Глава 5. Стилистическое и стилевое распределение лексических единиц § 5.1. Предварительные замечания

Стилистическая окраска слов предполагает наличие у них, с одной стороны, оттенка речевой сниженности или приподнятости, а с другой – коннотативных оттенков, ассоциирующихся с их лексическими значениями. Большинство русских слов стилистически нейтральны. Они не имеют сниженных или приподнятых и коннотативных оттенков, а следовательно, выполняют только номинативную функцию – называют те или иные предметы, их действия, признаки и т.д.

К стилистической характеристике лексики близка, но не тождественна ее стилевая характеристика. Если первая имеет в виду прежде всего коннотативные оттенки, присущие слову, то вторая учитывает преимущественное использование его в том или ином функциональном стиле. Большая часть лексического запаса русского языка употребляется во всех его стилях, т.е. является межстилевой. Меньшая часть лексики употребляется только или преимущественно в одном из функциональных стилей: научном, деловом, публицистическом, которым противостоит разговорный, а также в стиле (языке) художественной литературы. Последний может рассматриваться как «смешение» или объединение всех названных стилей, поскольку в нем возможно использование в Принципе любых разрядов слов и выражений.

§ 5.2. Лексические единицы со стилистической стороны

Стилистическая характеристика лексических единиц как бы двухслойна. Один слой представляет собой соотнесение их с лексикой сниженной или приподнятой по сравнению с нейтральной.

Стилистически сниженными являются прежде всего слова и выражения, носящие разговорный характер, не употребляемые в строго нормативной речи, например в официальной обстановке. Отметим некоторые структурные особенности разговорной лексики:

• образования с предметным или агентивным суффиксом– к(а) (визитка, бизнесменка, бродяжка); с уменьшительно-ласкательным суффиксом– к(а) (валютка, малышка), с суффиксом– их(а),– ш(а) лица женского пола (бомжиха, дворничиха, бизнесменша, миллионерша) и др.;

• бессуфиксальные образования (беспредел, нал);

• сложносокращенные слова (бомж, генсек);

• слова, образованные посредством семантического стяжения словосочетаний с использованием суффиксации (вечерка – вечерняя газета, гуманитарка – гуманитарная помощь).

Стилистически снижены также просторечия, которые делятся на две группы: просторечные лексические единицы, стоящие на грани литературного употребления и находящиеся за этой гранью, в частности грубопросторечные, например многие ругательства. Ср.: нейтральные мобильный радиотелефон, разговорное мобильник и просторечное мобила; нейтральные электронная почта, книжные имэйл, e-mail, просторечное мыло. Чтобы еще более наглядно показать различие между всеми этими разрядами лексических единиц, приведем отрывок из повести Ю. Скопа «Техника безопасности».

– Ошарашила меня нынче моя Агриппина. Прямо-таки как обухом по башке. Ни сном, ни духом не думал. Мы, значит, с ней погуляли маленько, покушали, она и красненького приняла, отгул у нее сёдня... Поездили и так далее, в общем, прекрасно провели время, а после, вот только что, она мне и говорит... Тьфу ты! Как ты, говорит, относишься, если я от тебя понесла?.. Мне, говорит, очень важно это от тебя знать, чтобы, следовательно, и вести себя дальше. <...>

– Я понимаю, – кивнул Михеев.

– У меня, говорит, на тебя никакой надежды не имеется. Ты, говорит, шоферюга... включил зажигание и – привет... Ну и в слезы. И понесла на меня, рта не дает открыть... Езжай, говорит, отсюда, пока цел. Все вы, говорит, одним мазутом мазаны... Я было к ней, давай унимать, а она дверь ногой бух! – и шипом на меня, это чтобы в общежитии другие не слыхали, катись, мол, и все... Прямо с ума сошла. Разогрелась так... Я дверь прикрыл и говорю ей – ты погоди, дура-баба, охолонь малость, воды испей... Ты же, говорю, для меня дорогой человек... Это же мне в радость, если ты родишь мне... Памаешь, говорю, и на живот ей показываю, – только во вред такая вот вшизофрения...

В этом отрывке, представляющем разговорную речь, употребляются прежде всего лексические единицы разговорного характера: ни сном, ни духом не думать, маленько, красненького принять, не иметься надежды, понести на кого-либо, быть мазанным одним мазутом. К стилистически сниженным в этом отрывке принадлежат также просторечные слова и выражения: ошарашить, обухом по башке, тьфу ты, понести от кого-либо – забеременеть, шоферюга, включить зажигание – здесь: собраться и уехать, бух, шипом – шепотом, катись – здесь: убирайся, дура-баба; сёдня, охолонь – остынь, памаешь – понимаешь. Последние три словоформы находятся за пределами литературного языка.

Поскольку и собственно разговорные, и просторечные слова одинаково относятся к стилистически сниженной лексике и, кроме того, не всегда и не всеми различаются, а бывает их и объективно трудно различить, некоторые лингвисты применяют к ним родовое название разговорно-просторечные.

В принципе к сниженным лексическим единицам принадлежат также жаргонизмы (см. § 4.4).

Стилистически приподнятой является книжная лексика, используемая чаще всего в письменной речи, преимущественно в научной, реже в публицистической, в сфере интеллектуального общения. Например: плюрализм, плюралист, плюралистический, примат – преобладание, главенствующее значение чего-либо; приоритет – преобладающее, главенствующее значение чего-либо.

Книжная лексика – в определенной степени антипод разговорной. К ней близка официальная лексика, которая тоже неуместна в обыденном общении. Например: потребитель – любой человек (семья, коллектив) как член общества, приобретающий что-либо (товары, услуги); сертификат – деловая бумага, подтверждающая какой-либо факт или право на что-либо; сертификация – подтверждение соответствия продукции определенным требованиям, конкретным стандартам и выдача соответствующего свидетельства (сертификата); сертифицировать.

К официальным близки так называемые казенные, сухие слова. Их употребляют те, кому часто приходится выступать по одному и тому же поводу, вследствие чего в их речи вырабатываются как бы готовые фразы, лишенные эмоциональной окраски. Эти фразы и слова используются в определенных ситуациях и призваны сократить до минимума какой-либо неприятный комментарий или ненужное объяснение. Например, при неудачной операции можно услышать от врачей: «Мы не можем предвидеть и предупредить все послеоперационные осложнения». Как пишет по такому поводу хирург Н.М. Амосов, «жалкий лепет оправдательных слов, произнесенных с серьезным, уверенным видом».

К приподнятой лексике относятся также лексические единицы, при которых в словарях стоит помета высокое, т.е. «употребляемое в торжественных актах коммуникации или в патетических текстах (ораторской или поэтической речи, в публицистике)».

Каждая эпоха порождает свое понятие высокости. В советское время такими словами были, например, исторический и судьбоносный.

Большинство крупных мероприятий, проводившихся КПСС (съезды, конференции, кампании), нередко заранее, а тем более после «претворения» их решений, объявлялись «историческими». В год Первого международного конкурса им. Чайковского (1958) было принято партийное Постановление «Об исправлении ошибок в оценке творчества ведущих советских композиторов». Речь шла о Постановлении десятилетней давности о борьбе с формализмом в музыке. И само Постановление 1948 г., и его воплощение, выразившееся в травле Д. Шостаковича, С. Прокофьева и других крупнейших композиторов середины XX в. в советской прессе, назывались не иначе как «исторические». По этому поводу сам Шостакович неоднократно шутил: «великое историческое постановление» (1958) об отмене «великого исторического постановления» (1948).

В перестроечные годы употребление прилагательного-определения исторический в пропагандистском лексиконе заметно снизилось по той простой причине, что ореол величия, окружавший деятельность КПСС, к этому времени в значительной степени был разрушен. Перед общественностью предстала организация, не способная справиться со стоящими перед страной задачами. Но все же определенные амбиции у ее руководителей сохранились. Продолжались попытки представить деятельность КПСС как имеющую решающее значение для судеб страны и его народа. Отсюда возникло и получило распространение прилагательное-определение судьбоносный с теми же коннотативными оттенками, что и эпитет исторический: Чем шире разворачивается перестройка, тем понятнее становится ее более общий смысл и судьбоносное значение для социализма (Правда. 1988). Однако в постперестроечное время это прилагательное тоже потеряло свою высокую стилистическую окраску и приобрело даже иронический оттенок: Возросшая конкуренция в телевизионном эфире, с одной стороны, конечно, была благо, но с другой – большое неудобство. Того и гляди, проглядишь что-нибудь судьбоносное (Дело. 1993); А что происходит в стане болгарской сборной, которой завтра предстоит судьбоносное сражение с командой Аргентины? (Российская газета. 1994). В настоящее время, судя по публикациям в СМИ, и то, и другое прилагательное употребляются в официальных оценках сравнительно редко и не восстановили полностью своих прежних «высоких» стилистических свойств из-за того, что многие широко разрекламированные обещания и планы, спускаемые «сверху», остаются по большому счету не выполненными. Скорее всего, какие-то события и решения можно называть историческими или судьбоносными по прошествии определенного времени, когда появятся результаты, воочию подтверждающие их историчность или судьбоносность.

Второй слой стилистической характеристики состоит в указании на оценочные и эмоциональные свойства лексических единиц и может совмещаться с первым. К этим свойствам относятся: неодобрительность (брежневщина, митинговщина, номенклатурщина, нувориши, самостийность), презрительность (интеллигентик, сексот), ироничность (политтусовка, прорицатель, радетель), шутливость (барабашка – в представлении суеверных людей: невидимое существо, поселяющееся в доме, оказывающее помощь или вред; извозчик – кто занимается извозом), бранность (пес, собака – о человеке).

Однако можно не просто обидеть, а оскорбить человека и не прибегая к грубой или нецензурной лексике. В языке хватает пропитанных ядом слов, внешне как будто бы особенно не примечательных, которые, будучи адресованными неготовому к их восприятию человеку, ранят его в самое сердце. И. Падерин в романе «Ожоги сердца» приводит один из таких эпизодов.

Нарядчица не ответила на просьбу молодого человека. Она лишь вскинула на него глаза и промолчала.

А когда еще кто-то повторил, нельзя ли побыстрее, она встала и ушла за перегородку к кассирше, как бы говоря: «Не люблю, когда подгоняют, мы тут тоже не бездельничаем...»

Прошло минут десять. Плечистый мужчина с костылем склонил голову, прислонился лбом к стеклянной стенке перед окошечком, и мне бросился в глаза багровеющий шрам на его шее.

– Девушка, – сказал я, подойдя к окошечку, – вас ждет инвалид войны, больной. Обслужите до обеденного перерыва хотя бы его.

– Много вас тут таких, а я одна, – ответила она скрипучим голосом. Сквозь стекло я увидел ее ангельское лицо, и мне стало грустно, даже страшно, потому что совершенно не подозреваешь, где подстерегает опасность. Опасность быть сраженным лишь одной фразой: «Много вас тут...»

Спорить с ней нельзя: в ее руках учет всех деталей и технических возможностей станции. Пошлет в пустой бокс, будешь загорать там двое суток. Однако очередь загудела. Появился сменный мастер.

– Бэлла, – сказал он, – инвалидов положено обслуживать без очереди. Выпиши ему накладную, я смотрел его машину: профилактика и замена рулевых тяг...

– Пусть после обеда приходит, – ответила она. – Мне тоже обедать вовремя положено.

– Бэлла! Тебя инвалид войны ждет, – повторил мастер.

– Подождет... Сейчас оформлю... Все воевали, не один он, – огрызнулась она и, вернувшись к столу, спросила: – Ну что у вас?..

Я уже не мог смотреть на нее, закрыл глаза. Но она не унималась. Получив из рук инвалида заявку и технический паспорт «Запорожца», продолжала выкидывать из себя ядовитые слова:

– Везет же людям: машина бесплатная и ремонт в первую очередь...

Инвалид отпрянул от окна, будто кипяток выплеснули ему в лицо. И, как бы ища защиты от таких упреков, повернулся к нам.

Каждое из выделенных слов, взятое в отдельности, не содержит в себе ничего обидного для адресата, но, объединенные в словосочетания и фразы и скрепленные желчной интонацией, они превращаются в гремучую смесь, способную физически и морально уничтожить человека.

Выразительность, как и значение слова, может быть ситуативной, индивидуальной, присущей слову лишь в определенной речевой обстановке. Вернемся к эпизоду со студенткой-практиканткой, описанному С. Залыгиным в романе «Тропы Алтая». Руководитель дал ей задание идти по склону горы и делать определенные наблюдения над лиственницей. Но спустя какое-то время небо затянулось облаками, выпал туман, подступила темнота, и девушке долго пришлось подниматься на вершину по краю пропасти, почти на ощупь. Когда она вернулась, руководитель спросил: «Жива?» Девушка долго молчала, потом подтвердила тихо: «Жива...» Этот обычный вопрос, «нескладный и грубый, насмешливый, поразил ее». Она поняла, что человек, оказавшийся виновником ее злоключений, очень рад ее благополучному возвращению, а он ей далеко не безразличен. И этот случай не выходил из ее головы.

«Жива?» – спросил ее Лопарев на Семинском хребте. Какой раз она об этом вспоминала! И все потому, что тогда это было самое значительное слово для нее, самое необходимое: ей нужно было убедиться, что она действительно жива, и Лопарев ее в этом убедил.

Она тогда еще не ждала такого слова, еще не знала о его существовании и только позже подумала: «Значит, есть такие слова, которые могут выразить тебя всю и приходят тогда, когда они больше всего на свете нужны тебе?»

Итак, даже обычное слово может вызвать в человеке смятение чувств, поразить его своей необыкновенностью в какой-то новой для него обстановке. И как часто не хватает одного-единственного слова, одного ощущения, одной какой-то мысли. Придет это слово, и заслышится целая песня.

Выразительность приобретают даже повседневные слова, если говорящий по каким-либо причинам хочет их выделить, если почему-либо обозначаемые ими понятия кажутся ему удивительными. Один из таких примеров превращения обыденного, стилистически нейтрального слова в эмоционально окрашенное находим у А. Чаковского. В описание представлений боевого летчика, направленного в тыл, в большой город, «где нет затемнения, где по улицам девушки ходят в обычных... гражданских платьях», автор вставляет в скобках после определения обычных как бы его антоним «нет, в необычных!». Этим подчеркивается новизна впечатления фронтовика, для которого обычным представляется на женщинах необычная в мирное время военная форма и необычным в военное время одежда гражданская.