Глава 3

ИВАН ИЛЬИН (1883-1954)

ЖИЗНЬ, СОЧИНЕНИЯ И ИДЕИ

Замечательный русский мыслитель Иван Александрович Ильин1 родился в 1883г. в Москве, в семье чиновника московской судебной палаты, присяжного поверенного округа. По матери его предки были немецкой крови. В семье, а затем в пятой и первой московской гимназиях Ильин получил прекрасное образование и воспитание. Он окончил гимназию в 1901 г. с золотой медалью и в том же году поступил на юридический факультет Московского университета. В университете Ильин изучал философию права и вошел в школу П. И. Новгородцева. Впоследствии он очень тепло вспоминал, сколь многое дала ему эта школа. В 1909 г. Ильин, сдав экзамены на степень магистра государственного права, начал преподавание на кафедре энциклопедии права, истории философии права — той самой кафедре, где работал Новгородцев. Одновременно он читал лекции на женских юридических курсах, вел там семинары. В 1910 г. в Московском университете он начал читать новый курс.

Началась и авторская работа. Ильин напечатал в журналах свои первые труды. В то время молодые преподаватели российских университетов обыкновеннополучали возможность поехать за границу, провести там несколько лет. Это были своего рода научные стажировки для молодых талантов России. Ильин провел два года в университетах Германии, Италии и Франции, в частности, в Гейдельберге, Фрейбурге, Берлине, Париже. Там он продолжил свою авторскую и исследовательскую деятельность. Его более всего интересовала история философии. В начале века Ильин написал многочисленные работы о Фихте, Штирнере, Шлейермахере, о Гегеле и гегельянстве. Вместе с тем он стал пробовать свое перо в эссеистско-философском жанре. Было написано эссе "О любезности", сделаны наброски к эссе "О пошлости".

В 1913г., вернувшись в Москву, Ильин продолжил работу над философией Гегеля. В 1914 г. он прочитал доклад "Учение Гегеля о сущности спекулятивного мышления". Это и была концептуальная основа его будущей диссертации. Диссертация Ильина называлась "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека". Она была опубликована в 1918г., в двух томах. Первый том — учение о Боге; второй том — учение о человеке. Писал Ильин свою диссертацию несколько лет.

Тем временем шла война с Германией, назревала революция. Все эти поворотные события в истории России глубоко затрагивали Ильина. Ему было даровано редкое сочетание абстрактного ума, способного распутывать сложнейшие периоды гегелевской философии, и обо-

350

стренное чутье социального мыслителя, который внимательноследил за политикой, за борьбой партий и группировок и активно участвовал в реальной жизни, будь то политические события, размежевания в кругах российских интеллигентов или дискуссии внутри философии.

Революция 1917 г. затронула Ильина весьма глубоко. Он начал переосмысливать проблемы государства, права, закона, личности. Ильин стал одним из идеологов "белого" движения и о своих убеждениях говорил вполне открыто. Поэтому он подпал под особый надзор властей. И все-таки до 1918 г. расправы над профессорами, учеными открыто не учинялись. В этих сложных условиях продолжалась и научная работа. 18 мая 1918 г. Ильин защитил свою диссертацию о Гегеле, уже названную двухтомную работу. В это время, правда, сам Ильин и другие профессора Московского университета уже были под надзором ЧК. И например, от П. Новгородцева, которого чекисты уже искали и который мог быть арестован, требовалось большое мужество, чтобы прийти на защиту Ильина. Но он все-таки пришел и несколько часов дискутировал со своим любимым учеником по проблемам гегелевской философии права. Несмотря на все то, что бушевало за стенами университета, защита получилась блестящей. И хотя диссертация была представлена на звание магистра, Ивану Александровичу были присуждены сразу две степени, магистерская и докторская. Но это не спасло Ильина от дальнейших испытаний и ударов судьбы. Его неоднократно арестовывали. В 1922 г. состоялось то судилище над Ильиным и другими блестящими умами тогдашней России, о котором уже шла речь в связи с Н. Бердяевым. Ильин в числе других был арестован за контрреволюционную деятельность. Ему угрожала смертная казнь, однако в конце концов она была заменена высылкой из России. Он был выслан в Германию на так называемом философском корабле.

В 1923 г. И. А. Ильин, невольный эмигрант, начал свою деятельность за рубежом. Он стал профессором Русского научного института в Берлине, в котором работал вплоть до 1934 г., читая курсы лекций, проводя семинары на русском и немецкой языках. Ильин принадлежал к когорте самых выдающихся философов русской эмиграции; он издавал журнал "Русский колокол", "Журнал волевой идеи". Творчество Ильина в эмигрантские годы оказалось многосторонним и плодотворным: появились его крупные работы "Религиозный смысл философии. Три речи" (1924); "О сопротивлении злу силой" (1925); "Путь духовного обновления" (в неполном виде — 1935, полное издание — 1962); "Основы христианской культуры" (1937); "Основы художества", "О совершенном в искусстве" (1937). Ильин немало занимался и политическими проблемами.

Одной из главных областей деятельности Ильина было исследование русской литературы и русской философии. Так, он писал полемические заметки против Л. Толстого, читал лекции и много писал о русской литературе начала века. И все-таки главным его делом оставались философские сочинения. Однако вопрос, какого именно типа были эти философские произведения, требует уточнения. Ильин создал философские сочинения, которые откликались на весьма простые, ясные жизненные цели и ценности. Его темами стали вера, любовь, совесть, ответственность, обновлениедуха. Он многозанимался

351

такими социально-нравственными проблемами, как семья, Родина, национализм, правосознание, государство, частная собственность. Его занимало построение концепции христианской культуры, исследование того, как и почему христианская культура стала переживать кризис, возможен ли выход из него.

Все философствование Ильина проникнуто религиозной идеей. Он был не просто глубоковерующим человеком, а религиозным философом до мозга костей. Его философия начиналась и заканчивалась светлым именем Бога, и все, о чем он говорил, имело своей проблемой трагический отход от христианства, от Бога и поклонения Ему, отход, ценой которого и стал самый глубокий кризис в истории человечества.

Ильин был постоянно и активно вовлечен в полемику с коммунизмом, с советской властью,со всем тем, что происходило в нашей стране еще до революции и после нее. Считая себя идеологом "белого движения", он написал немало статей, книг, брошюр, посвященных борьбе с коммунистической идеологией. Так, в 30-е годы Ильин опубликовал книгу "Большевистская великодержавная политика. Планы третьего интернационала по революционизации мира". Из-под его пера вышли такие, например, брошюры, как "Яд, дух и дело большевизма", "Коммунизм или частная собственность", "Против безбожия", "Наступление на восточную церковь".

После прихода к власти фашистов в Германии Ильин оказался в непростом положении.Репутация стойкого и пламенного антикоммуниста некоторое время обеспечивали ему благосклонное отношение фашистских идеологов. Во всяком случае, Ильина не трогали, полагая, что своей пропагандой антикоммунизма он льет воду на мельницу фашизма. Ильин стал внимательно анализировать доктрину Гитлера. Некоторое время ему даже казалось, что фашистское движение в чем-то

оправдано: люди, говорил он, ищут волевого и государственного выхода из тупика безволия. В России таким было, по его мнению, "белое движение", а в других странах оно приняло другие формы, став движением "иного цвета". Но вот каков, собственно, цвет фашистского движения, Ильину стало ясно не сразу. Однако потом он понял опасность фашизма и заговорило ней. Более всего его отталкивали расизм и партийно-заговорщический характер фашизма, чреватые мировой войной. И вскоре оказалось, что Ильину небезопасно жить в Германии. В 1938 г. семье Ильиных пришлось тайно скрыться в Швейцарии.

Поселившись в Швейцарии и не без труда найдя пристанище при покровительстве С. Рахманинова, Ильин начинал новый цикл своей деятельности. Он получил теперь возможность, благодаря патронессе Шарлотте Брейс, публиковать свои работы и читать циклы лекций. Он создал целую серию произведений художественно-философской прозы. Это, например, работа, которая называется так: "Я всматриваюсь в жизнь Книга раздумий", или вторая книга, которая имеет привлекательное название "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний",

третья книга — "Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований". Ильин работал при этом в совершенно особом жанре — тихой метафизической философии, обращенной к личности. Это работы, написанные в стиле художественно-философских размышлений о жизни и смерти человека Но цель, как заметил один из исследователей творчества Ильина, "во всем видеть и показать божий луч"2.

352

ИССЛЕДОВАНИЕ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ФИЛОСОФИИ ГЕГЕЛЯ

Двухтомная работа И. А. Ильина "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека" — фундаментальное и новаторское историко-философское сочинение. Само ее опубликование в Москве в 1918г. и защита в качестве диссертации — небольшое чудо, победа человеческого духа в условиях послереволюционного хаоса, политических и идейных преследований. Надо было обладать немалым мужеством, чтобы открыть книгу словами, как бы ограждающими вечные задачи и устремления философии от превратностей любых социальных переворотов: "В преддверии новых исканий и достижений, в борьбе за духовную чистоту, за подлинность опыта и предметность познания, — философии естественно обращаться к своему прошлому, для того чтобы находить в его лучших созданиях вдохновение и напутствие. Истинно великое и значительное всегда остается очагом духа, способным зажечь новые огни и дающим верный знак о новых, грядущих победах" (С. I). В чем же усмотрел Ильин "вдохновение и напутствие", исходящие от философии Гегеля?

Прежде всего необходимо отметить, что Ильин смог подвести определенные итоги "возрождения" гегельянства в западной мысли и откликнуться на гегелеведческие исследования соотечественников. Отметив значение более ранних усилий философов Англии и Италии, направленных на обновление философии Гегеля, Ильин сосредоточился на освоении немецкого неогегельянства. Командировка в Германию, о которой уже шла речь, позволила Ильину учесть все наиболее значительное в тогдашней немецкой философской литературе, посвященной Гегелю. Правда, Ильин отказался от обычных ссылок на соответствующие сочинения в тексте книги, зато обстоятельно разобрал их в разделе "Литературные добавления" (оговорив, что обзор литературы неполон: из-за войны и революции многие рабочие материалы Ильина так и остались за границей).

Воздав должное новому повороту западной мысли к гегелевской философии, Ильин высказал свое недовольство качеством того, что "говорят и пишут о Гегеле". Множество "курьезных суждений и недоразумений" свидетельствует: во-первых, знания о философии Гегеля неглубоки, а часто и беспомощны, во-вторых, в нее, эту философию, "утрачен некоторый заповедный вход, который непременно должен быть вновь отыскан" (С. II). Что касается книги самого Ильина, то она показывает, сколь глубоко философ проработал все известные тогда сочинения Гегеля (разумеется, на языке оригинала). При этом Ильин избегает приводить длинные цитаты, вплетая отдельные формулировки Гегеля в собственное изложение его главных идей и делая в подстрочных примечаниях множество ссылок на соответствующие гегелевские произведения. А теперь о том, к чему привели поиски Ильиным "заповедного входа" в философию Гегеля.

Отстаивая идею о необходимости внутреннего, имманентногопроникновения в философию Гегеля (как, впрочем, и всякого иного философа прошлого), Ильин подчеркнул, что его многолетняя работа была посвящена "художественному воспроизведению его (Гегеля. —

354

воспроизведения гегелевской критики абстрактно-формального) переключает свое внимание на "спекулятивную конкретность" Всеобщего. И опять-таки интересующиеся философией Гегеля могут найти у Ильина превосходное воспроизведение многоразличных аспектов гегелевского учения о конкретности понятия. Правда, для самого Ильина задачей является скорее не сама эта текстологическая реконструкция, а доказательство того, что философский анализ Гегеля имеет своей целью раскрытие Бога, чему служит "прохождение" через множество оттенков движения мысли к "конкретному", а значит, бесконечному, завершенному, положительному, внутреннему, живому (все это термины Гегеля) и т. д. единству. Вывод Ильина: «И вот этаобъективная мысль, как творческая субъективность; эта "безусловная конкретность", завершенная и самостоятельная; эта "вполне конкретная истина, во всей своей величайшей власти и мощи; этот создавший сам себя абсолютный организм смысла — являет собой природу самого Божества» (С. 170). Смысл учения Гегеля Ильин с полным одобрением усматривает в том, что "понятие, открывающееся спекулятивной мысли, есть само Божество, и что оно есть единственная реальность" (С. 173). Однако сколь бы грандиозным ни был замысел Гегеля подчинить всю действительность логике понятия, этот панлогизм ("панэпистемизм", в терминологии Ильина) должен был потерпеть крушение. Мир — с его злом, относительностью, хаосом — не поддался организующей силе всеобщего, силе понятия (С. 224). Привлекая к доказательству тексты Гегеля, Ильин глубоко и впечатляюще рисует растерянность великого мыслителя перед поистине трагической неодолимостью мира "неистинных, дурных предметов" и перед злоключениями Идеи, когда она погружается в "злосчастную бездну" конкретно-эмпирическо- го" (С. 232). Все философское учение Гегеля, настаивает Ильин, "должно быть рассмотрено под знаком этого крушения" (С. 234).

Вопреки широко распространенным оценкам Ильин не считает диалектику Гегеля самым главным и высшим достижением его философии Он возражает против тех эпигонов, которые "эстетизируют" и даже с восторгом "культивируют" отыскание противоречий (С. 118, 119). «Гегель никогда не испытывал диалектику как "субъективную" или, тем более, "произвольную" игру понятия. То, что усматривалось им в мысли как "негативное", поднимало его мыслящий дух на высоту трагического опыта и давало ему чувство приобщенности к космическому страданию. Он не раз говорит о "страдании", о "бесконечном страдании" самого предмета, борющегося с собою в этих "противоречиях"; он настаивает на том "сосредоточенно-серьезным, мучительном, терпеливом труде, который выполняется Понятием в его развитии и который должен быть адекватно воспроизведен познающей душою» (С. 119).

Ко времени публикации книги Ильина такая "трагическая" интерпретация философии Гегеля и его диалектики была опережающей свое время. Однако в жизненном опыте мыслителя она стала одним из результатов глубоко прочувственной трагической диалектикироссийского бытия. Ее анализу Ильин посвятил большинство своих произведений.

356

отводились как софизмы; несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами"4 Так случилось, продолжает Ильин, что учение графа Льва Толстого и его последователей привлекало к себе "слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру"5'

В чем же конкретно видел Ильин недостатки и коренные пороки толстовского учения? Ильин оговаривался, что о непротивлении злу в буквальном смысле этого слова никто не думает; и нет сомнения, что Толстой и примыкающие к нему моралисты не призывают к полному непротивлению, потому что это было бы равносильно добровольному нравственному самоуничтожению. Идея их, разъясняет Ильин, состоит в том, что борьба со злом необходима, но «ее целиком следует перенести во внутренний мир человека, и притом именно того человека, который сам в себе эту борьбу ведет... Непротивление, о котором они пишут и говорят, не означает внутреннюю сдачу и присоединение ко злу; наоборот, оно есть особый вид сопротивления, т. е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Их "непротивление" означает противление и борьбу; однако лишь некоторыми, излюбленными средствами. Они приемлют цель преодоления зла,но делают своеобразный выбор в путях и средствах. Их учение есть учение нестолько о зле,сколько о том, как именно не следует его преодолевать»6.

Ильин подчеркивает, что в принципе идея непротивления злу — не изобретение самого Толстого: он следует в этом традиции христианства. Толстовство ценно тем,что страстно борется против увеличения зла в мире, против того, чтобы на зло отвечали еще большим злом. Вполне оправданный принцип подобных учений состоит вследующем: надо воздержаться от ответа насилием на насилие настолько, насколько воздержание в принципе возможно. Вместе с тем в своей полемике Ильин не ограничивается подобными верными призывами, показывая, сколь сложен и многозначен вопрос о насилии. Между тем Толстой и его школа употребляли термины "насилие" и "ненасилие" расплывчато и неточно. Они по сути дела смешали самые различные виды насилия с формами принуждения, самопринуждения, понуждения Ильин предложил оригинальное и богатое оттенками раз-

личение целой гаммы понятий, которые связаны с проблемами зла, насилия и ответа на зло. «Они, — отмечает Ильин, имея в виду толстовцев, — говорят и пишут о насилии и, выбрав этот неудачный, отвращающий термин, обеспечивают себе пристрастное и ослепленное отношение ко всей проблеме в целом. Это и естественно: нет даже надобности быть сентиментальным моралистом, для того чтобы на вопрос о "допустимости" или "похвальности" озлобленного безобразия и угнетения ответить отрицательно. Однако эта единственность термина укрывает за собой гораздо более глубокую ошибку: Лев Николаевич Толстой и его школа не видят сложности в самом предмете. Они не только называют всякое заставление — насилием, но и отвергают всякое внешнее понуждение и пресечение как насилие»7.

В концепции же Ильина насилие отличено от "заставления", от "понуждения", от "пресечения". И это отнюдь нетерминологические

ухищрения. Из дальнейшего анализа становится ясно, что в действии волевой силы, согласно Ильину, можно различить действие свободное

357

ц такое, которое является "заставляющим", т. е. уже не полностью свободным. Но при этом определенная свобода в "заставляющем" действии тоже присутствует: мы можем сами заставить себя делать чтолибо в борьбе со злом или во имя добра. Бывает также в этом заставляющем, понуждающем действии и внешнее "заставление" других. Ильин даже разрабатывает схему самых разных форм " заставления".

Внутреннее и внешнее "самозаставления" делятся на психические и физические. Существует различие между достаточно свободным, убеждающим "заставлением" других, понуждением других и насилием над другими. Это-то, согласно Ильину, и не заметили толстовцы. А ведь такое воздействие в смысле понуждения входит в формулу зрелого правосознания. Ильин специально разбирает вопрос и о таком -воздействии на других людей, которое удерживается на грани принуждения. Однако могут сложиться такие ситуации, когда избегнуть такого принуждения невозможно. Нельзя избегнуть физического воздействия на зло. Ильин приводит такой пример: что ответит моралист себе и Богу, если при изнасиловании ребенка озверелыми злодеями, располагая оружием, он предпочтет уговаривать этих злодеев, тщетно взывая их к любви и тем самым предоставив злодейству совершиться? Или он допустит здесь исключение?

У Ильина есть еще одно очень важное и серьезное возражение в адрес Толстого и толстовцев: когда моралист, отстаивающий идеи непротивления, подходит к государственной, правовой и политической жизни, то здесь перед ним простирается сфера сплошного зла, насилия, грязи. И нет тут, не может быть никакой сферы (так, по крайней мере, интерпретирует Ильин толстовцев), где можно вести речь о правосознании, о различных нормальных, цивилизованных способах жизни. Духовная необходимость и духовная функция правосознания от моралиста совершенно ускользают. Вместе с отвержением права отвергается и «все оформленные правом установления, отношения или способы жизни: земельная собственность, наследование, деньги, которые "сами по себе суть зло"; иск, воинская повинность; суд и приговор — все это смывается потоком негодующего отрицания, иронического осмеяния, изобразительного опорочения. Все это заслуживает в глазах наивного и щеголяющего своей наивностью моралиста только осуждения, неприятия и стойкого пассивного сопротивления»8.

Это очень важный момент, действительно характеризующий российское моралистическое сознание. Дело здесь не только в том, справедливо или несправедливо прилагается обвинение к учению Льва Толстого. Это вопрос более сложный, заслуживающий специальных обсуждений. Для жизни российского общества веками было характерно недоверие к правосознанию, к повседневной государственной жизни, к самозащите человека, к формам правозащитной и судебной деятельности. Все, что связано с обычной жизнью и ее устроением, подвергается как бы "негодующему отрицанию". "Сентиментальный моралист, — пишет Ильин, — не видит и не разумеет, что право есть необходимый и священный атрибут человеческого духа; что каждое состояние человека есть видоизменение права и правоты; и что ограждать духовный расцвет человечества на земле невозможно вне принудительной общественнойорганизации, вне закона, суда и меча. Здесь его личный духовный опыт молчит, а сострадательная душа впадает в