Университетский вопрос

В университетском вопросе мы не считали себя призван­ными адвокатствовать за права и достоинство правительства. Имеется столько учреждений и лиц, призванных ограждатьэти права и поддерживать это достоинство: и министры, и чле­ны Государственного Совета, которых так много и которые, конечно, прежде всего заботятся о восстановлении авторите­та правительства там, где он пошатнулся, и об усилении его действия там, где оно ослабело. Если бы по неисповедимому велению рока правительственные учреждения и лица вместо того, чтобы поддерживать авторитет правительства, старались ослабить его, то нам не приходится быть plus royaliste que le roi (Роялистом бульшим, чем король (фр.)). Если правительственные лица вздумали бы почему-нибудь из­гонять правительство оттуда, где оно должно присутствовать и действовать, то что же нам тут делать? Наш крик был бы на­прасен, и нас сочли бы за нарушителя тишины и обществен­ного спокойствия, нас ославили бы агитатором и революцио­нером более опасным и во всяком случае более вредным, чем агитаторы антиправительственные, ибо эти последние шли бы дружно к одной цели с теми невозможными правительствен­ными деятелями, каких мы только в фантазии можем пред­ставлять себе возможными.

В университетском вопросе мы говорили только в инте­ресе науки, учащегося юношества, родителей, общества, ко­торое нуждается в образованных и сведущих людях. Всяко­му русскому человеку позволительно желать, чтобы в наших университетах действительно жила наука, чтоб учащееся в них юношество действительно выносило из них образование, которое и самих учащихся поднимало бы на высоту, и стране обращалось бы в пользу.

Непонятно, для чего нужно было бы учреждать и содер­жать университеты, если не для того, чтоб учащееся в них юношество получало возможно лучшее образование. Было бы ни с чем несообразно привлекать в университеты тысячи молодых людей для науки и не принимать мер к тому, чтоб они действительно получали образование, соответственное требованиям избираемой ими отрасли ведения. Приманивая льготами и правами молодых людей к университетам, прави­тельство, очевидно, принимает на себя ответственность за то, чтобы годы университетского учения протекали для молодых людей не бесплодно и завершались бы не одними только эти­ми правами, которыми оно привлекает их, но и образованием по каждой специальности, достойным этого имени. Провести без пользы лучшие годы жизни, в которые человек оконча­тельно формируется, значит провести не только без пользы, но прямо во вред и себе, и обществу. Было бы ничем необъ­яснимым небрежением, даже, можно сказать, жестокостью относительно этих молодых людей оставлять их на произвол случая, не зная, учатся ли они и чему и как учатся. Если бы наши университеты были свободными университетами, то есть если бы они были заведениями частными и правитель­ство не принимало бы никакого участия ни в их учреждении, ни в их содержании, не привлекало бы в них юношества да­рованием прав, то вопрос имел бы иной характер, и очень мо­жет быть, что эти заведения давали бы в силу конкуренции результаты хорошие, то есть соответственные требованиям науки по разным специальностям. Но наши университеты суть заведения правительственные, преподаватели их состо­ят на государственной службе и на казенном содержании, и молодые люди обязываются слушать именно этих преподава­телей. Но обязана ли, в свою очередь, государственная власть знать близко этих преподавателей и удостоверяться, действи­тельно ли учащиеся по окончании установленного курса при­обрели то образование, какое соответствует избранной ими профессии требованиям науки в ее современном состоянии, действительно ли будущий врач способен врачевать, а не мо­рить людей, действительно ли будущий учитель будет учить, а не портить молодые поколения, действительно ли будущий администратор и судья окажутся на высоте своего призвания. Все это знать и посредством особых органов во всем этом удостоверяться необходимо правительству, коль скоро оно привлекает молодых людей в свои университеты и обязывает их учиться в них для достижения прав, сопряженных с так называемыми свободными, или высшими, общественными профессиями. Что же, однако, мы видим?

Правительство вовсе не знает и не заботится знать тех ученых, которым доверяет таким образом участь отборной мо­лодежи своего народа, а с тем вместе и судьбы его. Оно предо­ставило профессорским коллегиям право не только давать пря­мо ученые степени, с которыми непосредственно соединяются права и чины, но и право самопополнения, то есть подбора сво­их членов, тех преподавателей, которые бесконтрольно и само­властно моделируют умы и решают участь своих обязатель­ных слушателей. Созданы корпорации, которым предоставлен правительственный авторитет, но которые в своей деятельно­сти и в ее результатах совершенно от правительства независи­мы. Свобода и власть, вот два термина, которые смешиваются самым грубым образом. Если хотите, предоставляйте всякому свободу учить и учиться. Но если вы обязываете учиться, если вы обязываете кого-нибудь к чему-нибудь, то вы принимаете на себя всю ответственность в деле. Все обязательное, всякая власть в государстве может быть предоставляема только госу­дарственным органам, которые не могут действовать по свое­му произволу и должны быть регулируемы и контролируемы общей государственной системой; государство должно знать тех лиц, кому оно предоставляет власть действовать в извест­ной сфере, наблюдать за ними и знать, как они действуют.

Мы просим наших гг. Ласкеров и Рихтеров нашего пар­ламентаризма не набрасываться на нас. Мы, право, не обску­ранты, не ретрограды, не враги свободы. Мы даже не считаем себя заслужившими почему-то придаваемую нам кличку кон­сервативной партии. Мы ни к какой партии не принадлежим и всего менее к тем партиям, которые под какою бы то ни было кличкой ратуют против науки, просвещения, свободы.

Мы всегда стояли на страже интересов науки и, сколько было наших сил, боролись и с невежеством, и с самодурством, и со злокозненностью, которая под предлогом либерализма тщилась освободить наше образование от науки. И чего нам стоило поддерживать требования науки при всех возникав­ших у нас учебных вопросах! Не мы ли были не умолкавшими адвокатами основательного учения в наших гимназиях, дабы учащиеся в них подростки выходили людьми способными для высших задач образования, и чтобы русское образование было не ниже, чем где бы оно не было? Нас могли упрекать разве в том, что мы слишком высоко поднимаем требования науки в борьбе с противниками, которые бьются из того, чтобы осла­бить и подорвать их. Не противники ли наши всех оттенков прибегали ко всяким ухищрениям и неправдам, домогаясь, чтобы в наших гимназиях учили и учились как можно менее и как можно хуже и чтобы наши университеты были отворены настежь для неучей? Бесстыдство доходило до того, что все это высказывалось без обиняков. Под именем науки нашими противниками предлагалось фальшивое подобие ее, а самая наука как путь к знанию провозглашалась не только делом из­лишним, но чуть ли не обскурантизмом, во всяком случае на­чалом не либеральным, так как до она забивает головы и стес­няет свободу мысли.

Мы желаем, чтобы наши университеты давали нам людей поистине знающих и более или менее сильных в своей специ­альности, ибо scientia est potential (Знание - сила (лат.)), между тем как наши против­ники клонятся к тому, чтоб из наших университетов выходили хлыщи, которыми, к истинному бедствию русского народа, не оберешься у нас.

Как стоим мы за науку, так стоим и за свободу. Мы высо­ко ценим свободу, а потому стараемся более всего оберегать ее чистоту, ее существо, ее права. Что предоставляется свободе, то не должно быть обязательно: вот что несомненно и твердо. В каждой области ведения, во всем, что зовется наукой, есть нечто необходимое и, стало быть, обязательное для тех, кто претендует на обладание наукой, и есть нечто предоставляе­мое свободе. Мы хотим, и всякий, кто понимает дело, не мо­жет не хотеть вместе с нами, чтобы предоставленное свободе оставалось свободным, а не навязывалось умам через автори­тет власти. Мы желаем, чтобы у нас широко и обильно разви­вался интерес знания и исследования во всех сферах ведения по всем факультетам. Всякая попытка, хотя б односторонняя и ошибочная в области научного исследования, может принести только пользу. В этих попытках, в этих исканиях (причем не­избежны и заблуждения) состоит жизнь науки, а только живая наука чего-нибудь стоит и может быть плодотворна. Нечего опасаться заблуждений, свойственных всякому исканию, лишь бы оно было предпринято в духе науки, то есть по ее методам, в которых заключается ее сила, ее существо, ее самокритика и самоповерка. Итак, мы не только не против свободы научного исследования, но ждем не дождемся, чтоб у нас пробудилась эта неутомимо исследующая, самоотверженно ищущая, беско­нечно преданная своему предмету мысль, не щадящая ни уси­лий, ни труда и обращающая свою жизнь и душу человека на предмет его изучения. Как были бы мы счастливы, если бы до­велось нам и у себя дожить до появления таких подвижников умственного труда, в котором заключается благороднейшая и плодотворнейшая сила прогресса народов человечества. Но во имя свободы и в интересе науки мы считаем своим долгом про­тестовать против обязательности тех учений, которые предо­ставляются свободе, а потому самому подлежат разномыслию и спору. Только бесспорное есть достояние науки и только оно должно иметь обязательную силу для претендующего на обла­данию ею, только это бесспорное может быть требуемо именем государства и сообщать признаваемые им права. Мы отнюдь не желаем стеснения свободы преподавания, но мы весьма естественно желаем, чтобы преподаватели в наших универ­ситетах были ученые, достойные этого имени, действительно знающие, проникнутые духом своей науки, любовью к ней, освоенные с ее источниками и методами. Весьма естественно, что кому дорого дело, тот не может желать, чтоб оно попадало в руки шарлатанов, вертопрахов, пустословов и тупиц.

Итак, предоставляя свободное свободе, мы не можем по силе логики не желать, чтоб обязательно требовалось только обязательное. Испытанию может и должен подвергаться испы­туемый не изо всего того, что предоставлено свободе его лю­бознательности, а только из основных предметов факультета, и только из того, что есть в них общепризнанного, для всех знающих равно обязательного. При развитии научного инте­реса могут возникать разные гипотезы, которые, быть может, со временем оправдаются и войдут в науку как дознанная ис­тина, а быть может, окажутся пустоцветом. Есть, наконец, уче­ная роскошь, утонченные и дробные специальности в каждой области ведения, которые интересуют лишь немногих, но не могут стать предметом обязательного требования без умствен­ного насилия для учащихся.

Мы говорим: наука, но этим словом обозначаются весьма разнородные вещи. Есть науки точные и положительные, кото­рые по своему содержанию везде одни и те же, науки строгих методов, поступающие шаг за шагом, отличающие верное от вероятного в разных степенях. Преподаватель связан в этих на­уках предметом их, и все достоинство преподавания состоит в том, чтобы слушатели усвоили себе должным образом и дока­зательно истины, факты и обобщения, установленные в науке и всеми знающими одинаково понимаемые. Но есть доктрины, которые изменяются во всем своем составе от страны к стране, от университета к университету, от головы к голове. Такими доктринами наполнены у нас особенно два факультета, кото­рые в том виде, как они у нас существуют, могут быть названы азинариями наших университетов. Мы разумеем факультеты юридический и историко-филологический, куда поступают не только искатели знаний, которым эти факультеты, по своему именованию, посвящены (эти искатели, к сожалению, не на­ходят, чего ищут), но и те молодые люди, которые ищут толь­ко получить легким способом права, связанные с высшим об­разованием: вот эти не ошибаются и действительно находят, чего ищут. Того, что составляет силу этих факультетов, что сообщает им по преимуществу научный или ученый харак­тер, то, ради чего они существуют, - насущного хлеба науки в них теперь нет или почти нет, если же что и окажется, то разве для вида, а не для питания. Зато перца и корицы в них сколь­ко угодно. Под разными наименованиями, философии права, государственного права, уголовного права, истории литератур и т. п. тут есть все, и отрывочные афоризмы, вырванные из систем разных мыслителей, ни на чем не основанные обобщения, бездоказательные мнения в ассерторической и аподиктической форме, произвольные подборы фактов без научного метода и критики. Об изучении источников права нет и помину. Клас­сической филологии, без которой филологические факультеты не имеют смысла, в нем не ищите.

Теперь спрашивается, на каком основании правительство обязывает изучать эти произвольные доктрины, эти мнения и суждения, которые на лучший конец представляют собой толь­ко выражение разномыслящих партий? Ради чего правитель­ство принуждает юных слушателей усваивать воззрения той или другой партии? Какой партии держится оно само? Весьма естественно думать, что в политических и философских воз­зрениях правительство держится законов, преданий, народной мудрости, наконец, Церкви своей страны. Если так, то следо­вало бы предполагать, что правительство обязывает препода­вателей преподавать, а слушателей слушать патриотические и православные доктрины. Но если правительство возымело бы такие виды, то оно поставило бы себе неисполнимые задачи. Где нашло бы оно этих просвещенных патриотов, которые из недр своей страны, из ее истории и духа ее народа извлекали бы мудрость своих проповедей? Не вернее ли, напротив, в за­ведениях, посвященных науке, строго держаться только ее требований? Патриотической мудрости для обязательного преподавания и усвоения в университетах правительство ад­министративными способами не создаст. Зато, придавая сво­бодному обязательность, оно обязывает учащуюся молодежь усвоять себе чужие воззрения и доктрины партий, с которыми ни русский народ, ни Русская государственная власть не имеют ничего общего. Скажем попросту: благодаря странной системе, господствующей в наших университетах, выходит так, что пра­вительство нередко прямо вынуждает учащуюся в них моло­дежь моделировать свой образ мыслей по тем доктринам и воз­зрениям, которые противоречат законам и государственному строю страны. Зачем же правительству нужно, чтобы учащиеся в университетах молодые люди для получения прав экзаменовались не из науки, как остроумно сказано в С.-Петербургских ведомостях, а из профессора? Зачем придавать обязательную силу тому, что во всяком случае может быть только допускаемо. Как же теперь нам, свободным людям, бороться с воззрениями, которые правительство посредством своих заведений вбивает учащимся насильно в голову? Или в самом деле правительству нужно, чтобы все мыслили как, например, профессор Градов-ский или судили как профессор Орест Миллер?

Правительство не может установить правильное и пло­дотворное учение в своих университетах иначе, как строго разграничив свободное с обязательным и для этого отделив испытания на государственные права от преподавания. Только посредством правильной системы экзаменов, независимых от произвола университетских коллегий, может правительство регулировать и состав факультетов, и характер преподавания в них; только этим средством можно установить правильные и чистые отношения между наставниками и слушателями. В странах, где наука у себя дома, где она возросла в великую силу, где университетские кафедры занимаются первоклассны­ми учеными, авторитетами по своей части, и там испытания, которыми определяются государственные права, отделяются от преподавания. Какие же могли бы оказаться затруднения у нас, где в этом крайняя необходимость?

Владимир Галактионович Короленко