Magnitsky_M_L_Pravoslavnoe_prosveschenie

о современниках и автобиографические записки

ном вашему высокопревосходительству делу Сенявина, повелеть изволил сказать о нем истину. Я не усумнился написать все то, что знал и что потом вами обнаружено, то есть убийство двух человек, все интриги и подкупы, для закрытия его бывшие.

4)  В бытность мою воронежским же вице-губер­ натором Государю угодно было поручить мне рассмотреть дело богатого откупщика Бородина, состоявшее в том, что между тем как крестьяне его воронежских деревень жаловались Его Величеству на притеснения и тиранство, по его жалобе местному начальству обстоятельство сие названо бунтом, и вместо защиты утесняемых послано войско унять их военную рукою. Я поехал в имение, открыл истину, освободил людей, умиравших от затеснения тюрьмы, обличил и откупщика в обмане, и губернское начальство подлинными письмами Бородина. Государь все действия мои изволил утвердить, имение взято в опеку, и Бородин предан уголовному суду.

5)  В бытность мою симбирским губернатором восемь помещиков за тиранство предал я суду, и в том числе известного богача Наумова, который, имея 300 тыс. руб. дохода, употреблял для истязания железную шапку в 16 фунтов.

6)  В то же время татарина Абдульменя Ермеева, судимого в завладении целым уездом, в вырубке казенных лесов, в собирании с крестьян податей и употреблении их на свои обороты, в убийстве, в делании фальшивых ассигнаций в продолжение 16 лет, я открыл и поймал в Москве, где он укрывался от полиции, захватил всю его переписку, обнаружил тем связи его с разными чиновниками, обличил сенатскую канцелярию в лихоимстве собственными письмами виновных. Государь утвердить изволил все мои действия и пред-

441

М. Л. Магницкий

положения, щедро наградив употребленных мною по сему делу чиновников и приказав подвергнуть строжайшему следствию канцелярию Сената, которая, однако же, так была в сем случае счастлива, что не только дело сие не имело для нее последствий, но главный виновник был уже юрисконсультом в то время, когда

суд, надо мною самим производимый, находился в руках сей канцелярии.

Смело вопрошу каждого честного чиновника, как можно было в сих делах поступать иначе? Между тем они-то дали мне ту гибельную известность, от которой приобрел я множество врагов. Дворянство видело во мне, по его мнению, не раз мною самим слышанному, предателя собственного моего сословия из преданности правительству; весь многочисленный класс подь­ ячих и лихоимцев – опасного и смелого обличителя, получестные их покровители – человека жестокого и злонамеренного.

И в сем неблагоприятном для меня положении так называемого общественного мнения, явился я в Петербург просить увольнения от нестерпимого звания губернатора, ибо, борясь со всеобщим злом в одном маленьком углу империи, не только другим, но и самому себе казался я тем несчастнейшим Донкишотом2, что прекратить драку с мельницами по совести не мог. И по собственному вызову императора вступил я в звание члена Главного правления училищ.

Но здесь снова от неугомонной совести своей предстояли мне горшие беды, которых я совсем не ожидал, почитая учебную часть весьма спокойною, потому, по крайней мере, что она безвзяточна.

Меня послали обревизовать Казанский университет. Я открыл безнравственное невежество сего заведения, разврат, грабеж и беспорядки управления. По

442

о современниках и автобиографические записки

представлению моему, 11 или 12 чиновников оного более или менее милостиво уволены, но ни один не пострадал, как бы заслуживали. Новый гул и жалобы, новое сословие (ученых и полуученых) присоединились к множеству врагов моих. Государь, напротив, один всегда у меня в виду бывший, увидев новые причины доверенности, лично приказал мне принять должность попечителя и восстановить Казанский университет – мнение министра было его уничтожить.

Желая оправдать доверенность Его Величества, я принялся за основательное изучение моей новой службы. Купил для сего дорогую по состоянию моему библиотеку и заперся на три года в моем кабинете, а в заседаниях правления оградил себя совершенным молчанием, изучая ход дел и направление мнений моих сочленов. Объяв предположенный себе предмет во всем его пространстве, то есть схоластическо-исторически,

старался я составить себе полную систему истин о просвещении, дабы идти к новому пути моему не ощупью. И истины сии представились в следующем виде:

1)  Слово «просвещение» никем еще основательно не определено. Все, кои его произносят, разумеют под его названием некоторое извлечение из собственных своих о нем понятий, и от того происходят споры и недоразумения, от того его злоупотребление, ибо часто добрым именем сим закрывают от правительства люди неблагонамеренные начинания самые вредные и гибельные.­

2)  Просвещение в государственном смысле не можетбытьнечтоиное,какполноесобраниевсехположительных наук с новейшими их открытиями и лучшими методами преподавания, вверенное надежному, по его нравственности, сословию ученых и распределяемое им, под деятельным надзором, согласно с религиею,

443

М.Л. Магницкий

собразом правительства разным классом граждан, в нужной для каждого из них мере.

3)  Науки можно разделить на точные, или положительные,таковысуть:богословские,юридические,естественные, математические – и на мечтательные, каковы: философские и проистекающие от них нравственные и политические, ибо основания их не только совершенно произвольны, но каждые 20 лет переменяются, и в одно и то же самое время в разных государствах различны и даже противоположны, между тем как положительные имеют ту всемирность, которая есть единственный признак земной истины.

4)  Лжеименное просвещение, то есть когда мечтательные науки портят положительные, заражая их своими заблуждениями, всегда было вредно. Следовательно, нужно охранить науки неприкосновенными к сей заразе и в полезной чистоте их точных начал. Так, например: на что допускать в геологию вредные гадания о невозможности потопа, когда она должна просто рассматривать ту шеститысячную часть земного радиуса, далее коей человек проникнуть не может и которая, собственно, есть не что иное, как самая поверхностная кора земли? На что к науке прав положительных приделывать вредные гадания о происхождении властей от подразумеваемого договора и проч.?

5)  Россия имеет свой особенный характер в религии, в нравах и в образе правления, следовательно, и просвещение ее должно быть соображено с сими отличительными ее свойствами, ибо иначе всякое его противодействие непременно произведет вредное потрясение сперва нравственное, потом гражданское и, наконец, политическое.

6)  Мы заимствовали просвещение от земель иностранных, не приспособив его к нашему положению (не

444

о современниках и автобиографические записки

обрусив), и сверх того, в самую неблагоприятную минуту – в XVII и начале XVIII столетия, то есть во время опасной его заразы, мы пересадили ядовитое растение сие в наш холод, где оно вредит медленно, ибо растет худо. По счастью, равнодушие к нему управляющих и национальная лень наших ученых остановили его на одной точке.

7)  Надобно, однако же, сдвинуться с нее руководством учителей, осторожнейшим образованием учеников, пересмотром классических книг, кои по духу и по ограниченности их никуда не годны и даже от своего времени отстали; очищением литературы народной, в которой нет еще листа сносной прозы, а все дурное, от жизни Ваньки Каина3 до Вольтерова «Кандида», готово уже для развращения грамотной черни. Сие небольшое число истин самых неоспоримых, по совести, лучшему моему разумению и согласно с мнением отличнейших гениев и ученых от Бэкона и Кеплера до Роленя и Боссюэ поставив себе руководством, старался я при разных случаях передать их моим сочленам в Главном правлении училищ, но несмотря на то, что бывший тогда ми-

нистр был совершенно моего мнения, все мои сотова-

рищи и те даже, кои часто горячо разделяли мой образ мыслей, при каждом публичном прении меня подписом своим предавали для того, как после узнал я, чтобы нейти против духа времени. Увидев сие и действуя всегда по убеждению, я отставил всякую надежду на какоелибо содействие и решился презреть все опасности в надежде на святость моего дела и помощь Божию.

Два примечательных случая сие доказывают: 1) Я представил министру вредную книгу естественного права профессора Куницына. Он собрал правление и пригласил к заседанию его ректора университета и двух профессоров для выслушания их защиты. Заседа-

445

М. Л. Магницкий

ние сие в протоколе Главного правления училищ, составляющее эпоху, примечательно особенно тем, что перед целым присутствием доказано депутатам учености, что книга, ими одобренная и защищаемая в виде классической, не только вредна и возмутительна, но и в ученом ее отношении, сравнительно с лучшими классиками, никуда не годна. Правление и впоследствии государь положили запретить ее в преподавании и в продаже. 2) Попечитель виленский представил философию, сколько теперь припомню, профессора Голяховского, на утверждение. Ученый комитет и правление единогласно ее одобрили. Я доказывал столь положительно вред ее, что просил заметить, что через год или два неминуемо подвергнется он запрещению полиции государя цесаревича. Через полгода тетради студентов по повелению Его Высочества отобраны и профессор выслан за границу.

Сие время начавшегося торжества начал моих, событиями оправдываемых, избрали враги мои для правильного на меня нападения. Им весьма справедливо казалось недостаточным все дотоле сделанное, хотя интригами и клеветою их и пронесен уже я был тогда по-

гасителем, врагом наук, подавшим проект инквизиции и проч. Хотя слухи сии и повторялись уже от площади до чертогов царских, но им далеко еще казалось от сего поругания до совершенного моего истребления, которое было поставлено целью их действий, и потому здесь следует словесное изъяснение о двух лицах и средствах, ими избранных, к окончательному поражению меня.

Посему перемена правления, невзирая на то что самые происшествия, при начале его случившиеся, все мои действия и опасения, задолго до того словесно и письменно заявленные, совершенно оправдали, имела для меня самые горестные последствия. Она застала

446

о современниках и автобиографические записки

меня в следующем оглашении, сколько могу я судить о нем по отрывкам некоторых речей, ибо клевета всегда действовала против меня тайно и обвинений ее никто положительно не объявлял мне.

Тесамые,которыхобличалявомненияхипоступках опасных, обратив на меня собственное мое оружие, успели пронести самого меня лицом опасным, утверждая:

1)  Что, говорив и писав о вредном направлении мнений своевольных и возмутительных, я вызвал якобы бунт,заставивиспуганныхмоимисловамизаговорщиков ускорить его. Странную небылицу сию многие добросовестно повторяли, не примечая, что в сем смысле всего опаснее была бы полиция, которая по сему заключению, предохранительными мерами своими, должна непременно ускорять все преступления.

2)  Что я, затевая какие-то интриги (коих, впрочем, никто еще не определил), искал в ненавистном временщике (графе Аракчееве); но я имел и представил подлинные письма и записки, которые доказывают, что то, что называют моим в нем искательством, было не что иное, как взаимность за его расположение еще с 1815 года, и в самых важных обстоятельствах моей жизни постоянно мне оказываемое. Что ничего и не просил, и не получил я от него, впрочем, книга, в Грузине доныне, вероятно, сохраняемая, может доказать, что, быв там один только раз,янашелвнейдлинныйсписокискателей,меняупредивших и кои занимают теперь весьма важные места, не слыша сего упрека.

3)  Чтоявходилвдуховнуюинтригу,откелиимонаха до кабинета придворной дамы (Орловой-Чесменской4) простиравшуюся. Пусть спросят обоих, первого: чего стоило ему добиться моего посещения? Знал ли я во время его действий, что он их предпринимает? И, узнав о них вместе с публикою, одобрял ли я ненравственность

447

М. Л. Магницкий

оных? А вторую: правду ли я говорю здесь и знаком ли я был с нею 25 лет прежде свидания в Петербурге?

В сем деле я служил плащом и был жертвою самого низкого коварства. Для скрытия истинных причин интриги нужно было кого-нибудь выставить наружу, и чего лучше человека, уже столькими врагами на ненависть обреченного. Вот почему, оглашая меня своим приятелем, скрывали от меня все действия, стыдясь низости своих способов и оскорбляясь моими на них указаниями. Я имею на сие самые сильные доказательства и живых свидетелей, и хотя знаю, что происшествие сие не сделает чести моей проницательности, но соглашаюсь лучше быть грубо обманутым, нежели тонким обманщиком.

Когда несчастное для меня стечение всех сих обстоятельств созрело и кончина императора5 представила врагам моим случай преследовать меня открыто, тогда началось следующее: министр просвещения6, которого пришел я просить о защите по случаю высылки меня в Казань, на четвертый день по получении известия о кончине императора объявил мне, что военный генерал-губернатор приезжал уже к нему требовать сего от имени государя великого князя Николая Павловича. Тщетно просил письменного предписания с объявлением мне сего обстоятельства, ибо я почитал его вымышленным, для того только, чтобы заставить меня выехать, чего иначе никто не был вправе сделать без высочайшего повеления, ибо я жил и, занимая казанское место, служил в разных петербургских комитетах по именным высочайшим повелениям, коих ни министр, нивоенныйгубернаторотменитьнемогли.Сомневаясь, таким образом, в объявлении министра, потому что он письменно дать мне его отказался, я немедленно написал к графу Милорадовичу, прося способа объясниться.

448

о современниках и автобиографические записки

Но он мне отвечал, что это недоразумение и что выезд мой немедленно требуется.

Таким образом, огласив официально неблаговоление ко мне государя, до вступления еще Его Величества на престол, враги мои успели дать тот гибельный оборот делу моему в гражданском его отношении, который постараюсь я открыть в отделении, за сим следующим.

О деле моем в гражданском его отношении

Легко можно себе представить, какое действие имела огласка сия на положение мое, от Петербурга до Казани, когда государь воцарился. Я нашелся в каком-то очумленном состоянии, тем ужаснейшем, что не знал ни причины его, ни средства к избавлению. Дела мои совершенно расстроились, все связи прервались. Друзья и знакомые с ужасом отступили. Саратовские колонисты, покупавшие у меня лесную на Волге дачу за 209 000 руб., которую публично запродал я им за несколько месяцев назад, для заплаты 150 000 руб. долга, на службе нажитого, от покупки сей внезапно отказались. Заимодавцы приступили с неотступными требованиями. Жена и сын остались в Петербурге совершенно без куска хлеба, и я сими обстоятельствами принужден был, продав сие имение за 150 000 руб., потерять 69 000, дабы уплатить долги, дать способы жить моему семейству и удержать на службе сына, который иначе должен был выйти в отставку юнкером. В сем положении министром просвещения, или, точнее сказать, по проискам того же лица, о котором изъяснился я словесно, начаты против меня в одно и то же время два преследования. Какие-то мои преступления, для меня доселе тайные, преданы рассмотрению Главного правления училищ, а другие поручены для местного обследования в университете ревизору.

449

М. Л. Магницкий

Здесь приметить надобно, в доказательство недоброжелательства ко мне вышеупомянутых придворной дамы и духовного лица7, с которыми предполагают меня в связи, что присланный министром просвещения в помощь ревизору кол. совет.8 Есипов, отрешенный за лихоимство от службы, привез к генералу Желтухину рекомендательное о себе письмо от графа Орлова. Я сие слышал от самого генерала.

Еще заметить надобно, что по мере как ревизия университета ничего важного не открывала в Главном правлении училищ, вместо должного ожидания ее последствий для рассмотрения дела в совокупности спешили предварить решение его на всякий случай тем заключением, что я для места моего, семь лет занимаемого, неблагонадежен, и от сей необычной и противозаконной поспешности произошла несообразность самая неслыханная: когда ревизор подал Его Императорскому Величествуотчетсвой,государьприказалпрепроводить обвинительные из него пункты ко мне, с милостивым и праведным мне повелением представить оправдания мои в собственные руки Его Величества. А в тот самый день, 6 мая 1826 года, когда я, исполняя высочайшую волю,отдалответывсобственныерукиЕгоИмператорского Величества на почту в Казани, в С.-Петербурге подписан указ об увольнении меня. Таким образом, я на-

казан до выслушания требованных объяснений. Но сие сделано для того, что опасались, дабы оправдания мои не были вняты, и спешили ввести правительство в такой шаг, с которого трудно было воротиться. Таким образом, все мои оправдания, положительнейшими актами подтвержденные, остались бесполезными и даже не упомянутыми в наветах министра просвещения Комитету гг. министров. Но здесь действительно знали, что я буду искать средства к личному объяснению, и потому

450