движение целиком ограничена рамками социального; она не при-

209

суща природному царству. Именно этим объясняется ее особая роль в социологии, главной науке об общественных явлениях. Нетрудно заметить, что онтологическая концепция Гурвича, по существу, совпадает с сартровским разделением «бытия-в-себе», которому свойственны неподвижность, непротиворечивость и самотождественность, и в корне противоположного ему «бытия-для-себя» (человеческого существования), которое диалектично, т.е. обладает такими характеристиками, как постоянное самоотрицание, противоречивость и развитие на основе собственных импульсов²⁸⁷. Гурвич полностью солидаризируется с Сартром в отрицании диалектики природы.

Второй аспект диалектики характеризует ее как метод. Это способ схватить, понять, познать движение реальных человеческих целостностей, причем не только через научные и философские виды познания, но и через действие и участие. Учитывая, что всякая реальность, которую мы познаем, диалектизируется уже самим фактом вторжения человеческого элемента, который делает диалектичным все, к чему он прикасается, диалектический метод в некоторых своих процедурах может применяться не только в изучении социальной реальности, но и в науках о «недиалектической» природе.

Третий аспект диалектики ‑ в диалектическом соотношении между сферами реального, операциональными рамками науки, включая сюда и применяемый ею метод, и конструируемым наукой объектом. Это диалектическое соотношение возникает как результат отсутствия строгого параллелизма между сферами реального и науками, которые их изучают.

Особое место в концепции диалектики Гурвича занимает проблема целостности, что еще в одном пункте сближает ее с «теорией практических ансамблей» Сартра, развиваемой им в «Критике диалектического разума» (1960). Согласно Гурвичу, диалектика, идет ли речь о реальном движении или о методе, направлена одновременно на ансамбли и их конститутивные элементы, целостности и их части. Чтобы быть последовательной, диалектика должна изучать с такой же интенсивностью движение к плюральности целостностей, как и обратное движение к их объединениям. Ансамбли, или целостности, с которыми имеют дело науки, в особенности науки о человеке и, в частности, социология и история, ‑ это ограниченные, конечные реальности, тогда как целостности, о которых говорит философия, бесконечны. Из этого Гурвич делает вывод, что «движение к плюральности це-

210

лостностей имеет больше шансов быть акцентировано в науках о человеке, а движение в направлении объединения целостностей ‑ в философии»²⁸⁸.

Исходя из признания диалектичности социальной реальности, Гурвич особую роль отводит диалектике в науке о социальной реальности – социологии. Без опоры на диалектику не могут быть решены проблемы связи между общей социологической теорией и эмпирическими исследованиями, проблемы отношений между описанием, пониманием и объяснением, между социологией, историей и другими социальными науками. Диалектика в социологии призвана также разрешить проблему соотношения ценностных и познавательных аспектов исследовательского процесса, борясь против «сознательных и бессознательных оценок»²⁸⁹. Однако Гурвич считает, что возможности диалектики небезграничны. По его мнению, она не дает и не может дать социологического объяснения. Вот почему в отношении диалектики Гурвич предпочитает говорить не об объяснении, а об «освещении». Диалектические процедуры осуществляют лишь подготовку объяснения; использование же диалектики с целью объяснения может, с точки зрения Гурвича, вести лишь к чистому описанию в социологии.

Подведем итоги и сформулируем основные оценки «диалектического гиперэмпиризма» как метатеоретического обоснования социологической науки. Итак, диалектическая концепция Гурвича явилась реакцией на господствующее в академической социологии метафизическое мировоззрение, переоценку роли формализации, преобладание количественного анализа над качественным, подход к обществу как к статичному и бесконфликтному образованию. Опираясь на диалектику, Гурвич стремится сделать более подвижным понятийный аппарат социологии и тем самым приблизить его к конкретному человеческому опыту.

Все эти устремления не могут не вызвать положительного отношения в марксистской диалектике. Принцип рассмотрения явлений в их становлении и динамике, в постоянном движении и смене форм бытия был четко сформулирован К. Марксом, который писал о диалектике, что «в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматривает в движении, следовательно также и с ее преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна»²⁹⁰. В логическом плане

211

для эффективного исследования различных сторон бесконечной реальности в движении действительно требуется, по словам В.И. Ленина, «всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей...»²⁹¹

Однако благие намерения Гурвича теряются в большом количестве фундаментальных пороков, что никак не позволяет видеть в «диалектическом гиперэмпиризме» методологическую базу социологического знания. Необходимо прежде всего подчеркнуть имеющее место в «диалектическом гиперэмпиризме» противоречие между онтологическим дуализмом и, шире, плюрализмом, и признанием универсальности диалектического метода, применяемого как в изучении природы, так и в изучении общества. Теоретические последствия этого противоречия чрезвычайно важны. Онтологический .дуализм Гурвича, который выражается в утверждении диалектичности общественного развития и отрицании диалектики Природы, сближает его в известном смысле (наряду с Сартром) со сторонниками «понимающей социологии», постулирующих коренное различие мира природы и мира «духа». Однако у Гурвича отсутствует свойственный «понимающей социологии» методологический дуализм, что проявляется в отказе от дилеммы «объяснение ‑ понимание» и в признании возможности применения диалектики в познании природы.

Но как возможно диалектическим методом познавать «недиалектическую» реальность, каковой, по мысли Гурвича, является природа? Ведь Гурвич обосновывает свою методологию не познавательными целями науки, а той реальностью, на которую методология направлена. К специфике социальной реальности он, в частности, апеллирует для обоснования большей значимости диалектики в социологии, чем в естествознании, реальность является для него критерием выбора той или иной диалектической процедуры, сложность социальной реальности лежит в основе множественности социальных наук и т.д. По существу ответ на поставленный вопрос в «диалектическом гиперэмпиризме» отсутствует.

Чтобы выйти из создающегося затруднения, Гурвич выдвигает два тезиса: во-первых, отсутствие строгого «параллелизма» между методом и реальностью («диалектичность» отношений между ними), во-вторых, «вторжение» диалектики в природные объекты в процессе их познания, своеобразное их «заражение» диалектикой. В этих пунктах с очевидностью проявляется методологический субъективизм Гурвича, тесно связанный с его релятивизмом. Действительно, первый тезис отнюдь не снимает пробле-

212

му, он только вновь выявляет ее, ибо возникает законный вопрос: почему в одних исследовательских ситуациях реальность служит критерием выбора того или иного метода, а в других ‑ нет (вследствие «диалектичности» отношений между методом и реальностью)? Остается лишь уповать на произвол познающего субъекта.

Что касается второго тезиса, то что в нем может означать «заражение» диалектикой «недиалектической» природной реальности в процессе ее познания? Очевидно, речь может идти лишь о «диалектизации» познающей, но не познаваемой реальности, поскольку имеется в виду познавательное вторжение в исследуемый объект. Получается, что познавательная «диалектизация» имеет дело с самой собой, а не с познаваемой реальностью, что явно граничит с солипсизмом.

Другое проявление релятивизма теории Гурвича ‑ это провозглашаемая под флагом борьбы с догматизмом беспредпосылочность его диалектики. Гурвич фактически отказывает диалектике в функции выработки теоретической позиции, рассматривая ее в качестве своего рода «санитарной службы» познавательного процесса. Но спрашивается, чем отличается такая позиция от точки зрения «нуль гипотезы», присущей критикуемой Гурвичем эмпирической социологии? Более того, в «диалектическом гиперэмпиризме» позиция «нуль гипотезы» выступает не просто как методическая рекомендация в эмпирическом исследовании, но как философский принцип.

Естественно, что «нулевой гипотезы» быть не может, а идея полной беспредпосылочности знания утопична. Именно поэтому Гурвич в позитивном плане вынужден неустанно апеллировать к бесконечному многообразию непрерывно изменяющегося человеческого опыта. Но эта апелляция ‑ лишь одно из выражений того же релятивизма. Порочный круг определения «подлинной» диалектики через «гиперэмпиризм», а эмпиризма через диалектику, приводит Гурвича к тавтологичности в основном постулате его теории.

Сам термин «диалектический гиперэмпиризм» тавтологичен, ибо его изобретатель приписывает изначально одни и те же атрибуты и «диалектическому», и «гиперэмпиризму». Вот какой ценой Гурвичу приходится избавляться от «догматизма»!

В концепции диалектики Гурвича имеет место своего рода «абсолютизация относительного», и в этом его фундаментальное отличие от объективной материалистской диалектики. «...В (объективной) диалектике относительно (релятивно) и различие между релятивным и абсолютным. Для объективной диалектики в релятивном есть абсолютное. Для субъективизма и софистики

213

релятивное только релятивно и исключает абсолютное»²⁹², ‑ писал В.И. Ленин.

Диалектический подход отнюдь не отвергает формально-логического, как того требует Гурвич, подобное «отбрасывание» само по себе недиалектично. Задача состоит не в том, чтобы отвергать законы и принципы формальной логики, соединяя между собой, с одной стороны, диалектику, с другой ‑ социологию, а в том, чтобы обнаруживать диалектическое в самом развитии социологического знания, ибо «всему познанию человека вообще свойственна диалектика»²⁹³.

Диалектика Гурвича ‑ хороший пример того, как абстрактные призывы к конкретности, к познанию всего и вся сразу и целиком, оборачиваются абстракциями худшего сорта. В результате мы встречаемся с большим количеством трюизмов, с утверждениями типа: «иногда бывает так, а иногда бывает иначе». Много ли подобные утверждения могут дать для развития научного знания? Полный релятивизм ‑ это не способ познания, а способ разрушения познания; вот почему «диалектический гиперэмпиризм» не может претендовать на роль метатеоретического основания социологической науки.

Проблема научного метода. Социология и история — «дуумвират» наук о человеке

Диалектическая методология в трактовке Гурвича специфическим образом преломляется в методах различных социальных наук. Гурвич выделяет три метода изучения социальной реальности²⁹⁴.

1. Систематизирующий и аналитический метод обычно преследует практические цели и, будучи направлен на единственный глубинный уровень социальной реальности, выхваченный более или менее искусственно из тотальности, стремится придать ему связность, чтобы достичь наибольшей эффективности в специфической социальной рамке, предпосылки которой, как правило, не осознаны. Таков метод большинства частных социальных наук.

2. Индивидуализирующий, или сингуляризирующий, метод применяется двумя частными социальными науками: историей и этнографией, которые подобно социологии изучают целостные социальные феномены в их ансамбле. Этнография изучает «непрометеевские» общества, т.е. общества, лишенные осознания изменений. Историография изучает «прометеевские», или исторические, общества в их неповторимых и уникальных аспектах.

214

3. Метод качественной и дискретной типологии ‑ это метод социологической науки, который теснейшим образом связан с эмпиристской диалектикой. Конструирование типов отличается как от генерализирующего метода естественных наук, так и от аналитико-систематизирующего метода большинства частных наук и сингуляризирующего метода истории и этнографии; оно занимает промежуточное положение между указанными методами. Типологический метод генерализирует до определенной границы, но лишь для того чтобы лучше выявить специфичность типа; он сингуляризирует до определенного пункта, но для того чтобы лучше выявить рамки, которые могут повторяться. Само промежуточное положение типологических методов между генерализацией, сингуляризацией и систематизацией, между повторением и дискретностью, между объяснением и пониманием свидетельствует о том, что они не могут разрабатываться эффективно без опоры на диалектику. Это, в частности, наблюдается при различении Гурвичем трех основных видов типов: микросоциологических типов частных групп, типов социальных классов и глобальных обществ. Микросоциологические типы, по Гурвичу, самые абстрактные и самые общие, так как они допускают частное повторение внутри макросоциологических рамок. Типы частных групп более конкретны, чем микросоциологические, но менее ‑ чем типы глобальных обществ и социальных классов. Это ‑ абстрактно-конкретные типы. Наконец, типы социальных классов и глобальных обществ наиболее конкретны и близки к историческому существованию, т.е. встречаются чрезвычайно редко. Выделяемые три вида должны служить ориентировочными пунктами для последовательного конструирования типов, способствуя их взаимной верификации.

Итак, метод социологии, согласно Гурвичу, — это типологический метод, которому он приписывает универсальную значимость. И действительно, «диалектико-эмпиристская социология» ‑ это бесчисленное множество типологий, их критериев и определений различных типов. Какую бы проблему ни исследовал Гурвич, он, стремясь выразить бесконечное богатство и разнообразие социального феномена, конструирует квазибесконечное количество типов, подтипов и т.д. на основании множества критериев. При этом он, как правило, не забывает подчеркнуть, что это количество в принципе может быть увеличено, так как всякая классификация социологических типов «обладает главным образом прагматическим характером...»²⁹⁵

215

Какое же место в действительности занимает типологическая процедура в методологическом аппарате социологической науки? То, что она занимает в нем определенное место наряду с рядом других методов, несомненно. Но более чем сомнительна та роль, которую отводит ей Гурвич. Во-первых, вряд ли нужно специально доказывать, что типологизация в социологии не является привилегированным методом в сравнении, например, с систематизацией и анализом, которые Гурвич квалифицирует как методы исключительно частных социальных наук. Во-вторых, конструирование типов различного рода отнюдь не специфично для социологии; в такой же мере этот метод широко применяется в других социальных науках.

Особое внимание Гурвич уделяет проблеме объяснения, ибо в нем, с его точки зрения, состоит одна из основных задач социологического исследования.

В современной западной социологии Гурвич констатирует явный упадок и кризис объяснения, что грозит социологии стать прикладной наукой, неспособной дать объяснение наиболее значительным явлениям нашей эпохи.

Каковы же причины упадка социологического объяснения? Гурвич называет пять таких причин²⁹⁶. Это: 1) общий кризис жестких формул детерминизма, 2) злоупотребление оппозицией между пониманием и объяснением, 3) тенденция каждой из отраслей социологии ограничиваться своими собственными рамками в отношении объяснения, 4) отсутствие диалектических процедур в социологии и, наконец, 5) кризис общей теории в социологии.

Очевидно, что проблема объяснения у Гурвича находится в тесной связи с проблемой детерминизма, который в общем смысле он определяет так: «Детерминизм есть интеграция частных фактов в одну из многочисленных реальных конкретных рамок, или вселенных (переживаемых, познаваемых, конструируемых), которые всегда остаются случайными; он располагает эти факты, т.е. объясняет их в функции понимания рамки»²⁹⁷. Уже из этого определения явствует релятивизм и плюрализм в подходе к проблеме детерминизма. Действительно, Гурвич предпочитает говорить не о детерминизме, но о «социальных детерминизмах»; не случайно, одна из его основых работ носит название: «Детерминизмы и человеческая свобода». Основная цель этой книги ‑ «доказать, что каждый уровень социальной реальности, каждая социальная группа, класс, глобальное общество обладают своим собственным детерминизмом, а относительности

216

и многоформности детерминизмов соответствуют различные степени человеческой свободы.

Гурвич считает причинные объяснения «в высшей степени желательными в социологии»²⁹⁸, но причинность, по его мнению, может быть только индивидуальной и единичной. Из различных процедур прямого включения в целостности, установления функциональных корреляций, закономерностей-тенденций, единичной причинности, ‑ именно последняя трактуется как наиболее объясняющая. Поскольку она наиболее часто и плодотворно применяется в исторической науке, то «из всех наук о человеке только история объясняет лучше и более достоверно, чем социология»²⁹⁹. Отсюда и следует призыв к единству социологического и исторического объяснения и ‑ шире ‑ социологии и истории.

Обе эти науки в трактовке Гурвича призваны осуществлять руководство ансамблем социальных наук. Интеграция последних не может быть реализована в рамках общей науки о человеке; эту задачу призван осуществить «дуумвират» социологии и исторической науки, которые обладают следующими общими чертами: 1) обе они изучают целостные социальные феномены; ,2) обе сталкиваются с проблемой структур и конъюнктур ; 3) и та и другая решают проблему множественных социальных времен; 4) обе они науки объясняющие³⁰⁰. В негативном плане этот «дуумвират» объединяет наличие общего «врага» ‑ философии истории, которая стремится выявить «смысл истории» и дать однозначное объяснение хода исторического процесса. Различия между социологией и историей коренятся прежде всего в их методах: хотя история и не отказывается от типологий, она ищет неповторимое и незаменимое в движении «прометеевских» обществ. В то время как история делает акцент на непрерывности перехода от одних структур к другим, на непрерывности их разрушений, непрерывности неповторимых событий, социология, напротив, акцентирует дискретность изучаемых ею типов. Чтобы прийти к плодотворному сотрудничеству социологии и истории, необходима опора на «эмпирико-реалистическую» диалектику.

Оценивая подход Гурвича к проблеме объяснения, необходимо отметить, что его призыв к единству социологического и исторического объяснения (и вообще социологии и истории) имеет положительное значение, учитывая в особенности принципиальный антиисторизм современной ему западной социологии. Но не вы-

217

держивает критики трактовка метода исторической науки как индивидуализирующего. Обобщение в истории так или иначе широко применяется, хотя удельный вес и масштабы обобщений в ней не столь велики, как в некоторых других науках. Если принять точку зрения «индивидуализирующей» истории, которую отстаивали Ранке, Риккерт, Виндельбанд и вслед за ними отстаивает Гурвич, то идеалом истории было бы издание исторических документов: история была бы в этом случае «индивидуализирована» до предела, а обобщение историка почти полностью элиминировано, но это означало бы, по существу, упразднение исторической науки.

Что же касается трактовки Гурвичем проблемы объяснения и детерминизма в социологии, то она заслуживает самой серьезной критики. В противовес социологам-эмпирикам, не стремящимся проникнуть в сущность социальных явлений, Гурвич часто повторяет слова Г. Башляра о том, что «наука ищет скрытое». Но что же он обнаруживает на «скрытом», сущностном уровне социальной реальности? Господство случайности. И это вполне логичное следствие и одно из проявлений релятивистской и плюралистской методологии. Сфера детерминизма оказывается замкнутой отдельными социальными рамками; каждая из них обладает своим собственным детерминизмом: сколько рамок ‑ столько и детерминизмов. Ограничивая причинность индивидуальной причинностью, Гурвич, по существу, изменяет своей точке зрения целостности; в противном случае индивидуальная причинность оказывалась бы включенной в более общую причинную детерминацию.

Гурвич, таким образом, не отрицает детерминизм, но приписывает ему чрезвычайно ограниченный смыслу факты в его интерпретации детерминированы социальными рамками, которые сами случайны. Следовательно, признание ограниченной закономерности явлений сочетается с утверждением их фундаментальной случайности.

Пафос марксистской концепции детерминизма состоит в отрицании жесткой детерминации социальных процессов. Но это отрицание отнюдь не тождественно принципиальному индетерминизму, к которому приводят релятивизм и плюрализм в социологии. Марксистская социология отвергает фатализм в трактовке общественного развития и исходит из статистического характера социальных закономерностей. Социальные законы «не имеют иной реальности, кроме как в приближении, в тенденции, в среднем, но не в непосредственной действительности»³⁰¹. Социальные

218

закономерности специфическим образом действуют на различных уровнях, в различных сферах социальной реальности, а, следовательно, последние обладают определенной степенью внутренней детерминированности. Но марксистский материалистический монизм отстаивает принципиальную закономерность социальных процессов и этим противоположен плюрализму». Если «плюрализм» обнаруживает на сущностном уровне произвол случайности, то для марксистской социологии «отношение сущностей или между сущностями»³⁰² ‑ это сфера закономерности. Если «диалектический гиперэмпиризм» приводит к хаотическому нагромождению типологий, то марксизм дает стройную систему социологического знания, способного объяснять сущность социальных явлений и предвидеть их развитие.

Проблемы социальной реальности